Один немецкий солдат пополз влево, по направлению к заводу. Он быстро работал локтями, старательно пригибая голову. Раздался грозный оклик фашистского офицера. Солдат пополз еще быстрей. Офицер приподнялся, навел пистолет, выстрелил. Солдат приник к земле, широко раскинув руки, царапая землю широко растопыренными пальцами.
Яковенко только теперь обратил внимание на офицера, надел на него автомат, дал короткую очередь.
Осветительные ракеты одна за другой потухали. Лежа в темноте, советские воины прислушивались к шорохам, к незнакомой речи, стреляли по направлению звуков.
Наступил поздний осенний рассвет. В его сиреневом свете советские воины увидели трупы гитлеровцев, валявшиеся по всему берегу. Один немец, тяжело раненный, лежал метрах в двух от воды, он то звал по-немецки на помощь, то кричал, поворачивая лицо в сторону обрыва:
— Рус, плен!
— Считай, что ты в плену, — сказал с усмешкой Яковенко. — Только до вечера потерпи, если выживешь, сейчас тебя брать неудобно.
Едва он высунулся из тамбура, как около его уха пропела пуля. Яковенко скрылся в тамбуре, стал приглядываться. Оказалось, что несколько гитлеровцев притаились в том самом ходе сообщения, который советские солдаты с таким трудом прокладывали под огнем противника. Яковенко вернулся в блиндаж и приказал Сидорову вызвать огонь минометов.
Прошло минут двадцать, когда мины стали ложиться на берегу под блиндажом. Воронки испещрили песок, но все же трудно было сказать, удалось ли уничтожить залегших в ходе сообщения гитлеровцев. Путь к Волге был пока отрезан.
Багровый край солнца показался над лесом на левом берегу, когда гитлеровцы открыли орудийный обстрел волжского откоса. Мимо блиндажа ползли вниз оторванные разрывами снарядов пласты земли, с шумом пролетали крупные комья. Блиндаж вздрагивал вместе с землей, бревна его скрипели. Но этот орудийный обстрел не мог причинить вреда маленькому гарнизону. Потом гитлеровцы стали вести огонь по берегу, надеясь поразить гарнизон «Рябины» осколками. Когда рассеялся дым от разрывов снарядов, солдаты увидели, что весь берег покрыт большими воронками, и убитые гитлеровцы, и раненый, моливший о помощи, разнесены в клочья. Не было больше и хода сообщения, его поколотили многочисленные воронки, слившиеся краями.
А позади, за откосом, по-прежнему гремел бой. Гитлеровцам не удавалось расширить клин, несмотря на то, что они не останавливались перед потерями.
Под вечер гитлеровцы сделали попытку покончить со вставшим на их пути блиндажом. Они прикатили на верх откоса двухсотлитровую бочку с горючим, подожгли ее и столкнули вниз. Разбрызгивая во все стороны пламя, бочка сорвалась с обрыва, и грохоча, понеслась вниз. Солдатам показалось, что над дверью их тамбура промчалась огненная ракета. Оставляя за собой пылающее горючее, бочка миновала воронки, упала в воду. По волнам, покачиваясь, поплыли вниз по течению огненные языки.
— Это еще синица грозилась море поджечь! — сказал Яковенко, стараясь подбодрить солдат.
Когда наступило временное затишье, к Яковенко подошел солдат Матусов, недавно прибывший на пополнение роты из второго эшелона, где он был ездовым. Пожилой солдат с длинными усами, теперь побелевшими от пыли, протянул сержанту заявление, написанное на клочке бумаги. «Если погибну, прошу считать меня коммунистом», — прочитал Яковенко.
Сержант вдвойне чувствовал себя ответственным за судьбу своей небольшой боевой группы: и как командир, и как коммунист. Он крепко пожал Матусову руку и сказал:
— Соединимся со своими, напишу вам рекомендацию.
— Только не забудьте, товарищ сержант, — ответил Матусов. — А то как бы меня снова во второй эшелон не перевели.
И Яковенко понял, что Матусов нисколько не сомневается в том, что им удастся соединиться со своим батальоном, который теперь воюет где-то правее и не может пробиться на помощь.
Вскоре гитлеровцы предприняли новую попытку взорвать блиндаж или хотя бы поразить его гарнизон. Они спустили на длинной веревке связку гранат и принялись ее раскачивать, надеясь, что от удара о бревна гранаты взорвутся. Они так увлеклись этим, что забыли про советских снайперов, лежавших в засаде на нейтральной полосе. Выстрел сразил гитлеровца, державшего веревку. Гранаты упали вниз. Несколько комьев земли, поднятой взрывом, упали в открытую дверь тамбура. Было слышно, как просвистели осколки.
Защитники блиндажа сидели на нарах, куря по очереди тоненькую самокрутку, — табак кончился. Лица всех были сосредоточены, не слышалось веселых шуток. Но это не было унынием, каждый был готов пожертвовать жизнью, но не пропустить гитлеровцев к Волге.
Вечером Сидоров, дежуривший у телефонного аппарата, принял сообщение о том, что участники обороны Царицына обратились к защитникам Сталинграда во что бы то ни стало удержать город, сражаться так, как сражались отцы в гражданскую войну. Сидоров доложил об этом Яковенко и через несколько минут, вызвав штаб, попросил поставить под ответом сталинградцев подписи всех шести защитников блиндажа.
— Напишите, — сказал он, — пока мы живы, гитлеровцы к Волге не пройдут.
В блиндаже текла неторопливая задушевная солдатская беседа. Порой кто-нибудь, забывшись, тянул руку к лежавшему на столе пустому кисету, встряхивал его, но тут же делал вид, что вовсе и не думает о куреве. А наверху гремел бой.
Когда сгустилась тьма, Сидоров сказал так, словно речь шла о самом обыкновенном:
— Пойти за табачком, что ли…
— Пройдете? — спросил Яковенко.
— Надо пройти. Гранат подзахвачу, патронов. Немец теперь тихий, ему днем крепко досталось.
Когда он исчез в темноте, Конюхов вздохнул:
— Надо бы с ним письма послать. А то… — Он не договорил.
— Кто хочет, пусть пишет, — отозвался Яковенко. — Завтра пошлем.
Его тон вселил уверенность, что и завтра можно будет отправиться к своим.
Ночью гитлеровцы вылазок не предпринимали. Под прикрытием темноты они рыли шурф, чтобы заложить тол под блиндажом, попытаться взорвать советских воинов на воздух.
Сидоров вернулся нескоро. На спине у него был увесистый вещевой мешок, за пазухой насованы гранаты, на поясе висело несколько фляг.
— «Рябина», — шепнул он, боясь как бы товарищи не переполошились, что к ним подкрадываются гитлеровцы.
— Сидоров! — радостно окликнул его дежуривший у блиндажа Яковенко, схватил за руку, помог подняться в блиндаж.
Не снимая ноши, Сидоров поднес руку к пилотке и отрапортовал:
— Командир полка приказал держаться. Вы, говорит, теперь мой правый фланг. А гитлеровцев скоро отгоним, недолго им над вашими головами сидеть, — Сидоров скинул на нары мешок, неторопливо стал выкладывать из-за пазухи гранаты. Казалось, им не будет конца. Потом развязал мешок, вынул несколько буханок хлеба, подмигнул, стал выкладывать пачки махорки, которые сразу привлекли жадное внимание. Достал еще несколько банок консервов, тряхнул мешок я пояснил: — Остальное — патроны, я их в бумагу завернул, чтобы не бренчали, — и спросил деловито:
— Воды достали?
— Принесли! — успокоил его Яковенко. — Конюхов с Андрусевичем сходили.
— Я на всякий случай одну флягу прихватил, — сказал Сидоров, отстегнул от пояса одну из фляг. Щелкнул пальцем по другой, подмигнул Матусову. — А это наши боевые граммы. — И, отстегнув флягу, протянул ее сержанту.
Одна из пачек с махоркой была тотчас разорвана, солдаты вертели толстенные самокрутки, чтобы накуриться за все прошедшие сутки. Cидоров присел на нары, отер тыльной стороной руки пот со лба, расстегнул воротник гимнастерки. Он не вдавался в подробности своего опасного путешествия, но товарищи и так понимали: нелегко было пробраться с тяжелой ношей вдоль берега, под кручей, занятой гитлеровцами. Но, несмотря на усталость, главный подарок он все же приберег напоследок. Несколько раз глубоко вздохнув, прогоняя усталость, полез в карман брюк, достал несколько номеров газет.
— Обращение царицынцев и ответ сталинградцев! — торжественно сказал он, протягивая газеты сержанту.
Матусов, уже принявшийся нарезать хлеб, отложил нож, подошел поближе. Все сгрудились вокруг Яковенко, только Петров караулил в двери тамбура. Яковенко взял номер газеты и стал читать обращение царицынцев.
— Не сдавайте врагу наш любимый город, — звучал его голос под низким накатом блиндажа. — Бейтесь так, чтобы слава о вас, как о защитниках Царицына, жила в веках.
Карманный фонарик освещал лишь газетный лист, но солдатам казалось, что они видят весь Сталинград, всех его защитников, присягнувших на безграничную преданность Родине. Видят всю советскую землю, поднявшуюся на помощь воинам Сталинграда.
Когда Яковенко закончил чтение, Матусов повернулся к Сидорову и озабоченно спросил:
— Про наступление что слыхать?
— Командир полка ничего не говорил, — степенно ответил Сидоров. — Сказал только: скоро гитлеровцев с берега прогоним. — Помолчал и добавил — Среди солдат разговор идет, что скоро должно быть. Выдыхаются гитлеровцы! Кинутся в атаку, а как под огонь попадут, так сразу бежать.
Яковенко потушил фонарь, чтобы зря не расходовать батарейку. Сидя в темноте, прорезаемой лишь вспышками самокруток, чтобы выхватить чье-нибудь лицо, солдаты вели неторопливую беседу, обсуждали, где должно начаться наступление, скоро ли погонят гитлеровцев.
Утром над блиндажом стали греметь разрывы нашей артиллерии. Потом раздался такой взрыв, что тряхнуло весь блиндаж: это взлетел на воздух привезенный гитлеровцами тол.
После этого взрыва гитлеровцы отошли с края обрыва. День прошел спокойно. Но уже в сумерках они прикатили по ходам сообщения несколько бочек с бензином, разбили их и подожгли потекший бензин. Минут десять над блиндажом проносился огненный водопад. Но, врытый глубоко в землю, блиндаж по-прежнему был неуязвим.
Ночью гитлеровцы предприняли новую вылазку на берег, они думали, что с блиндажом все покончено. Вернуться обратно им не удалось: всех перестреляли и перебили гранатами.
Седьмого ноября гарнизону «Рябины» пришлось перестрелять еще с десяток гитлеровцев, устремившихся к воде. Защитники блиндажа и не догадались о том, что это была последняя попытка противника сломить защитников Сталинграда и овладеть городом. Лишь участившаяся стрельба орудий и «катюш» говорила о том, что в городе идет тяжелый бой.
Потом наступило затишье. По Волге сплошной массой шли большие льдины.
В ночь на 19 ноября защитников блиндажа разбудил далекий, но неумолчный грохот артиллерии. Вздрагивала земля, покачивался дощатый пол под ногами. Стоя в тамбуре, солдаты прислушивались к нарастающему гулу и смотрели в темноту счастливыми глазами. Началось наступление!
Через несколько дней гарнизон «Рябины», поддерживая наступление соседей, поднялся на откос. Отсюда снова был виден весь Сталинград, опоясанный огнями разрывов. Они гремели в центре города, на Мамаевом кургане, на заводских территориях, в заводских поселках.
Немногочисленная группа Яковенко соединилась с батальоном и продвигалась к заводскому поселку.
— «Рябина»! — с гордостью говорили солдаты-сталинградцы, показывая друг другу на защитников ранее никому не известного блиндажа, ставшего крепостью на пути врага к великой русской реке.
В. Коротеев
Возмездие
Морозным, сияющим утром 31 января, после короткого боя в центре Сталинграда на площади Павших борцов сложила оружие южная группа войск 6-й немецкой армии генерала-фельдмаршала Паулюса.
…Прежде чем достичь центра города, нашим войскам пришлось выдержать жестокие полуторамесячные бои южнее Сталинграда, на холмах в районе балки Караватки и речки Червленой, прорвать три пояса укреплений — два внешних обвода и так называемый внутренний сталинградский обвод.
Вспоминаются декабрьские бои на высотах южнее Сталинграда. В снежной, безлесной степи гулял яростный северо-восточный ветер. Он обжигал лицо; проникал сквозь полушубок и валенки.
…Суровая зима в Поволжье. Даже жители Севера, легко переносящие в своем краю морозы в сорок-пятьдесят градусов, зябнут здесь в волжской степи на ветру.
По снежной дороге идут пехотинцы. Суровы почерневшие от ветра лица бойцов, не слышно ни песен, ни шуток, ни веселого разговора — труден путь наступления.
С высоты южнее Сталинграда в ясную погоду хорошо просматривается на многие километры вся местность: на восток к Волге, на юг, на север. Таких высот возле Сталинграда две: одна в северо-западной части города — знаменитый Мамаев курган — и еще эта — Южная высота. Захваченная в свое время противником, она обеспечивала ему господство над южным предместьем города и в то же время не позволяла нашим частям наблюдать за противником, скрывала подход его резервов.
Командование армии поставило перед дивизией полковника Сафиуллина задачу — захватить Южную высоту и позиции врага к западу от нее. Заблаговременно велась усиленная разведка. Ночью накануне наступления саперы военного инженера Осипова под яростным пулеметным огнем противника проделали проходы в минных полях.
Атака началась в полдень. Авиация не могла действовать из-за плохой погоды. Ударили сотни наших орудий. После пятиминутного огневого налета артиллерия полчаса методическим огнем подавляла заранее разведанные огневые точки. Затем снова последовал мощный огневой налет на высоту. Все вокруг заволокло клубами черного дыма. Разрывая молочную пелену тумана, летели огненно-красные стрелы «катюш».
А когда артиллерия на несколько минут смолкла, неожиданно стало светлее, словно наступившая тишина разогнала туман.
Прикрытая черной дымовой завесой, пехота двинулась в атаку. Первым достиг гребня высоты батальон под командованием старшего лейтенанта Хачатурова. В траншеях и ходах сообщения закипели рукопашные схватки. Наши солдаты забрасывали противника гранатами, кололи штыками, а подоспевшие танки давили дзоты и батареи, утюжили неглубокие окопы.
Схватка была короткой, ошеломляющей. Уже через двадцать минут атакующие вышли на западные скаты высоты, преследуя врага.
Бой продолжался до темноты. Сбив неприятеля с высоты, советские пехотинцы вышли на огневые позиции вражеской артиллерии. Рассеяв и частично перебив артиллеристов, солдаты захватили несколько исправных орудий и тотчас же повернули их против неприятеля.
Противник не хотел примириться с потерей Южной высоты. В контратаку двинулось четыре десятка немецких танков, но наступившая темнота прервала бой. Полки хотя и утомленные боем, не отдыхали: до утра окапывались, закреплялись на высоте.
Едва стало рассветать, появились вражеские танки. Наши артиллеристы прямой наводкой подбили шесть машин.
Полчаса спустя началась новая атака на фланге дивизии. Плотный огонь наших стрелков и пулеметчиков нанес большие потери вражеской пехоте, и она залегла.
Третью атаку неприятель начал втрое большими силами пехоты, под прикрытием тридцати танков. Но, потеряв еще шесть танков и более сотни человек убитыми, гитлеровцы отошли.
К полудню противник начал новую, четвертую атаку. Семьдесят танков, развернувшись в линию, приблизились к западным скатам высоты и с места открыли огонь из пушек и пулеметов. Прикрываясь этим огнем, в атаку пошла вражеская пехота. После тяжелого боя фланг дивизии Сафиуллина не выдержал натиска гитлеровцев и начал медленно отходить. Угрожающее положение создалось и на левом фланге. Врагу удалось вклиниться и занять соседний холм.
Брошенный в бой резерв остановил противника. Позиции дивизии были восстановлены.
Так продолжалось два дня, два дня непрерывных атак, несмолкаемого грохота танков и орудий, нечеловеческого напряжения.
…Вот она, высота 128,2 — самое памятное место декабрьских боев. Всюду следы яростного боя.
Здесь, на высоте, осматривая поле вчерашней битвы, я поднял несколько писем. У меня сохранилось одно из них, написанное детской рукой. «Добрый день, а может вечер. Здравствуй, тятя, низко кланяемся мы тебе, я, Параня, Ала, Шура, тетка Арина, тетя Поля, Витина бабушка, бабушка Оля, Майя, Коля и все остальные родные и знакомые… Я, тятя, во первых строках моего письма хочу сообщить, что мы от тебя получили письма, за которые сердечно тебя благодарим. Мы пока живем ничего, но скучно, что нет тебя дома. Тятя, мы очень по тебе все стосковались, хоть бы посмотреть, на тебя. Тятя, мама работает все в колхозе, а я на старом месте, а Миша на заводе. Тятя, он на работу пошел и сразу поправился, стал большой и весь на тебя стал походить здорово. Дядя Степа пока еще на старом месте и дядя Леня тоже все там же, ну а дядю Васю проводили на фронт. Дядя Гриша пишет тоже, он пока еще в тылу. Ты нам пропиши, и если надо денег, то проси у нас. Мы тебе послали сто рублей. Тятя, приезжай скорей домой. Нам стало скучно без тебя, особенно, когда все с работы домой придем (пишу тебе, а слезы льются). Тятя, я хочу спросить, есть или. нет у вас фотографии. Если нет, ты бы снялся, мы бы посмотрели. Посылаю тебе в письме деньги, три рубля, ну, пока до свидания. Остаемся живы и здоровы и того желаем тебе. Тятя, мы от тебя получили уже шесть писем».