— Сюда! — Все забежали в комнату, помогая раненым, и Жозефина немедля занялась исцелением.
— Надо уходить, госпожа, — произнесла Каталин, споро снимая с пояса моток тонкого и прочного шелкового шнура и привязывая его к ножке кровати. — Придется прорываться через ворота. Во дворе еще двое, но не все могут быть на виду.
— Их трое, — отозвалась Жозефина. — С ними маг под Щитом. Я полагала уйти через Врата.
Лаки, чьей раной как раз занималась целительница, удивился вслух:
— А Врата-то откуда?
— Фердинанд, — коротко ответила Жозефина. Только что исцеленный ею Вит встал на охрану у дверей, остальные собрались у окна. По знаку Каталин Лаки канул за нижний срез рамы. Шнур дернулся — все чисто — и следом прыгнул еще один, потом Жозефина и Фердинанд. Еще не успели приземлиться оставшиеся двое, а дочь Северного серебра уже вскинула руку, вспоминая уроки Феликса — плетение рождается в ладони, Сила настигает его в точке приложения, — и один из всадников свалился с лошади, хлеща ладонями по пылающему магическим огнем лицу; второй шарахнулся, а третий, пеший под магическим Щитом, побежал в обход здания постоялого двора, надеясь поймать беглецов еще у окна или на углу — по счастью, с другой стороны, давая драгоценное время на побег.
В дверь комнаты уже кто-то ломился, другие бежали по лестнице вниз, отчаянно не успевая. Собравшийся отряд срезал веревку и рванул к конюшне. В нарастающем шуме — отдаленном топоте, под крики: «Лови их! В конюшню пошли!» — вбежали в пахнущий сеном сумрак. Пока вытолканный вперед Фердинанд творил заклинание — «А куда?» — «В город!» — «Я там не был!» — «Тогда хотя бы за версту, в лес, дальше по тракту!» — бойцы, посшибав задвижки, вывели из денников коней, и все беглецы один за другим вбежали в повисшие в воздухе Врата.
…Мерцающее ртутное зеркало, не имеющее толщины, выбросило их в болото почти с высоты человеческого роста. Первые двое — Витар и Лаки — не растерялись, моментально отойдя вместе с конями в стороны, и каждому последующему помогали отойти или оттаскивали, как Фердинанда; наконец серебро и лазурь собрались вместе и, настороженно косясь на уже искажающиеся Врата, начали отходить — и последним усилием те выплюнули конного, того второго, бдившего у ворот.
— Поймал! Я их поймал!!! — было его последними словами перед тем, как он свалился в болотную жижу. Крепкие парни вытащили незадачливого ловца из булькнувшей влаги, кто-то перехватил поводья его коня — скакуны, по счастью, ничего себе не поломали.
Болото — а точнее, подболоченное озерцо — выпустило их довольно быстро, меньше чем через четверть версты. Пока они брели через хлябь, Жозефина думала, что наемники спасли ей жизнь и свободу уже второй раз за сутки — и наверняка всего лишь второй раз из множества последующих.
Привычные к дороге бойцы споро набрали дров и развели костер. Присев перед пленным так, чтобы огонь освещал его лицо, а ее оставлял в тени, юная де Крисси велела снять мешок с головы пленного и мизерикордией перерезала ту тряпку, которой ему перетянули рот. Мужик, одетый вовсе не по-разбойничьи, ошалело покрутил головой; девушка, направив в его горло кинжал — хищные грани отчетливо блестели в свете костра, разгонявшем предрассветный сумрак, — спросила:
— Ну, поймал?
— Н-нет…
— Ты кто?
— Михиль я…
— Кто тебя нанял?
— Усатый нанял… Просто, грит, присмотреть следует, убивать никого не надо… Что я, совсем, что ль, на кровавое-то дело идти…
Выждав, пока Михиль перестанет бормотать что-то в свое оправдание, Жозефина продолжила:
— С вами был маг. Кто он?
— С Усатым был, — заторопился мужик, — да, Хрипатый. Говорит так, будто свинца расплавленного глотнул. Говорили оба, мол, надо присмотреть, чтоб не побег никто, драться не надо, крови не будет, денег дали… Ну я согласился, чего нет-то, на лошадке посидеть, поглядеть, всего делов, ну… Я человек честный, не то что наемники ваши, вон при оружии все…
Жозефина глянула на стоявшего позади пленника Вита, и тот мгновенно оказался совсем рядом с ним:
— Ты, гнида… — выдохнул он, уперев в беззащитные ребра острие клинка, — не путай честное ремесло и работенку на побегушках. Сам небось в штаны наложил, как зазвенело-то, и умирать не полез. — Северяне, как любые справные бойцы, всегда могли оценить искусство противника, как бы ненавистен он ни был. — Отвечай госпоже и думай, на кого разеваешь пасть. — Боец перетек обратно, вновь прикинувшись одной из предрассветных теней, оставив Михиля леденеть, все еще ощущая под ребрами жало клинка.
— Только это… — жалобно продолжил пленник. — На мне это… амулет, Хрипатый вешал… сам я его снять не смогу, а ежели сниму — тут голова напрочь и отлетит.
— Сам-то кто будешь? — спросила Жозефина, несколько смягчившись; она чувствовала, что пленник не врет, и природное мягкосердечие взяло верх над жесткостью, зарождавшейся все последние дни и вступившей в силу в момент, когда ей пришлось целиком отвечать за свою жизнь и жизни тех, кто был вместе с ней.
— Ну… в замках понимаю и капканы поставить-снять могу…
Вор и взломщик. По-своему честный человек, в крови не марающийся.
— А откуда?
— Местный я, с Кастириуса, пять верст окрест все, почитай, знаю.
— Вывести отсюда сможешь?
Пленный покрутил головой, щурясь сквозь сумрак.
— Ежель посмотреть да повыше еще забраться — смогу, тут болот-то, почитай, несколько всего, уж соображу…
Жозефина кивнула своим бойцам, и те споро усадили Михиля на коня, не развязывая, впрочем, ему рук. Тот огляделся туда-сюда, приподнялся в стременах и изрядно повеселевшим голосом заявил:
— Вон туда идти надо. Там холмы вначале пойдут, тропка будет, по ней село, а там и дорога. Только друг за дружкой идти надо, след в след.
— Так… — Девушка обвела взглядом отряд. — Все просохли? — Ответом ей были утвердительные кивки. — Тогда снимите с него эту дрянь. Каталин!
Его спустили с седла, Мать воинов подошла к нему — «Не руками!» — сняла с пояса боевой нож и, подобрав из-под ног ветку, скинула со склоненной шеи сыромятный шнур. На шнуре висел гладкий и плоский речной окатыш с полпальца размером и веял магией, и магией опасной. Каталин подошла к болоту и, раскачав, выбросила талисман в воду — тот улетел мало не к середине и булькнул, уйдя в глубины заболоченного озера — только пузыри по воде.
Михил на правах шел впереди на два шага — ровно столько, сколько позволяла веревка в руках одного из северян. Когда солнце уже уверенно выбралось на небосвод и лес наполнился звенящим пением проснувшихся птиц, земля под ногами начала вздыматься холмами. Провожатый замедлил шаг.
— Хорошее место, Бурмакин холм. Тут уже матерая земля, скоро и тропка начнется.
Место действительно было хорошее: вершина холма, заросшего сосновым лесом — медным, янтарным и золотым в свете начинающегося дня. Здесь пахло смолой, палой хвоей, согревающейся землей, и было удивительно, глубоко спокойно.
— А вот еще интересное место, — проговорил провожатый, взмахивая связанными руками в сторону трех сосен, растущих из одного корня. Побуждаемая неясным предчувствием, Жозефина напряглась, готовая в любой момент приказать бить на поражение. — Тропку отмечает, опять же…
Он сделал шаг — к соснам, другой — обходя их… и пропал. Остался только пропитанный солнцем, будто хлебный ломоть медом, воздух. Поздно спохватившийся наемник дернул к себе веревку — она была будто обрезана. Неродившийся крик «Держи!» так и застрял у Жозефины в горле — чего уж тут кричать, если пленник сбежал.
— Ловкий человек, — вздохнул Лаки с ощутимым восхищением. — Таких на знакомой тропе и цепью не удержишь. Братишка баял, они такого ловили, так амулет покупать пришлось ледяной, чтоб не сбег. Ловкачами таких и называют.
Какое-то время весь отряд смотрел на три сосны-сестры, на непримятую траву за ними, на огрызок веревки… Смотав его, все оседлали коней и прежним порядком — двое бойцов спереди, двое сзади, с оставшимся у них конем Михиля в поводу, ушан и Жозефина посредине — поехали по выстелившейся под ноги тропе. Она вилась меж деревьями, утоптанная и ногами, и конскими копытами, прошла через малинник и только собралась отвернуть от какого-то небольшого холма, как один из ехавших впереди бойцов поднял согнутую руку, и отряд, следуя сигналу, мгновенно остановился.
— Птиц не слышно… — прошептал бдительный северянин.
Новая засада спустя всего несколько часов как они вырвались из предыдущей? Непохоже…
Жозефина развернулась, как бутон разворачивается в цветок, вслушалась, вчувствовалась в кажущийся таким мирным утренний лес… Слева от тропы, за тем самым холмиком, сидело что-то достаточно крупное, неживое и очень, очень голодное. Девушка сосредоточилась на этом «чем-то» и ясно ощутила метку — на существе словно висела бирка с надписью вроде: «Экземпляр номерной, выведен там-то…»
— Я читал про таких, — кивнул Фердинанд, услышав краткий пересказ событий. — Очевидно, это Страж, довольно сложная и древняя штука. Обычно их создавали, чтобы сторожить постоянные Врата.
Постоянные Врата. Страж. День пути. Все сходится.
Она достала карту-Окно и погрузилась в нее. Глазами белки, задержавшейся на сосновой ветке, она увидела их сгрудившийся на тропе отряд. Судя по всему, белка сидела у того самого холмика.
Карта вновь отправилась под рубашку, и серые глаза решительно сверкнули.
— Мы нашли то, что искали. Едем в селение, готовимся и возвращаемся обратно.
Селение красовалось высоким прочным частоколом и добротными воротами, в которые упиралась тропа.
— Кто таковы? — крикнули сверху, с надвратной башенки.
— Люди проезжие, — отвечала Жозефина — не криком, но рождающимся глубоко в груди голосом — вроде негромким, но таким, что слышат все; так умеют говорить вожди, жрецы, преподаватели и все те, кому нужно уметь перекрывать шум, производимый людским скоплением.
— А вид разбойничий! — отозвались сверху. На честных людей отряд действительно походил не особенно, благодаря недавнему купанию в болоте, которое отчищаться от одежды никак не желало. — А ну как озоровать станете?
— Не станем и обременять вас недолго будем.
— А чем докажете?
Раскрывать свое имя Жозефина отчаянно не хотела, чтобы не оставлять лишних зацепок преследователям.
— Слово чести.
— Ну раз слово… — Из башенки махнули рукой, и ворота открылись: сначала было слышно, как сдвигают тяжелые засовы из обтесанных бревен, а потом уже разошлись в стороны на тщательно смазанных петлях створки. Внутри их встретил мужик, до того по-свойски болтавший со стражниками. Первое, что бросалось в глаза, — селение было огромным, дворов на пятьсот, не меньше; судя по дымкам, здесь была своя кузница, и не одна, а долетающий шум свидетельствовал о собственном торжище — хотя день вроде не базарный, народ в ворота не ломится покупать и продавать. Еще немного, и будет здесь крепкий городок — а на карте села этого вовсе нет. Картографы часто не обозначают мелкие деревеньки, но чтобы полениться нарисовать селение на полтысячи дворов?..
— Денечка вам доброго, — поздоровался мужик. — Пойдемте, провожу вас. Меня Дроздом кличут, — и, едва отряд успел спешиться, потянулся взять мышастую под уздцы, но наткнулся на руку хозяйки.
— Я справлюсь, — весело заверила она.
— Да я бы это… — помявшись, начал мужик, — коника бы пани атаманше довел, а она мне монетку бы вручила…
Пани атаманша, вот как.
— А давай, — кивнула Жозефина, передавая поводья и следом перебрасывая медяк. Дрозд, просияв, ловко сцапал и то и другое и повел отряд по главной улице.
— Хорошо, пани атаманша, у вас получается ноблей прикидываться, — болтал проводник, ведя их к корчме, привычно угнездившейся в самой середине селения. — Да здесь, в столице атаманской, нужды на то нету: никто чужой-то нас не найдет, без знака нужного или тропки не знаючи никак не дойти, по лесу плутать будешь. Ни сверху нас не увидеть, ни на картах — сверху чародейство защищает, а картоделам уплачено, и кажный год платится. Видно, знающий кто вас вывел, вот вы и смогли прийти.
— А как место-то называется? — уточнила «пани атаманша», обходя тему тайных троп.
— По-разному, — взмахнул рукой Дрозд. — Веселой Слободой зовемся, Игрищем, Омутом иногда, а чаще всего Погольем. У нас же и история своя есть, не с ровного места выросли — жил, говорят, удачливый и лихой атаман, все его уважали, большо-ой хторитет у него был среди ловких людей. Вот и решил он такое место выстроить, чтоб вольные могли себя там спокойно чувствовать и жить как люди, среди своих. Вот селение Поголье и есть, потому что атамана имя было Погола.
Никак не ожидала Жозефина найти себя однажды в разбойничьей столице, вольной вольнице; но место казалось весьма гостеприимным, а выказываемое «пани атаманше» уважение выглядело куда более теплым и искренним, чем было порой почтение к нобле де Крисси. Она поблагодарила проводника на словах и еще одной денежкой, и тот, рассыпавшись в любезностях, убежал обратно к воротам. Оставив коней у коновязи, где скорее со скуки, чем от голода пощипывали реденькую травку еще четыре скакуна, отряд вошел в указанный провожатым кабак и направился прямиком к стойке.
Корчма как корчма, обычная для зажиточного селения: каменные стены первого этажа внутри обшиты досками, добротный пол, тяжелые — не вдруг поднимешь — столы и лавки; под потолком на цепях приспособлено тележное колесо, все в остатках сожженных ночью свечей.
— Чего желаете? — Корчмарь, мужик невысокого роста, но не про всякую дверь в плечах и животе, приветливо улыбнулся, наваливаясь могучей грудью на стойку.
— Еды на всех, — улыбнулась в ответ Жозефина, — и подскажите — где тут у вас можно помыться и одежды прикупить?
— Майка! — трубным голосом взревел корчмарь, и из-за двери за стойкой высунулась веснушчатая мордашка. — Еды панам, на семерых!
— Шча! — пискнула мордашка и исчезла.
— Одежку вон можно на торжке взять, выйдете да увидите или по шуму найдете, тут рядышком все. А помыться — так баньку истопить можно.
— Банька — это долго, — с сожалением покачала головой Жозефина. — Побыстрее чего есть?
— А как же, — кивнул корчмарь, — есть изобретение новомодное, мыльня зовется, на заднем дворе найдете.
Разбойничий Торжок выглядел как самый обычный рынок: торговали кто с телег, кто с переносных лавок — легких шатров с прилавочком, и найти тут можно было все что нужно — одежду, припас, оружие, снаряжение, даже книги и украшения. При ближайшем рассмотрении, правда, становилось понятно, что рынок этот далеко не такой обычный, каким кажется на первый взгляд: если аккуратно заштопанную кое-где — куда стрелы попали или клинки — одежду еще могли продавать на торгу, то встретить в одной лавке одеяние странствующего друида по соседству с графским бисерным камзолом было точно невозможно.
— Что желает пани атаманша? — Лавочник, черноволосый, со слегка раскосыми светлыми глазами, принялся деловито рыться в своей телеге, на откидных бортиках которой и был разложен его товар. — Вот герцогское платье есть, недавно обоз ограбили — ни дырок, ни крови! А хотите, и плащ протектора одного водится, по запасникам прошлись.
— Удобную дорожную одежду на всех, кто какую выберет, — она обвела рукой своих людей, — и одинаковые плащи.
Торговец прищурился и указал на то самое одеяние друида.
— Вам вот оченно рекомендую, и вам пойдет, и впору будет!
Жозефина прикинула к себе костюм и однозначно признала правоту продавца.
— И еще надо платье и туфли к нему, чтоб в свет не стыдно было выйти.
— Есть замечательное, точно на вас! — и, жестом фокусника сдернув с телеги сверток ткани, он позволил ему развернуться и заструиться на вытянутых руках. Ну… к вопросу о «чтоб не стыдно»… декольте было гораздо откровеннее тех, к каким привыкла воспитывавшаяся в храме девушка (хотя все еще вполне в рамках приличий), лиф облегал тело как вторая кожа, но цвет… чистая гербовая лазурь шелка и единорог, вышитый серебром на груди и животе, со спускающимся на юбку жемчужным хвостом.
— Откуда у вас эта вещь? — спросила Жозефина, против воли гладя кончиками пальцев вышитого единорога.
— Из обоза какого-то, — пожал плечами торговец. — Под заказ для какой-то модницы делали, видимо. А вам пойдет так, как будто для вас и шили.