— Человека? Ты видел человека? И так спокойно об этом говоришь... совсем ку-ку?
— Я же говорю — может, показалось... Очень далеко.
— И какого хрена не подъехал поближе?
— Еще раз говорю — там граница. Переезжаешь ее — и навигатор перестает работать. Боялся заблудиться.
Изабелла уставилась на Петера, потом повернулась к остальным и сделала обреченный жест.
Я же говорила. Теперь вы все видите, с кем мне приходится жить. С этой жалкой пародией на мужчину.
Взяла Молли за руку и обратилась к ней так, чтобы все слышали:
— Несчастное дитя. Ты зачата мужиком без яиц.
И двинулась к своему кемперу.
***
Дональд панически боялся деменции. Деменция, сенильность, Альцгеймер... в последний год страх этот рос и рос. Дня не проходило, чтобы он не думал об опасности выжить из ума.
И причины к тому были: появилась забывчивость. Он открывал шкаф и останавливался в растерянности: зачем я сюда полез? Никогда раньше ему не требовалось доставать записную книжку, чтобы вспомнить имена субподрядчиков, с которыми он работал десятилетиями. Пока никто ничего не замечал, даже Майвор, но он с ужасом думал, что в один прекрасный день ему позвонит кто-то из детей, и он не сможет вспомнить имя.
А теперь еще и этот список президентов...
Если и было что-то, что он смог бы отбарабанить даже в отделении для сенильных стариков в доме престарелых, так именно этот чертов список. Фамилии и сейчас сидят, будто ввинченные насмерть. Все — кроме одной. Как же его звали? Этого, между Гардингом и Гувером? Насчитал сорок три, а должно быть сорок четыре. Он уже мысленно перебрал весь алфавит, в надежде, что какая-то из букв сама выведет его на ускользнувшую из памяти фамилию.
Ну вот же они все, до Барака, мать его, Обамы — все, кроме одного. Кто же там затесался между Гардингом и Гувером?
Ужасно. Купить дом и вдруг обнаружить, что не хватает двери или окна. Список не полный, не совершенный, с дыркой — и ему представляется, как туман деменции проникает в эту дырку, материализуется в колеблющееся дымное привидение и длинными вихлястыми пальцами выгребает из памяти кажущийся ему ненужным мусор.
Дональд тряхнул головой, виновато улыбнулся и обнаружил, что в палатке никого нет, а снаружи слышны голоса. Ага... голос Петера — значит, вернулся.
Он тяжело встал, скрипнув стулом, и мельком посмотрел в зеркало — надо же придать лицу нужное выражение. Человек, от которого ждут разумных и радикальных решений. Нечего убиваться по мелочам, когда проблемы уже хватают за горло. Подумаешь — забыл какого-то малозначительного президента!
Дональд прокашлялся, выпрямил спину и вышел из палатки.
Первой он увидел Изабеллу — она, держа за руку Молли, направлялась к своему кемперу. Покосился на ее покачивающийся зад... промелькнувшая мысль об изнасиловании быстро сменилась желанием снять с нее штаны и выпороть как следует, чтобы на этой модельной жопке вспухли розовые рубцы...
Стоп!
Он мрачно посмотрел на столпившихся у машины товарищей по несчастью. Петер, как ему показалось, не в себе — машет руками, что-то лепечет, а остальные качают головами. Пора брать дело в свои руки.
— И как там? — спросил он Петера.
Петер посмотрел на него непонимающе. Вместо него ответил приказчик из IСА:
— Очевидно, почувствовал какой-то дым... И еще: Петер видел человека.
— Вот как... а что еще?
— Ничего.
— Откуда дым? Что за человек? Петер? Ты выяснил, Петер?
Петер провел рукой по крыше своего элегантного джипа, будто стер невидимую пыль.
— Нет,— сказал он, глядя в глаза Дональду.
— Но... какого черта? Почему?
Пыль не стиралась — Петер продолжал гладить полированный кузов.
— Не знаю...
Дональд покачал головой, даже не стараясь скрыть разочарование. Он-то рассчитывал найти в Петере союзника, человека, умеющего решать проблемы. А тот лепечет какую-то чушь, будто из него воздух выпустили.
Он обнял Петера за плечи.
— Пошли прополощем горло, Петер, там и поговорим. Пока пиво холодное.
***
Леннарт и Улоф, вернувшись в свой прицеп, первым делом решили убедиться, не локальный ли это феномен — работающее радио в палатке у Дональда. Нет, не локальный — из потертого старенького «Люксора» исправно полились звуки любимого лота Улофа — «Так начинается любовь». Агнета Фельтскуг и Бьорн Ульвеус.
Идем с тобою рядом, а ведь еще утром
Не знал я и не думал, что ты на свете есть.
Леннарт уселся на диванчик и весело посмотрел на Улофа — тот закрыл дверь и начал раскачиваться в такт музыке. Леннарту песня тоже нравилась, но на его вкус в ней многовато романтики.
Какая удача — в толпе повстречаться,
А потом танцевать до утра.
Улоф взял Леннарта за руку, поднял с дивана и открыл объятия — кавалеры приглашают дам.
— Самый простой из простейших — фокстрот.
Он продемонстрировал несколько па, и прицеп закачался.
Леннарт сделал шаг вправо, потом шаг влево, отвел руки Улофа, попятился и наткнулся задом на кухонный столик.
— Я не танцую. Не умею.
Улоф посмотрел на него, будто не понял.
— Как это?
— Так это. Не умею, и все.
— Ясное дело, умеешь. Все умеют.
— Все умеют, а я не умею.
Леннарт решительно сел на диван и посмотрел в окно. Смотреть было не на что, однообразное зеленое поле, а он смотрел, и довольно долго. Улоф выключил приемник, подошел, сел рядом и положил ладонь ему на предплечье.
— Слушай, тут такое дело...
— Ну?
Леннарт покосился на Улофа. Тот по-собачьи склонил голову набок. Взгляд беспокойный и виноватый.
— Что... чересчур интимно? Танцевать, что ли, чересчур интимно?
— Ну нет... или... вообще-то да... наверное.
Улоф убрал руку и уставился в стол.
— Мы же спим вместе.
— Да. Спим. Но это другое дело.
— Другое, да. Я знаю. Ты, наверное, прав...— Он почесал в голове.— Ну, прости. Песня такая... нашло на меня.
— Что тут извиняться? Я, может, тоже хотел бы... ну и все такое.
— А ты и вправду танцевать не умеешь? — спросил Улоф после долгой паузы.— Никогда не учился?
— Нет... Меня тошнило от этих уроков.
— А меня мать научила. Лет, наверное, в четырнадцать-пятнадцать.
— Да... моя-то мать в балерины не годилась, если ты помнишь...
— Еще бы не помню. Ясное дело, помню.
Леннарт помрачнел, и Улоф пожалел, что ляпнул про мать. Надо было подумать... Маму Леннарта лягнула лошадь, и Улоф прекрасно ее помнил: рано постаревшая, прихрамывающая женщина с палочкой.
Не надо было вообще затевать этот разговор. Теперь-то все встало на свои места — он вспомнил. Когда он с Ингелой и Леннарт с Агнетой ходили на танцы, Агнета всегда танцевала с другими кавалерами. Леннарт ссылался то на спину, то на колени и сидел в баре. Улоф думал — из-за застенчивости.
— Ну что,— сказал он, меняя тему.— Пойдем попробуем нашу штуковину?
Леннарт кивнул.
Улоф двинулся к двери и почувствовал на плече руку Леннарта. Он обернулся.
Леннарт погладил его по щеке.
— Извини.
— Не за что извиняться.— Улоф прижал руку Леннарта к щеке и улыбнулся.— Как есть, так есть. Плохо, что ли?
«Штуковина» лежала на складном столике у входа. Улоф, разумеется, знал, как правильно: «айпод с динамиками», но, поскольку не умел с ним обращаться, предпочитал нейтральное название — «штуковина».
А вот Леннарт с современной техникой на «ты». Мобильные телефоны, компьютеры... Улоф оправдывал себя тем, что у дочери Леннарта Гуниллы хватало терпения объяснить отцу, что к чему, в то время педагогические таланты Анте не простирались дальше одной-единственной фразы: «Читай инструкцию».
Улоф сел на складной стульчик и одобрительно кивал, глядя, как Леннарт подключает прибор. И у Леннарта настроение улучшилось: всегда приятно делать то, что ты умеешь, а другие не умеют.
— Здорово ты с этим управляешься,— подсыпал сахара Улоф.
— Показать?
— Ну, нет, пусть уж это будет твоя епархия. А я тебе покажу, как танцевать. Как-нибудь.
Леннарт улыбнулся, подумал и кивнул.
— А почему бы нет? Super trouper?6
— Muy bien, gracias.
— De nada, senor...
Леннарт нажал на кнопку. Улоф откинулся на стульчике и зажмурил глаза. После нескольких легких аккордов послышался несравненный голос Агнеты Фельтскуг:
Lay all your love on me...
Отдай мне всю твою любовь...
Muy bien.
Очень хорошо.
***
Эмиль немного успокоился, но категорически отказывается рассказать, что его огорчило. Как только Стефан или Карина начинают спрашивать, он зажимает уши и начинает жужжать.
Стефан сунул руки в карманы и в который раз посмотрел на горизонт. Ничего. Пустота. Так не может быть. Конечно, на Земле встречается что-то подобное — пустыня, например. Или море. Но трава? Раз трава, значит, должны быть цветы, кусты, насекомые...
А если мы не на Земле?
Смехотворная мысль. Прибыл космический корабль, погрузил четыре кемпера с машинами и обитателями, отвез в какое-то, мягко говоря, странное место... а инопланетяне, чтобы новоселы не затосковали, гоняют по радио старые шведские хиты. Как в плохом фильме. Или ладно, в хорошем фильме, но в действительности такое не случается.
Кто-то включил на полную громкость Lay all your love on me... Стефан никогда не был большим поклонником АВВА,— во всяком случае, никогда не вслушивался, а сейчас вдруг заметил, что рефрен звучит почти как церковный хорал, нечто сакральное. Псалом или молитва.
— Папа... тут нет птиц.
— Похоже, ты прав.
— Фу, как глупо. А как же мы будем уокделяйничать? И деревьев нету. А что есть?
— Ну... люди пока есть. Кемперы есть. И машины.
— Но ведь наверняка еще что-то есть, да?
— Должно быть...
Как и многие самые интересные игры, игра Уокделяйн придумалась случайно. Стефан измерял расстояние между сарайчиками — надо было представить проект и получить разрешение на строительство. Натянутый шнурок прошел через маленькую рощицу на участке, всего несколько деревьев. Не успел Эмиль пройти вдоль шнурка и двух шагов, как увидел зяблика. Еще через шаг — буквально из-под ног вспорхнула трясогузка. А когда дошел до Стефана, оба засмеялись — на дереве, к которому был привязан шнурок, застучал дятел, да с такой скоростью, что даже слово «застучал» не подходит. Не застучал, а застрекотал.
Шнурок не стали снимать — установили, что, когда идешь вдоль шнурка, птицы попадаются гораздо чаще. С тех пор Эмиль каждый день ходил по шнурку, ставя ноги по обе стороны, и то и дело поднимал голову. Как-то раз он шел «по шнурку» с родителями, и Стефан начал напевать: «Because you are mine, I walk the line»7, после чего игра получила название Walk the line. Уокделяйн.
— Стефан...— Карина поднялась с диванчика.— Как хочешь, но мы должны разузнать, что там есть...
— Должны-то должны... хорошо бы. Но маленькая деталь: у нас нет навигатора. А здесь... посмотри сама — ни единого ориентира. Заблудиться легче легкого. Но ты, разумеется, права: надо что-то предпринимать. Сидеть на месте — много не высидишь.
Карина ущипнула себя за кончик носа и задумалась.
— А может быть, можно... или...
— Погоди,— перебил ее Стефан.— Я знаю, что мы сделаем.
— Что, папа? — Эмиль, не дождавшись немедленного ответа, начал теребить отца за рукав.— Что?
Стефан посмотрел на сына и улыбнулся:
— Уокделяйн.
***
Дональд отослал Майвор в кемпер — ему надо было поговорить с Петером с глазу на глаз. Немного обидно, конечно, но она молча подчинилась, потому что умела выбирать поле боя, отделять важное от неважного и не собачиться по пустякам. Чаще всего Майвор уступала, но если она противилась — значит, так тому и быть. Дональд в таких случаях даже не возражал. Этот договор возник не сам по себе. Помог случай, произошедший на четвертом году их супружеской жизни.
Их годовалый сын Альберт спал в детской кроватке в супружеской спальне, а у старшего, трехлетнего Густава, была отдельная комнатка. Альберт плохо спал, по нескольку раз за ночь просыпался с криком, требовал, чтобы его взяли на руки. Тогда Дональд решил поместить его в комнату к брату. Пусть отвыкает от баловства, сказал он.
Уже на второй день Майвор не выдержала. Альберт заходился в крике, никак не мог заснуть. Мало того — начал пищать и Густав, хотя чуть более осмысленно. Майвор хотела пойти к детям, но Дональд ее удержал.
— Дай ему время привыкнуть.
Майвор лежала без сна, вслушиваясь в крик малыша. Голос осип, крик перешел в бессильные всхлипывания. Сердце ее разрывалось.
На третий день история повторилась. Но на этот раз по-другому.
Она попыталась встать, но Дональд удержал ее силой.
— Отпусти меня, Дональд. Я не шучу. Отпусти меня.
Он еще крепче сжал ее руку. Мало того — не засыпал, следил, чтобы она не ускользнула. Отчаяние в крике мальчика сменилось ужасом. Каждая клеточка в ее теле тоже надрывалась от крика — иди же, возьми его на руки!
Но Дональд был намного сильнее ее.
На следующий день она приготовила ему на обед чили кон карне и положила в тарелку ложку крысиной отравы. Сидела и смотрела, как он ест. Морщится, крякает, на лбу выступили капли пота. Немудрено — она положила двойную порцию красного перца, чтобы скрыть вкус яда.
Он еще не успел доесть, как побледнел и еле добежал до туалета — началась неукротимая рвота. Когда она вошла, он лежал на полу. Она протянула ему кувшин со сливками:
— Пей. Я дала тебе крысиную отраву.
Дональд молча уставился на нее, но возражать у него не было сил. Он заставил себя выпить почти весь кувшин. Рвота возобновилась.
Он вышел из туалета часа через полтора, совершенно обессиленный бесчисленными приступами рвоты и профузного поноса.
— Я пишу заявление в полицию. Ты пыталась меня убить.
— Пиши,— согласилась Майвор.— Надеюсь, сам понимаешь, что на этом наш брак закончится. Но есть и другая возможность: когда я говорю нет — значит, нет. И тогда ничего подобного никогда больше не повторится.
Дональд выбрал второе, и Майвор никогда больше не пришлось прибегать к крайним мерам. Альберт спал в их спальне еще год, а когда переехал в другую комнату, Дональд молча следил, как Майвор встает и идет его утешать.
За все прожитые годы было всего несколько случаев, когда Майвор всерьез настаивала на своем, недвусмысленно говоря «да» или «нет», и Дональд научился понимать, где лежит граница ее терпения. Майвор, со своей стороны, тщательно следила, чтобы не девальвировать свое право вето слишком частым употреблением. В семье царил мир.
***
Дональд, не спрашивая, поставил на стол две банки с пивом и подождал, пока Петер сделает глоток.
— Нас здесь двое, кто способен действовать. Ты и я. Думаю, ты и сам это понимаешь.
Петер поднял на него глаза, и Дональд понял, что футболист не так уверен в собственной дееспособности, как он сам. Поэтому повторил:
— Ты — дуер8, как и я. Человек действия. Не сидишь и не крутишь пальцы на брюхе, пока кто-то другой решает твои проблемы.
Петер пожал плечами. Ну что ж, для начала и этого достаточно. Дональд перегнулся через стол и понизил голос — подчеркнул особую доверительность разговора.