— Как он работает?
Снова смех — звонкий, колокольчиком.
— Это ты должна понять сама. Дети всегда разбирают наследие своих отцов…
Всей кожей ощущая, как уходит отпущенное на разговор время, девушка взмолилась:
— Назовите хотя бы имя вашего рода!
— Зачем тебе? — Теперь вокруг старухи росла и росла отрешенность — после стольких лет безнадежного ожидания она наконец готовилась уйти туда, где встретит Покой. — Нас больше нет.
— Я хочу знать род моего отца, — был жесткий ответ. — Я хочу, чтобы это имя жило на земле.
— Орбо, — равнодушно бросила старуха.
— Его можно вернуть? — задала Жозефина самый важный вопрос. Мерцающие глаза, смотрящие в не здесь, приняли ее взгляд.
— Я знаю, где мы с ним встретимся.
— Хотела бы и я с ним встретиться при жизни…
— Да разве это — жизнь? — жест рукой, обводящий изуродованный, осиротевший холм, застывший в вечном беге хаос потоков Силы, и их самих — двух Матерей двух родов, один из которых погиб, а второй угасал.
— Где встретитесь? — Сердце отстукивало последние мгновения, и каждое слово из призрачных уст было ценнее любой, даже самой редкой магической книги.
— Расскажи, каким был герб твоей матери, — с безмятежной улыбкой попросила Мать рода Орбо, будто не услышав обращенного к ней вопроса. Жозефина молча показала ей гербовой перстень. — О, вот как… Он все-таки нашел своего Единорога. Спасибо… — Не переставая смеяться, призрачная фигура начала распадаться, исчезая, уходя туда, куда не может заглянуть живой…
— Передайте, что я его жду! — крикнула Жозефина вслед уходящей старухе. С нее словно опадали внешние, похожие на светящийся туман слои, а когда осталась только опалесцирующая середина, похожая на бутон, она расцвела поверху желтовато сияющим ореолом и втянулась, уйдя куда-то вниз, в холм. Истаял разлившийся в воздухе смех, и оплетающие и пронизывающие все вокруг потоки задвигались вначале будто сонно, лениво, потом же вовсе стали останавливаться, замирать, укладываться и уходить глубоко вниз; за какие-то мгновения замкнутый хаос струящихся потоков превратился в несколько замерших ручейков да пару изогнутых коряг, торчащих со дна и начисто обглоданных. Несколько жалея об утрате столь дивного места и искренне радуясь за старуху, наконец узнавшую что-то о сыне и обретшую свой покой, Жозефина медленно опустилась в середине плато, скрестив ноги и подобрав под себя пятки — чтобы под красной луной попрощаться с этим местом и помолиться всем обитающим здесь Силам о встрече с отцом.
Луна покинула небосвод, кровавой каплей упав за зубчатый край леса, и девушка поднялась, двигаясь четко и со смыслом, как в ритуале, все еще охваченная нездешностью этого разговора, чувством скольжения над реальностью — которое ей еще предстояло испытать не раз: так говорило сердце, а она уже привыкла к нему прислушиваться.
Встряхнуться и вернуться в вещный мир ей помогло радостное уханье северян, завидевших ее на тропе.
— Давай сюда мои пять медных, у, слабодушный! Я ж говорил, ниче с ней не станет, наша госпожа не лыком шита! — донес ветер слова одного из бойцов, и Жозефина улыбнулась, вновь ощущая всем своим существом протянувшиеся к ней теплые токи.
Почти сразу к окружившим девушку северянам подскочил и Фердинанд — подскочил в буквальном смысле, упав со своей сосны и оттолкнувшись от земли упругим гуммиарабиковым мячиком. Он возбужденно заговорил, сразу как только оказался рядом, и продолжал весь путь до деревни:
— Не то чтобы это был призрак в привычном смысле, это не отпечаток личности, а душа и все, кроме материи, составлявшей это существо, да. Тот самый случай, когда воля сильнее всякого притяжения… могла сказать свое слово в последний момент жизни, вредная же была бабка… Оставалась на месте и жила за счет тяги Силы с Корней, место-то наработанное, а у нее, как главы рода, и вовсе особые преференции были…
Под звездным небом отряд доплелся до трактира и по слову Жозефины почти разом провалился в сон, оставив только двух дозорных. Даже Фердинанд, все еще пытавшийся что-то рассказывать, заснул, едва почувствовал под собой соломенный матрас.
А ночью она впервые увидела во сне огненный горизонт…
Утром, заказывая у трактирщика завтрак — каша, лепешки и молоко, — Жозефина поинтересовалась, правда ли Карн осажден.
— Ну, осадой это не назвать, — поморщился трактирщик. — Сидит там под стенами смутьян один, из нобельков, с десятком своих упырей.
Нобельками простой люд называл тех, кто принадлежал не к старым родам, а стал нобле уже при новой, не больно-то любимой короне. Слово оказалось настолько метким, что им пользовались даже сами носители древних фамилий; в официальных же документах таких записывали «новый нобле», но, разумеется, «старые» нобле отказывались признавать равных им по регалиям равными по сути — в чем, разумеется, были совершенно правы.
— Смутьян?
— Да, есть тут один такой… Отец его, видите, из местных, замок штурмовал, вот там одна тварь Корневая полголовы ему и откусила. Черепушку-то нашли, обратно приставили да прирастили, а вот мозги, видать, вытекли все, и с тех пор все его дети-внуки на голову… того. А этот, смутьян который, в южной кампании участвовал, и вот там за безрассудство, в смысле за храбрость в бою, высочайшим указом пожаловали золотые шпоры. Герб себе придумал и пошел, значить, гадов чешуйчатых усекновлять, единорогов на блудниц приманивать и прочее «добро» утворять. Заклинателям теперь вознамерился отомстить, оттого и на Карн пошел. Бояться его нечего, тем более настоящему нобле, — трактирщик выразительно посмотрел на Жозефину, — его пожалеть в основном надобно, как сирого и юродивого. Карн тоже не боится, с подвозом продовольствия только туговато, но они справляются. А рыцаренок ентот гонцов в столицу шлет, чтоб войска прислали и магов, а гонцы, не будь дураки, все в корчмах ближайших оседают — тяжко, чую, у такого остолопа-то служить.
Покончив с завтраком, Жозефина не торгуясь вручила мужику четыре медяка. Тот, приняв деньги, с достоинством поклонился.
— Благодарствуем, госпожа. Всегда рады тихим и обходительным гостям. Случитесь мимо — заезжайте, будет для вас и стол, и кров.
— Благодарю и за стол, и за кров, и за доброе слово. — Они распрощались, и отряд, захватив немногочисленную поклажу, снова покачивался в седлах.
Уже ближе к закату они оказались на краю широкой, похожей на округлую чашу, долины. Юркой серебристой змейкой по ее дну бежала река, огибая могучую скалу, которую венчал темно-красный, цвета застывшей крови замок. Золотые лучи окрашивали его стены свежим багрянцем, но и в их сиянии он сохранял свою изначальную темную красоту и монументальную, давящую мощь, несколько неожиданную от небольшого, в общем-то, замка. Спустившись ниже, отряд сумел рассмотреть и подъемный мост, собранный из толстенного, в локоть, бруса, теперь служивший мостом обычным — он лежал, перекинутый через реку, от каменных врат к берегу, и обрывки удерживавших его прежде цепей свисали из оскаленных пастей неведомых чудовищ, вырезанных в замковой стене. Вход на этот мост перегораживали две кривоватые лесины, комлями и верхушками опиравшиеся на две рогатины. Сторожил загородку лихой копейщик, более всего напоминавший вчерашнего селянина, причем из деревни вовсе глухой и дальней — он и копье-то, неплохое кстати, держал будто вилы — путники аж поморщились разом, видя столь неподобающее обращение с благородным оружием. На копье гордо реял штандарт: белый всадник с протянутым мечом перед расколотым надвое довольно большим и черным чем-то в красном поле. При виде вооруженных верховых страж, едва не уронив копье, стянул с пояса небольшой рожок и испустив вполне приличную на слух, но неуместно веселую трель, закашлялся и все-таки выронил свое копье, которое, казалось, было радо хоть на миг избавиться от неумелых рук. Пока копейщик играл, стало быть, тревогу, было время осмотреться: судя по количеству котелков и палаток, в лагере обитало человек двадцать; если все были таковы, как этот страж, то бояться их следовало разве что пивной кружке.
На звук рожка из крайней палатки вылез еще один человек, на сей раз с путающимся в ногах мечом при поясе и плохо подогнанных доспехах, явно подержанных, купленных у предыдущего владельца, причем и прошлый, и настоящий их хозяин уход за броней полагали излишеством, недостойным настоящего воина. Лязгая при каждом движении, он подошел к отряду на десяток шагов и продекламировал, уперев одну руку в бок, а вторую простирая перед собой:
— Кто вы, путники? Я имею честь держать здесь осаду и должен знать, кто проезжает мимо.
Они перестроились, образуя наиболее выгодный для подобного общения и вполне удобный при начале боя порядок: в середине госпожа, за ее правым плечом — маг, бойцы по два с каждого бока на расстоянии пары шагов, причем крайние — на половину лошадиного корпуса впереди. К сожалению, Жозефина не имела возможности хихикать даже беззвучно, как ее северяне, и потому отразила на лице и в Узоре именно те чувства, что испытывает настоящий нобле, глядя на подобную пародию на это имя и вообще на человека. То были недоумение — как такое вообще смеет претендовать на герб, да еще и воображать, будто может подавать мне руку; презрение — знаешь ли ты, что нобле — это не только герб и замок, но и долг, честь, дух, история?.. и, наконец, полное нежелание с этим соприкасаться. По-человечески ей было несколько жаль нобелька, как жалеют юродивых и убогих.
— Ответьте сначала, кто вы и по какому праву вы находитесь здесь.
Тот приосанился:
— Я — рыцарь Расколотого Холма и нахожусь у этого оплота Корнеедов, дабы извести его с лица земли. Право же это дано мне мной, ибо здесь я — Закон!
— А знает ли о ваших делах корона? — все тем же голосом, от которого, казалось, индевела броня, спросила Жозефина.
— О, корона!.. Я послал гонцов, и вскоре сюда пришлют отборные войска, с тем чтобы очистить землю от этого презренного и в высшей степени поганого порождения Корней!
— Воистину любопытно, что именно сделает корона, узнав про подобное самоуправство, — отсечет голову, повесит или велит четвертовать… — и придавила еще: — Если господин рыцарь Расколотого Холма не желает стать рыцарем Расколотого Черепа — рекомендую ему немедленно посторониться и, кроме того, вспомнить, что в своих владениях Карн властен поболее, чем сам король.
Побагровевший рыцарь вцепился в рукоять меча: подобное обращение не напрямую, а как бы говоря о ком-то, сказанное подобным тоном, было оскорблением сколь страшным, столь и тонким, но кое-какого этикета нобелёнок, видимо, понахвататься успел.
— Только ваш пол и ваша молодость спасают вас от немедленной позорной смерти! Если бы вы были мужчиной, я бы уже бросил перчатку вам в лицо!
По-змеиному улыбаясь — роль надо сыграть до конца, — Жозефина вытянула из-за пояса собственную перчатку и помахала ею в воздухе.
— Я вполне могу сделать это сама, и вам придется ответить.
— Нет! — провозгласил рыцарь. — С вами я драться ни в коем разе не буду. Выберите поединщика из своих людей!
— Парни, — она повернулась влево, вправо, ловя взгляды северян; Фердинанд сидел тихо, готовый мгновенно выставить Щит, если у рыцаря все же найдется какой-нибудь магический талисман, — кто хочет размяться? Только не до смерти — отвечай потом за него…
Размяться, а заодно научить нобелёнка уму-разуму (хоть какому-то!), желали все. Моментально кинув жребий на обычных монетах, под шутливый ропот: «У, и с госпожой спать ему, и драться за нее тоже ему!..» — Уиллас выехал вперед, заставляя коня красиво изгибать шею, и встал, чуть заслоняя госпожу.
— Итак, — кивнув своему бойцу, де Крисси вновь обратила ледяной серый взор на «расколотого рыцаря», — условия таковы: если мой человек побеждает, вы снимаете осаду и уходите, и более никогда ваша пята не тревожит земли Карна.
— Хм… — Все-таки не все мозги покинули череп его отца: рыцарь оценил противника хотя бы и тогда, когда тот уже показал готовность к бою. — Вы же туда направлялись, да? Сходите, и если вернетесь живыми из этого гнездилища поганого колдовства, то всенепременно исполним нашу договоренность. Сейчас же мы не готовы: мечи не точены, обедать не обедали… в общем, за проезд к замку — по серебряной монете с каждого. Деньги пойдут на укрепление моей армии и благое дело победы над заклинателями Корней!
Тут нервы Жозефины, которая легко прощала слабость, но не мелочность и лицемерие, не выдержали. Кратким напряжением воли она собрала всю палитру нобльских чувств и витающий над отрядом эмпатический фон — воинское презрение, ощущение не то что превосходства, а просто громадной разницы миров нормального человека и этого… хм… существа, свила в тугой клубок и, обратив в волну, накрыла ею «расколотого рыцаря». Любой достаточно опытный эмпат умеет не только ощущать чужие чувства, но и передавать свои собственные, и уж этого опыта, в отличие от магического, у девушки было в достатке.
Волна ударила в рыцаря, перемешивая его собственный фон в мутное нечто; его разум, и без того шаткий, поплыл в ней; незадачливый борец с родом заклинателей, удивительно метко окрещенных им «Корнеедами», как стоял, так и упал мягким местом в землю и, хихикая, принялся водить руками перед собой, что-то хватая.
— Серебряные дракончики, — бормотал он, — серебряные дракончики… ух, какие… — и снова заливался смехом.
Выбравшиеся из палаток и отвлекшиеся от костров воины — по большей части вчерашние селяне — круглыми глазами смотрели на происходящее.
— И не забудьте: вы обещали мне поединок! — с этими словами Жозефина дала своей кобыле шенкелей, и вся шестерка, на скаку растягиваясь в линию, перемахнула низенькое заграждение и, пролетев по мосту, остановилась перед воротами. Высеченная на них — или выращенная прямо из камня? — морда неведомой твари Корней раскрыла пасть и пророкотала глубоким, действительно каменным голосом:
— Назовитесь.
— Жозефина де Крисси с отрядом.
— Жозефина де Крисси с отрядом, — повторила морда, будто бы говоря вовнутрь себя, и снова обратилась к пришедшим: — Войдите, — и многопудовые каменные плиты, образующие створки ворот, медленно и беззвучно поехали в стороны; Жозефина тронула коня вперед, едва получившаяся щель стала достаточной для конника. Как только последний конь перенес заднее копыто на красноватые плиты двора, створки куда быстрее вернулись на свое место и, едва они сомкнулись, защелкали скрытые в их толще запорные механизмы. Последним гулким аккордом легли на скобы два поперечных засова толщиной с человека.
Во дворе их встречал невысокий и немолодой мужчина. На его камзоле была вышита та же морда, что встречала гостей на воротах. Он поклонился гостям:
— Коников пожалте вот сюда… — и провел спешившийся отряд из конюшни в небольшой каменный пристрой, по общему виду — кладовую. — Прошу оставить здесь ваше оружие, кроме ножей, и боевые талисманы. Закрыть можно личной печатью.
Пропустив сквозь колчаны, перевязи и дуги арбалетов и луков прочный шнур, Жозефина крепко стянула его и, залив узел сургучом, оттиснула в нем свою печать, а Фердинанд добавил какое-то охранное заклинание. «Не забыть бы спросить, как такое делается», — сделала пометку в уме Жозефина, и все тот же слуга повел их к внутренним воротам замка. Сохраняя достоинство и не выказывая невежливого любопытства, девушка все же успела рассмотреть немало: небольшой вроде бы двор вмещал в себя все необходимые хозяйственные постройки и при этом оставался удивительно просторным — и явно очень удобным в случае боя, будь тот за стенами или уже в их кольце. Разумное устройство, выверенность и надежность; оплот, выстроенный предками на века… Да, по сравнению с этим поместье де Крисси действительно выглядело по-сиротски. Зато теперь Жозефина знала, как должен выглядеть дом. Ее дом. Что бы ни говорили те, чья родословная могла поспорить с ее собственной, а возраст превосходил в разы — ее род не мертв. И род Орбо — тоже. Пока она жива — живы и они, и она не собирается умирать. Если только она не попадется в лапы Алой палаты или Круга магов — время у нее есть. В том числе и для того, чтобы выстроить родовое гнездо и продолжить род, и более никто не посмеет сказать, что ее рода нет. Да, по проклятию Первых они потеряли Небо, потеряли своих воздушных Зверей, и Дар новых поколений не шел ни в какое сравнение с Даром поколений древних, но род — это не только Сила. Род — это история, это бережно сохраненные и вновь обретенные знания, умения, секреты, это честь и долг, это Путь, это множество голосов в крови и крылатые тени предков, обступающие тебя и делающие непобедимым.