— А правда, что у вас здесь зимой заливают каток? — спросила Жозефина у провожатого, сдерживая бурлящую в жилах Силу.
— Ага, когда снега много и можно бортики сделать. Зимой тут не страшно совсем, а чем ближе к Круглому Дню, тем страшнее, никто из наших сюда и не ходит. А сейчас жуть прям, через дюжину дней Кругляк и наступит…
Круглый День случался раз примерно в три года; это было время, когда оба солнца Чаши всходили не вместе, а одно за другим, будто играя в салочки или прятки — сменяя садящееся на западе белое солнце, из-за восточного горизонта всходило желтое, даруя вместо ночи еще один день. По государственному календарю эти полуторные сутки считались как одни обычные и всегда были праздником — кто-то молился о милости, полагая Круглый День наказанием богов (Корней или Ветвей — мнения делились примерно поровну), кто-то возносил Небесам хвалу, считая, что целые солнечные сутки не могут быть ничем кроме блага, кто-то просто отмечал свободное от всяких забот время. В Круглый День храмы и корчмы были полны народа, а назавтра обычно занимались подсчетом выручки и ущерба в равной степени. Жрецы, в зависимости от веры, почитали этот день особенным, маги же никаких изменений в потоках или плетениях не отмечали. Вряд ли род магов, обитавший в замке, считал иначе — просто, видимо, именно в Круглый День он пресекся, погибнув вместе со своим гнездом.
— Госпожа, — возник рядом ушан, — вам это место подвластно, Сила вас слушается. Можете поделиться? Покров — заклинание весьма утомляющее…
— Да, разумеется. — Жозефина протянула руку, и маг передал ей толстый прозрачный кристалл; один его конец был окован обычной сталью, в металлическом ушке болтался шнур.
— Вот через эту штуку. Это накопитель и преобразователь, а еще — индикатор… — Ушан забрал наполненный Силой кристалл, который теперь светился желтым. — Видите? Свободная Сила, разлитая в Чаше, которую вас учили собирать в храме Даны и с которой работает большинство магов, не дает цвета, только заставляет кристалл светиться. Сила, пришедшая с Ветвей, светится белым, голубым, бирюзовым, светло-зеленым. Красная — Корни, а желтая — самое основание Древа. Сразу видно, Призыватели…
Вовсе не было ощущения, что какая-то часть Силы ушла: из этого потока не приходилось зачерпывать, он словно пронизал Жозефину, сделав своей частью, и струился вокруг нее, по ней, сквозь нее, наполняя вновь, как только она тратила даже малую частицу своих сил. Она вновь осознала себя фокусом Силы, острием копья, тем, что, стягивая и возглавляя мощь гораздо большую, чем оно само, придает ей форму и смысл. Стоя здесь, она могла если не все, то почти все; и непривычная, шипучая Сила, льющаяся отовсюду, была ей подвластна, как огромный, подвижный и стремительный, опасный зверь полностью покорен тому, кого он считает хозяином, Вожаком, сиречь существом высшим, которому позволено все, несмотря на то что телесно тот слишком слаб, чтобы пережить даже один-единственный удар лапой — это не имеет значения, потому что сила Вожака вовсе не в этом. Вся первобытная мощь этого места сейчас принадлежала только ей и слушалась только ее, ибо только она одна из ныне живущих имела право на эту Силу — да, быть может, ее брат Альберт и сестра Элен, но где они сейчас?..
…Было даже жаль покидать каменное зеркало плато — таким дивным было ощущение потока, играющего и искрящегося равно и вокруг, и в теле, — это как войти в реку и стать рекой. Забрав коней, отряд вернулся в трактир и занял одну из комнат.
— Ждем темноты и возвращаемся. Времени у нас много, поэтому делаем так: мы с Фердинандом уходим заниматься магией, один из вас должен постоянно быть на страже. Выставьте дозоры и будьте вечером трезвыми, а до того делайте что пожелаете, в пределах селения. Сбор в комнате, как стемнеет.
Северяне согласно кивнули, вмиг распределили очередность, и следом за магами отправился Уиллас; остальные же пошли вниз — то ли к трактирщику, то ли во двор. Попросив северянина добыть ей кринку с несколькими тараканами и получив желаемое, Жозефина под водительством Фердинанда отработала уже знакомые заклинания ускорения и замедления и взялась за левитирование. После таракана в воздух поднялся табурет, а потом и сама заклинательница, заработав пару синяков при ударе о потолок — контроль собственных заклинаний всегда был сложнейшей частью магического искусства: мало создать плетение, нужно его удержать и суметь им управлять. Собственно, именно создание заклинаний и, паче того, их контроль утомляют магов в равной, а то и большей степени, чем сам расход Силы. Лучшее средство от подобного состояния, которое некоторые исследователи называют «заклинательной усталостью», — физическая работа, но многие ею пренебрегают, в особенности «кабинетные» маги. Жозефина же с детства привыкла много времени проводить на свежем воздухе, бегая, играя с братом и сестрой, а позже — обучаясь верховой езде, рукопашному бою и стрельбе из лука. Посему, ссыпав обратно выживших тараканов и поблагодарив Фердинанда за помощь в обучении, она подхватила лук и колчан и направилась к выходу из комнаты, намереваясь провести оставшееся время в тренировке не разума, но тела.
— Я тут вспомнил, — окликнул ее ушан, и Жозефина обернулась на голос, — читал про одного охотника с Даром. Изобрел он интересную штуку: брал стрелу и наполнял ее Силой, и такая стрела, по описанию, оленя била всегда наповал, а всякую мелкую дичь просто разрывало. Вам, возможно, было бы полезно.
— Интересно, — отозвалась девушка, вновь присаживаясь на табурет. — А как он это делал?
— Хм… без особых сложностей. В книге было написано: «…взял он стрелу, и легко провел по ней рукой, и влил туда часть Потока». Потоком раньше называли то, что сейчас мы зовем Силой… это не заклинание, а именно наполнение сырой энергией.
Словом «энергия» обычно пользовались «академики» — маги, имеющие фундаментальное магическое образование.
— А у вас сейчас может и вовсе хорошо получиться, с этой желтой энергией… Агрессивная она, ее вот на такие дела хорошо пускать. Я бы без преобразователя и вовсе к ней не прикоснулся, смертоубийство нам запрещено… вон два таракана напряжения энергий не выдержали, мне и их жалко.
— Мне тоже, — вздохнула Жозефина. Смерть как окончание, противоположность Жизни глубоко огорчала ее, а причинение смерти, пусть даже такому, казалось бы, ничтожному существу, как таракан, оставляло в ее душе несмываемые, ратным железом впечатанные следы. Она была не приучена горевать, отдаваясь своей печали и выпадая тем самым из привычного круга ежедневных дел и забот, а уж последние события такой роскоши и вовсе не позволяли, так что все копящееся внутри бродило подспудно, почти лишенное возможности влиять на мысли и поступки, но не уходило. Поговорить же об этом она ни с кем не могла — для северян, обожающих свою госпожу и преданных ей до конца, она должна быть сильной и твердой предводительницей, гордой Матерью воинов, а не распустившей нюни девчонкой; Фердинанд тоже ей равным не был и вовсе не стремился к этому, а кроме того, он юн — сорок лет для ушана не срок, они живут дольше и взрослеют медленнее людей. Разве что Меченый мог бы ее понять; понять и если не утешить, то как-то примирить с содеянным — ему более чем хватило бы и характера, и жизненного опыта, но Меченый был далеко (и отравлен по недоумию ею самой, которой он доверял…). К тому же если он будет слушать ее излияния, находясь «при исполнении», то ничего толкового он не скажет, а если как человек, равный с равным… вот прижмет он ее к груди, защищая, загораживая от мира и от нее самой, даря безопасность и спокойствие… а дальше? Дальше — бездна зеленоватых с карим глаз (Жозефина отчего-то была однозначно уверена, что второй цвет в его глазах — именно карий), источаемого телом тепла, кольцо рук на плечах и — подобравшаяся вплотную возможность натворить глупостей… Нет, этого позволить себе было никак нельзя, и желание выговориться кому-нибудь было решительно отправлено в очень долгий ящик, к предмету этого самого разговора, в подспудное брожение по самым дальним закоулкам души.
— …Можно выделить две разновидности магов, хотя, конечно, это применимо вообще ко всем людям, да и нелюдям тоже: знающие и чувствующие. Знающие изучают и знают все досконально, как я, например, все эти формулы, векторы, точки приложения Силы, кривые нарастания и угасания, ну и так далее. Чувствующим же сложнее отмерять, и не всегда они могут повторить некоторые плетения, зато не надо сидеть над книгами, достаточно самой Силы и правильно сформулированного пожелания…
— Судя по всему, я отношусь ко вторым, — заметила Жозефина — без особой, впрочем, печали.
— Да, вы правы, — кивнул ушан. — Вообще говоря, я стараюсь контролировать процесс вашего обучения, наблюдаю за потоками, за вашими плетениями и могу сказать одну удивительную вещь: вы стали сильнее. При рождении ваш Дар был очень слабеньким, отчасти поэтому вас оставили в покое и на относительной свободе, в отличие от вашего брата, которого загре… мм… отправили в магическую тюрь… да… Академию — его Дар проявился сразу как очень мощный.
— Я слышала, что у него Дар Всадника?
— Мм… нет, насколько я знаю, просто очень мощный магический Дар: дядюшка рассказывал ваш семейный анамнез, да… Так вот, в храме вас, конечно, подтянули, но развеять всю попавшуюся магию на половине трактира — это все равно, мм… многовато. Ваш магический резерв за время нашего знакомства ощутимо вырос, такое встречается, подобные случаи описаны учеными, но причины этого неясны. Я читал, что существовали заклинания, с помощью которых можно скрыть настоящую Силу ребенка, вернее, сдержать ее до достижения определенного возраста, но чтобы такое делали в нынешнее время — не слышал. Это большое искусство и большая Сила…
— Это мог сделать отец, чтобы защитить меня, — высказала предположение Жозефина, — но тогда странно, что он не сделал то же самое для брата… Может, потому, что наследница все же я как старшая дочь…
— Может, и так, а может, и нет… — вздохнул Фердинанд. — В мире вообще происходит то, чего не должно происходить по всем законам… Вот помните того перевертыша, которого вы своим дедовским ножичком в черную лужу обратили? Это существо с Корней, но бродить свободно такие не могут, они обычно действуют в месте призыва. Чтобы их так отпустить, нужна огромная Сила, одному человеку, насколько я знаю, недоступная; по крайней мере, в наше время.
— К слову, о сущностях. Вам известно, с чего началась моя история?
— Ну да, пожар в поместье. Ваша мать погибла, и вам пришлось спешно приехать. Я кое-что знаю об этом пожаре от дядюшки: он говорил, граница миров там ослаблена… Можно, конечно, расчертить очень сложную полиграмму и вызвать воплощение Всепожирающего Пламени…
— …но это слишком сложно, — закончила за него девушка. — Если требовалось всего лишь вызвать меня — неоправданно сложно. Есть гораздо более простые способы убийства… Но я не об этом, а о том нападении, когда у меня пытались забрать карту-Окно. Если против меня играет настолько сильный маг, то странно, что я все еще жива.
— Вероятно, он недооценил вас. В случае с совсем юной девушкой ее нестандартные действия, повышенная активность и аномальная живучесть явно выбились из вероятностной схемы, которую он построил, не зная вас и ваш образ действий. Так что ему приходится спешно подтягивать силы и учиться противодействовать вам буквально на ходу, попутно изучая вас и соображая, что еще вы можете выкинуть.
За окном окончательно сгустилась темнота, в дверь деликатно постучали.
— …Дальше я одна, — решительно заявила Жозефина, дойдя до каменной совы. Северяне хотя и считали, что если вдруг чего, так добрая сталь и против нечисти не помешает, но повиновались, тем паче что госпожа объяснила им, что ей вряд ли будет грозить опасность. Фердинанд буквально изнывал от желания посмотреть на столь редкое магическое явление, да еще и в таком месте, и получил совет взлететь на сосенку повыше — благо слева от холма стеной поднимался густой бор — и оттуда, как в амфитеатре, наблюдать за происходящим. Бойцы остались рядом с каменным стражем, взведя арбалеты, ушан растворился в сумерках, особенно густых у подножия леса, а Жозефина пошла дальше по поднимающейся спирали тропы.
Красная луна взошла, когда она ступила на кромку холма — границу между живой землей и отполированным неведомой силой камнем. Потоки знакомо оплели девушку, делясь Силой, баюкая и согревая ее, но сейчас Жозефина не отдавалась их ласкающей, подвижной игре, а сосредоточенно ждала: ждала того, что, как она чувствовала, даст ответы на старые вопросы.
Ночное око начало подниматься, осветив Каменный Стол — и Потоки в центре плато сплелись, обретая некий порядок, выстраиваясь в единую струю; воздух там помутнел, замерцал, будто бы истечение Силы стало видимым и обычному глазу, и в его мерцании соткалась почти непрозрачная и не принадлежащая этому миру фигура. Жозефина ступила на камень и пошла к ней.
Это действительно была очень немолодая женщина, но только селяне и могли назвать ее бабкой — пусть время и оставило свои глубокие следы на ее теле, но не смогло украсть ее природную красоту и умалить величие и силу, внятные всякому, кто жил среди людей. Дочь Серебра остановилась за десять шагов и поклонилась величественной старухе, Матери рода ее отца.
— Явилась выгнать нас и отсюда?! — Выплеск ярости так ударил по обнаженным, чувствительным нервам эмпата, что, не будь Жозефина сама магом и нобле, сознающей свое право находиться здесь и отчаянную необходимость получить ответы, она бы попятилась, а затем и вовсе бросилась прочь. — Вы, поднебесные чистоплюи, лишили нас крыльев и изгнали с нашей земли!.. Вы ничего не смогли или даже не захотели им противопоставить, а мои дети сражались до последнего! Они все погибли в бою, и я была последней: я видела, как они ушли, один за другим! И только старшего моего сына нет ни среди мертвых, ни среди живых…
— Его зовут Себастьян? — отреагировала Жозефина на самое важное из сказанного могучей старухой. Остальное тоже немаловажно, но это можно узнать и потом…
— Я не знаю, о ком ты говоришь, девочка с Высоких холмов, — у нее не осталось высокомерия — в нем не было никакой нужды; только застарелая усталость и безнадежность. Одиночество тоже осталось там, далеко, на камнях ее замка, которые стали пылью вместе с залившей их кровью ее детей.
— Мы — родичи… — терпеливо продолжала Жозефина; не дослушав, старуха перебила:
— Наши роды разделились очень давно, в нас не осталось общей крови! Говори, зачем пришла сюда, и уходи. Вы нас изгнали, а потом отказались от нас, но Реннан отомстит вам.
Никогда прежде не слышанное имя резануло ее, затронуло что-то очень глубинное, куда она и сама заглядывала очень редко. Так, услышав в трактирном разговоре полупьяных собеседников, на единственный вечер сведенных судьбой за одним столом, некое имя, когда-то такое родное и дорогое и многие годы уже мысленно похороненное, вскидываешься и чувствуешь, как открывшейся раной вздрагивает душа.
— Реннан… — повторила Жозефина, пробуя созвучие на вкус, и заторопилась, чувствуя, что время и приступ более-менее благодушного настроения старухи на исходе. — Я уверена, что мы говорим об одном человеке, и он — мой отец. Я знала его под именем Себастьян Штерн. Он погиб, когда я была совсем маленькой, но я чувствую, что он жив; во всяком случае — не мертв. Если я покажу некую вещь, вы ведь сможете понять, что она принадлежала Реннану?
— Покажи.
Она выудила из-за пазухи драгоценный отцовский перстень и, не снимая с шеи удерживавшего его шнурка, показала призраку.
— Ближе… чтобы я могла рассмотреть.
Расползающийся по телу холодный страх — не случится ли чего с перстнем? — был отправлен глубоко вовнутрь и тщательно придавлен. Жозефина подошла ближе, и опалесцирующая фигура склонилась вперед, рассматривая отцовское наследие. Раздался тихий смех.
— Остроумно… очень остроумно… да, без сомнения, это работа Реннана — только он мог такое придумать… Не советую тебе надевать его, дорогуша. — В глазах старухи наконец-то мелькнуло что-то кроме усталости и ненависти, и оно было подозрительно похоже не то на веселье, не то на удовлетворение. — Ха… Спасибо тебе. Наши роды мертвы, а ты принесла мне сразу две хорошие вести. Теперь я могу уйти; уйти спокойно.