Поймав себя на том, что заворожено вожу гребнем по одному и тому же месту, я вздрогнула, попытавшись отвести взгляд от смуглого обнаженного тела, обжигавшего меня своим жаром через наспех прихваченные прорехи платья. Совсем смутившись, я перешла к следующей пряди и досадливо протянула гребень сквозь всю длину. Волосы ощутимо дернуло, на шее мужа проявились и ушли под кожу струны жилок. Я зажмурилась в ожидании разноса за неаккуратность. Тишина. Он же почувствовал, я по шее видела. Не поняла. Взяв еще левее, я с силой потянула гребень. На колтуне голова повелась за движением руки и напрягшись пошла в противоход, с усилием самостоятельно протягивая спутанный узел через частые зубья.
— Покороче подстрижешь? — сквозь зубы процедил муж.
— Ой! Прости меня, пожалуйста, — я заглянула ему в лицо, в уголке глаза пересверкивала слезинка. — я задумалась, я правда буду осторожнее.
— Не извиняйся, я, как ты точно подметила, в зеркало смотрелся. — усмехнулся одной стороной рта подопытный. — Запустил я себя.
— Как стричь? — более-менее выровняв гнездо, взялась за ножницы я.
— Начисто. — он что, так сильно обиделся? Потянуло же меня экспериментировать.
— Может по плечи? — я с сомнением зависла над волосами с ножницами.
— Под ноль. — уверенно шевельнулись плечи. — я не умею ухаживать за ними, в глаза лезут и каждое утро расчесываться, одна морока.
Такое богатство? Под ноль? Не могу. Ножницы были согласны со мной. На два пальца ниже плеч. И точка.
«Ой, Светлый, красота же какая».
Жалко-то как. Прядь волос и мое сердце упали с ощутимым грохотом. Что ж я делаю? За такую гриву девчата в Академии душу могли Тёмному продать. Переждав локальное землетрясение и заходящееся сердце, дрожащая рука потянулась к следующей пряди. Еще один брусок золота рухнул на утрамбованную поверхность земли. Изверг. Транжира. Щелкали ножницы, стены хижины тряслись как в лихорадке, по земляному полу шли видимые волны. Не могу. Закусив уголок губы, я отошла на шаг в сторону.
— И долго ты собралась по одному волоску состригать? — муж иронично глянул на меня. — Я планировал еще помыться в этом месяце.
— Всё. — выдохнула я, наклонив голову.
— Это под ноль? — ледяным тоном можно было проморозить до дна небольшое море. — В таком случае давай перейдем к отрицательным мерам длины. Я же объяснял, что не умею с ними возиться.
— Я сама каждое утро буду их расчесывать. — заторопилась я. — А чтоб в глаза не лезли можно в хвост собрать, или косу заплести, или две, как у восточных степняков.
— Косу! Две!? — грозовая туча в голосе не предвещала прохлады летнего дождика, наоборот, становилось душно и не хватало воздуха. — Осталось еще бантики вплести! Ранец одеть и розовые гольфики. Скакалки-прыгалки. — дикий зверь косматой тушей проблеснул на фоне вспышки молнии в потемневших глазах. — Сандалики и белые колготки. День знаний, blyad`… вычитать и умножать учат в школе. — да что случилось, снова какие-то традиции его родины? — Kosichki? Boevomuoficeru? — ну вот, опять перешел на родной язык. — KapitanMedvedev, pochemubantikiraznogocveta! Podryvaemboegotovnost`?
Я медленно отступала от бушующего пещерного медведя, пряча оскверненные святотатством ножницы за спиной. Взгляд взъерошенного зверя остановился на мне.
— Дай. — потянулась мускулистая рука, открывая ладонь. Я отрицательно помотала головой. Медведь в глазах мужа по-кошачьи подобрал лапы перед прыжком. Шаг. Закрывшись рукой, я зажмурилась в ожидании удара, толчка.
— Ты что? — я осторожно приоткрыла глаза, опешивший супруг смотрел на меня. Медведь в его глазах сел на задницу и скреб когтями в затылке. — Ты думала, я тебя ударю?
Он отвернулся. Я собрала остатки самообладания и, шагнув к нему, прижалась к обнаженной спине, сцепив ладони в замок на его груди. «Алатана, где наша стыдливость?» — ехидно зашуршал Голос, который часто выступал в роли совести. «Потом. Он не злой. Он просто непонятный. Просто надо разобраться», — решительно загнав его в дальний угол головы, обрезала я.
— Прости, белка. — сбиваясь, глухо начал муж. — Я тебя никогда бы не ударил. Я не знаю, с чего вспылил. Пойми, у нас не принято. Хвосты, косы. У мужчин не принято. Носят конечно, но… я не знаю, как объяснить.
Я повернулась, прижавшись к спине другой щекой. В носу что-то щипало.
— Я понимаю, ты не отсюда. Но это там, дома. Здесь это принято. Это как показатель статуса. Глава семьи, дома, рода. Дэи, те вообще до пояса косу растят. — расцепив руки, я развернула его к себе лицом и снизу-вверх нырнула в уже чистую голубизну глаз. — И тебе идет. — он наконец ответил на мою улыбку. — У тебя красивые волосы. Еще б помыть.
— Тогда еще пара вопросов. — уф, кажется, медведь решил уйти досыпать в берлогу. — длинна растительности на лице регламентируется по статусу?
— Нет. А второй вопрос? — я понимала его состояние, я так себя чувствовала на правоведении в Академии. Казалось, еще вопрос, и все станет ясно.
— Ты тут меня мужем назвала. — левая бровь подернулась. — Это как?
— Ой. Ты уже два часа по пояс голый сидишь. — я недоуменно отстранилась. — Ты на свою руку не смотрел что ли?
Синь глаз заволокло льдом. Правая рука плавно потянулась к левому плечу. Подбородок медленно повело туда же, связи взглядов, впрочем, не обрывая до последнего.
— Это что? — пальцы с глазами исследовали браслет.
— Эта цацка означает, что ты чей-то муж, — передразнила я его недавние слова. А что? Я злопамятная, в меру. Закатав многострадальный рукав своего одеяния, я вновь продемонстрировала парный баджу. — Брачный браслет. Запечатанный брачным ритуалом в храме Светлого.
— Снимается? — ну конечно, главный вопрос вчерашнего холостяка, женившегося в беспамятстве.
— Ты ответил «Да». Правда, ты мертвецки пьян был. — недоуменный взгляд супруга. — На вопрос служителя: «Берешь ли ты в жены?», ты ответил «Да». Браслет заперся. — понимания во взоре мужа не добавилось. — Откуда ты? Это же даже дети знают. После ритуала в храме Светлого брак нерушим. — судя по мужу, ответа он так и не дождался. Я вздохнула. — Браслет не снимается.
— Твой? — он прищурил глаз.
— Да откуда ты такой появился? Брачные браслеты по одному не надевают. — снова не то? Я опять вздохнула. — Не снимается.
— То есть ты тоже ответила «Да», на вопрос служителя? — ой, я, кажется, понимаю, к чему он ведет. Сейчас точно будет бить, не смотря на обещание.
«Я бы ударил» — в этом суждения Голоса был на редкость созвучны моим. Я же, получается, за двоих решила. Он ведь пьяный был.
— Я тебе так сильно понравился? Ты моя тайная поклонница? Ты забеременела неизвестно от кого и решила осчастливить меня отцовством?
— Что? — возмущение волной смыло весь страх. — Я порядочная девушка!
— Тогда возвращаемся к первому пункту, я тебе так сильно понравился, что ты внезапно воспылала ко мне необъяснимой страстью? — страх еще поборется за место в моем рассудке.
— Я вилланка. Я не могла ответить «Нет». — Светлый, унеси меня куда-нибудь. Я закрыла глаза. — Такова была воля барона. И мое «Да» было единственным шансом избежать продажи в бордель. Прости.
— Продажи? Вилланка? Крепостная что ли? — я убито кивнула. — А мне тебя, случаем, в жены выкупать не надо было? А то вдруг, коль уж брак нерушим, я барону торчу с процентами? После такого запоя у меня вон, жена появилась, так что долгам я не удивлюсь.
В смысле выкупать? Глаза сами собой вскинулись на мужа. О чем он? Он ничего не знает и не понимает, что происходит? Откуда, Темный ему в печенку, он приехал. Элементарные вещи приходится объяснять. Я устала удивляться.
— Нет. — просто буду отвечать на вопросы, может, сама разберусь. Голос иронично хмыкнул. — Мы сочетались браком в храме Светлого. Меня принудили обстоятельства, барон меня ненавидит, но трогать меня ему запретил его отец. Поэтому он хотел отомстить и придумал выдать меня замуж за нищего-старика. Ты был пьян. И внешне под требования барона, извини, очень подходил. Тебя откуда-то притащили дружки барона. Выкупать никого не надо. Свадьба — решение барона. Он хозяин. Он решил, мы обязаны подчиниться.
— То есть, сейчас придёт барон, скажет, ну не знаю. Скажет — прыгай. Ты будешь прыгать? — я обещала себе не удивляться его вопросам, поэтому осторожно кивнула.
— Мы, — я постаралась выделить это голосом. — мы будем прыгать.
— А я с какого перепуга? — ухмыльнулся муж. Сердце остановилось, отряхнулось от прилипшего камня и, решив приоткрыть дверь неожиданно нахлынувшему прозрению, застучало в другом ритме.
— Ты свободный?
«Та-дам!»
Глава 12
Максим Медведев
Ладно, разобрались, гостей можно не ждать. В храм не потащат. Ибо незачем, я там, оказывается, ночью был. Довела пьянка до женитьбы. Я усмехнулся. Слава Будде, девчонку не обидел ночью. Не то чтобы за мной замечалось, но всё ж таки. Решено, ни капли. А то, вон уже трактирщик как на бога смотрит. Легенды о моих гуляниях по деревне ходят, стыдно, товарищ капитан.
Я еще раз окунулся в реку, смыть мыло. Голову отмыл. Я оглянулся на берег, небольшой костер, разложенный мной, уже почти вскипятил котелок воды. Это на бритьё. Закинув отмытые волосы назад, я побрел к полотенцу. Сел возле костерка, и, в ожидании закипании воды, еще раз осмотрел украшение на левом плече. Мде. Изящная вещица. Лента, как из золотого кружева, шириной сантиметров десять. Узоры всякие, что-то вроде цепочек, вплавленных в отдельные переплетающиеся ленточки на половину толщины. И сидит, не так чтобы плотно, во всяком случае, вращается свободно, а слазить — ни в какую. И совершенно не мешается, будто я в нём с рождения хожу. Как же мне его нацепили? Стыков, вроде, не видать. Цельнолитое изделие. Вот прямо на руке и отлили. Форму из глины на руке чуть повыше бицепса вылепили и из тигелька золотом плюхнули. Я, конечно, пьяным мало что помню, но отлив из металла по руке в память бы врезался в любом состоянии. Я попробовал смять браслет, сильно сжав его рукой. Смотри-ка, пружинит, а форму не теряет. Может, не золото? Я хмыкнул — обидно, я что, золота не достоин? А как же черный костюм? Цветок в кармашке пиджака? Выкуп невесты, конкурсы дебильные, пьяная тамада? Свидетель, кадрящий свидетельницу, для соблюдения традиции, утверждающей, что так брак будет крепче? Я ещё раз прокрутил украшение, уже ногтём пытаясь найти стык. Вот цельный, хоть ты тресни. Магия, однако. Я сплюнул в сторону, вспомнив об этой непонятной, но являющейся постоянной, составляющей этого мира.
Я как раз обживал новое жилище, перекладывая печку. Через неделю за мной должны были заехать люди графа, чтобы отвезти на место, где находились какие-то механизмы, которые я обещался посмотреть и, по возможности, отремонтировать. Печка отчаянно дымила, а на капитальную перестройку не было времени. Сначала я грешил на щели в корпусе печи. Замазывание ничего не дало. Стоило открыть топку, весь дым пёр в комнату. Прочистил дымоход, вынеся несколько ведер сажи. Бесполезно, как, если верить старине Расселу, спорить с неизбежностью. Поупражнявшись в попытках вспомнить еще что-нибудь эдакое, философское (всё не руками работать), я плюнул и пошел к бессменному консультанту — Варламу. Само-собой, через «магазин», где, подумав, приобрёл два кувшина вина. Полчаса осматривания плюющейся дымом печки и живое чудо-юдо выдало вердикт:
— Две серебрушки.
— А ты не гулял, часом, босиком и с мокрой головой по морозу? — мне, в принципе, было всё равно на цену, но тут, именно что, дело принципа. Извините за тавтологию.
— Нет. — сказать, что Варлам удивился вопросу, было мало.
— Ну тогда я тебе говорил, сделай дверной проём выше.
— При чём тут мои прогулки и дверной проём? — консультант в печном деле нахмурился, пытаясь сам связать эти действия.
— Ну ты либо застудил головушку свою богатырскую, либо опять в проём не вписался, стукнувшись черепушкой, раз такие цены вслух произносишь. — я ухмыльнулся. — С цифрой я согласен, две. Наши разногласия начинаются в металле. Две медных и давай, вперед и с песней, солнце еще высоко.
— Серебряная монета, и ты всё делаешь сам, не смотря на высоту стояния Солнца. Я только говорю, что нужно сделать. — пошел на уступки, включаясь в процесс торговли, Варлам.
— Дружище, кто так торгуется. Цены обычно уступают, а не задирают вверх. — я сокрушенно покачал головой. — Насчёт твоей консультации я согласен, вещь стоящая. Но ты свою работу поменял на мою, и скинул на этом, всего лишь, серебрушку. Моя работа минимум золотой стоит. И только потакая твоему желанию посмотреть, как работают профессионалы: пол серебряка и у меня есть кувшин вина. — приподнял я цену навстречу.
— Пятьдесят медяшек и кувшин? — закручинился человек-гора. — Максим, при всём моём уважении к твоему стремлению к знаниям, накинь ещё. Ты же один всё и выпьешь. Мне бы понюхать успеть.
— Шестьдесят, кувшин вина, и в процессе обучения и работы можешь надо мной ржать.
— Семьдесят пять и два кувшина вина, ржать я буду в любом случае. — Варлам протянул руку для закрепления договора.
Я пожал руку, и, дождавшись восстановления кровообращения в отжатой конечности, выставил на стол оба кувшина.
— Рассказывай. — доставая стаканы и гладкое березовое полешко, сказал я.
— А полено зачем? — распечатывая кувшин, поинтересовался Варлам.
— Мне сок выжмешь — запивать, а тебе мякоть — закусывать. — я с серьёзным видом потянулся за еще одним стаканом, но, узрев вытянувшуюся физиономию товарища, не выдержал и расхохотался. — Варлам, ты меня убьёшь когда-нибудь. Кору обдери, рисовать будешь. Как ты мне объяснять собрался, на пальцах?
— А чего там объяснять, у тебя вход в колодец ниже верхнего края дверцы, — отмахнулся от меня Варлам. — тебе или переднюю часть печки перебрать, дверцу пониже сделать. Или перед колодцем стенку выложи, с верхним краем чуть выше верхнего обреза топки.
— А! Понятно, ежели вот, кое-что, но так оно, однако, ни что иное, как вообще. Рисуй, давай! Мне твои колодцы с топками, как тебе дуализм фотона.
Варлам покрутил перед собой лоскут бересты и так, и эдак. Вздохнул, выцедил стакан вина.
— Слушай, а давай мы тебе лучше постоянную тягу сделаем. — он виновато посмотрел на меня. — Неохота сейчас эту глину месить, камни на кладку подбирать, ждать пока просохнет. А там накопитель воздушный поцелее выбрать, и вот тебе и сквознячок. Только, тут придется серебрушку тратить, как не крутись.
— А поподробней? — я же вижу, технология новая, не обкатанная, но верная. Варлам бы зря не предложил, а мне только дай поэкспериментировать.
Технология новая, как же. Магия! Кроме аристократии в этом мире была магия. Собственно, аристократы и являлись магами, поголовно. Дар в роду слабел, усиливался, но, ни в коем случае, не затухал. Аристократы, допустившие затухание дара в семье, лишались дворянского звания, их имущество переходило короне, сами они отсылались на границу с Великой Степью, где быстро заканчивались под ежедневными мелкими набегами. И наоборот, родись в семье, пусть даже виллана-крепостного, ребёнок с магией, и семья тут же становилась свободной, а ребёнку присваивалось дворянство. Какие интриги крутились в этом магическом гадюшнике. Детей с проснувшимся даром, что вилланов, что аристократов, выкупали, воровали, усыновляли. Подкупались сильные даром маги для разбавления крови. Дочерей подкладывали под нужных людей. И все ради ежегодной повинности. Сдача в казну накопителей. Специальная служба — артефакторы, прямо-таки штамповали палочки из какого-то прозрачного камня. Круглые, прямоугольные, трёх и шестигранные призмы, длинной с палец и больше. Со значками-закорючками на плоскостях. Господа бароны, графы и прочие гранды с виконтами получали в казне эти самые прозрачные палочки, сообразно присущему дару, и в конце года должны были сдать их обратно, заполненными. Для государственных надобностей. Дар считался угасшим, если какой-нибудь кабальеро не мог заполнить месячный накопитель за месяц соответственно. В ком-то энергии было как в атомной бомбе, они за пару часов накачивали огромные, годовые накопители, кто-то целыми днями сидели над своим камешком, по капле пропуская энергию внутрь. Заполняясь, камень терял свою прозрачность и наливался каким-либо цветом, присущим определенной способности. Итого было восемь цветов и четыре формы при различных размерах, в зависимости от ёмкости. Четыре цвета стихийных накопителей с круглым сечением. Огонь — красный, вода — синий, воздух — жёлтый, и земля — зелёный. Три цвета на накопители в виде трёхгранной призмы — коричневый, серый, фиолетовый — на способности к оборотничеству, чтению мыслей и, я так понял, телекинеза. Те же три цвета, но уже для призм с квадратным сечением — лекари, внушение и телепортация. И отдельно стоящие друиды, с магией растений и шестигранной призмой грязно-зелёного, оливкового цвета. Отдавали накопители накопленное (интересное выражение) при прикладывании к торцу сплава серебра, золота и олова в определенных, жестких пропорциях. Кстати, эти пропорции были обязательны при чеканке серебряных монет, совпадение?