Милая, славная девочка, она больше не дождется письма от своего тяти! Ее отец был одним из тех, кто первым вместе с комбатом Хачатуровым ворвался на гребень Южной высоты и вместе с Хачатуровым пал на отвоеванной у врага земле Сталинграда.
Особенно трудным был прорыв оборонительного рубежа в районе маленькой извилистой речки Червленой, к юго-западу от города. Противник в свое время прочно укрепился на гряде холмов по левому берегу Червленой. Здесь, на этих высотах, амфитеатром поднимавшихся на восток к городу, у противника были сотни дзотов. Мощные удары советской артиллерии не могли подавить их, и наши многодневные атаки на Червленой не имели успеха.
Полки Сафиуллина и Казака готовились атаковать противника ночью. Для атаки подготовили штурмовые группы. Днем каждая штурмовая группа нацеливалась на «свой» прикрепленный к ней дзот. В полночь, когда в степи бушевала метель, штурмовые группы двинулись в атаку. Яростным был этот четырехчасовой бой на Червленой, у балки Караватка. Сотни трупов своих солдат и офицеров оставил здесь противник.
Не менее трудным был прорыв второго внутреннего обвода в районе Рынок — Орловка — Городище — Воропоново — Елхи. Морозным днем солдаты, соорудив из ремней и веревок лямки, тащили на себе орудия по занесенным снегом дорогам.
— У солдат красные полосы на плечах от ремней и веревок, — сказал мне майор Рогач, командир противотанкового дивизиона.
Дневная атака на Песчанку не имела успеха. Тогда командование решило атаковать немцев в темноте. Полки майора Попова и майора Баталова охватили Песчанку с двух сторон. Когда пехота вышла на северо-восточную окраину села, в бой вступили танки бригады подполковника Малышева. Обходный маневр танков решил исход боя.
На улицах Песчанки — разбитые машины и орудия, повозки. Спрашиваю у жителей, как вели себя гитлеровцы в последние дни своего пребывания в селе. Фашисты голодали, ели горелое зерно, отбирали у жителей все съедобное. Тракториста Орлова, пытавшегося отстоять несколько килограммов муки, застрелили. Старика Подтютькина Ефима Никитича гитлеровцы расстреляли за то, что он не дал им ведро отрубей. В Песчанке три огромных немецких кладбища, целый лес крестов. Эти кладбища — наглядное подтверждение огромных потерь врага.
Я приехал в разбитую Песчанку поздно вечером, нашел штаб дивизии, который приютился в полуразрушенном домике. Командир дивизии полковник Лосев — небольшого роста, с огромными внимательными глазами на широком лице, не спал уже трое суток. Он находился в том возбужденном состоянии, которое в эти дни владело всеми — и командирами и бойцами. Полковник гостеприимно предложил мне один из углов своей комнаты.
— Генерал Пфефер грозился, — сказал комдив, — и через перебежчиков и в листовках: я, мол, поймаю полковника Лосева, обрежу ему бороду. А у меня бороды никогда и не было. Хочу вот теперь найти генерала и разъяснить ему его ошибку.
Лосев огорчен:
— В четыре часа утра рассчитывал быть у водокачки. Завел будильник. Утром будильник звонил, а роты еще в километре от водокачки.
В это время телефонист сообщил: «В районе водокачки немецкий генерал готовит дивизию к сдаче в плен…»
Через полчаса выяснилось, что противника, укрепившегося в районе водокачки, вынудила к капитулированию дивизия полковника Сафиуллина.
К исходу 23 января прорвана так называемая внутренняя линия сталинградского обвода, и наши солдаты уже вели бой в районе Ельшанки, на Дар-горе и у элеватора. Тиски окружения сжимались вокруг гитлеровцев все сильнее и сильнее. Наступал час окончательной расплаты… Сотни орудий различных калибров заняли позиции в зарослях «Зеленого кольца», опоясывающего Сталинград. Пехота вытеснила врага из района станции Сталинград-2 и прижала его к берегу Волги.
Мы не хотели лишней крови. Наше командование несколько раз предлагало неприятелю капитулировать. Те из немцев, кто сдался — избежали смерти, кто не сдался — получили ее.
У командиров и бойцов одно желание: скорее завершить разгром врага. Генерал Скворцов рассказывает:
— Встречаю несколько раненых солдат. Руки, головы забинтованы. Просят меня: «Товарищ генерал, прикажите подвезти нас ближе к передовой, а там уж мы пойдем сами. Мы же дрались с фашистами в городе три месяца и сейчас неудобно отстать от своих».
От Верхней Ельшанки до Садовой дорога занесена снегом. Мы шагали пешком, толкая машину по снежной, разбитой колесами пушек дороге. Ближе к Садовой все чаще попадаются подбитые вражеские машины — большие черного цвета двадцатитонные тягачи «Фома», двенадцатитонные «Фридрих Крупп», семитонные «Хономаки» и трехтонные «Адлеры». Ветер поднимает вороха красных, синих, белых штабных бумаг. Груды трупов неприятельских солдат. Здесь проходил внутренний сталинградский обвод, который противник упорно защищал несколько дней.
На станции Садовая, в одном из сохранившихся домиков, мы отыскали генерала Субботина — члена Военного совета армии.
Не успели мы задать генералу несколько вопросов, как зазвонил телефон. Субботин громко кричал в трубку:
— Приказываю прекратить стрельбу. От каждой роты и батальона выделить парламентеров, послать их с красными флагами в расположение противника.
— Мы делаем все, чтобы избежать кровопролития, — положив трубку, сказал генерал, словно оправдываясь перед нами в чем-то. — Не наша вина, что немецкое командование не желает капитулировать.
Ельшанка. Отсюда хорошо виден элеватор, вся зацарицынская часть Сталинграда. Залпы батарей, которые расположились тут же на улице, рядом со штабом наступающей дивизии, заглушают все, и полковник Лосев кричит в телефон уже совсем охрипшим голосом. Потом сообщает свежие новости, только что полученные из полков. В бараках у кирпичного завода идет совещание немецких и румынских офицеров — сдаваться или нет. Румыны— за, немцы — против. Командир неприятельского бронепоезда пришел узнать условия капитуляции. Полковник Лосев ставит ему условие: выходить мелкими группами, оружие оставить в бронепоезде. Звонит командир полка. Лосев напряженно вслушивается, потом кричит:
— Чекунов, дорогой, повтори! Нет, нет, ты не жми, а окружай, захватывай. Штаб захвати! Понятно, черт тебя подери…
Эти слова «обходи», «захватывай», великолепно выражавшие возросшее военное мастерство наших командиров в те дни, можно было слышать всюду — в штабе армии, в дивизиях, полках и батальонах.
Ожесточенные бои шли у реки Царицы, у 3-го Дома Советов, в городском саду, у вокзала. Рушились один за другим опорные пункты врага. Все чаще из подвалов, среди руин, в окнах разрушенных домов поднимались и трепетали на ветру белые флаги: немцы сдавались отдельными мелкими группами.
Полк майора Севастьянова и капитана Давиденко вел бой в районе элеватора и реки Царицы. Артиллеристы стреляли по 3-му Дому Советов. С гребня оврага у Царицы было отчетливо видно, как наши пехотинцы поднимались в атаку, вылезали на северный берег Царицы у стадиона «Динамо» и скатывались вниз, встретив плотный пулеметный огонь врага. Но вновь и вновь возобновлялась атака.
Иду по знакомым улицам и не узнаю их. Целые кварталы выжжены: Дар-гора от края до края стала пустыней. На каждом перекрестке — трупы. То и дело наши конвоиры проводят колонны пленных.
На трамвайной остановке у сгоревшего здания пединститута, у разбитого вагона лежит на снегу здоровенный гитлеровец с гранатой в руке, которую он не успел метнуть.
Бои в городском саду, на кладбище. Атакующие выходили в район вокзала. (Кольцо окружения становилось все уже, и вот, наконец, наши войска вырываются к площади Павших борцов — к нескольким многоэтажным домам, в подвалах которых прятались остатки армии Паулюса, его штаб.
С трудом можно было узнать издавна знакомые места. Больно видеть ставшую пепелищем зацарицынскую сторону города, взорванный гитлеровцами Астраханский мост через Царицу, разрушенный вокзал.
А где же городской сад? Обломки деревьев, разбитые скульптуры… У разрушенного здания школы имени Ленина — группа мальчуганов, уже пришедших в город из-за Волги из Красной Слободы. Они осматривают руины.
— Нет нашей школы, — печально говорит один из них.
По засыпанным снегом улицам города трудно проехать. Они усеяны бесчисленными трупами, забиты колоннами пленных солдат и офицеров, автомашинами, танками, мотоциклами.
В последние дни гитлеровцы сдавались в плен не поодиночке, не десятками, а сотнями и тысячами, не взводами и ротами, а батальонами и полками. В колоннах пленных шли солдаты и офицеры отборных дивизий гитлеровской армии, отрядов штурмовых саперов. Два с лишним месяца они отчаянно сопротивлялись. Завоеватели Европы пожрали в Сталинградском окружении лошадей кошек, собак, пока не поняли, что если не сдадутся — погибнут.
Пленные вяло шагали, подняв воротники серо-зеленых шинелей, пряча в них от леденящего сердце ветра обмороженные носы и уши. Они последний раз шли по улицам Сталинграда, и сурово смотрел сожженный город в глаза своим убийцам, виновникам неисчислимых бед и страданий.
Разве забудет кто-нибудь из нас, что сделали фашисты в Сталинграде в августе, сентябре, октябре? Разве забудутся варварские бомбардировки с воздуха, страшные пожары и разрушения, страдания женщин, детей и стариков, неописуемые муки сталинградских горожан, оставшихся без крова и мерзнувших неделями в оврагах, в землянках, в баржах и лодках на берегу Волги?!
А расстрел госпитального парохода у Латошинки в августе? На пароходе находились семьсот пассажиров — сталинградских женщин и детей, эвакуированных из города. Когда пароход подошел к Латошинке, гитлеровцы обстреляли его из пулеметов зажигательными пулями. Пароход загорелся. Женщины и дети бросились в воду. Многие утонули, других пули настигли в воде. А фашистские лагеря смерти в Садовой и Алексеевке, в которых мученически погибло несколько тысяч советских людей, — разве можно забыть и простить это?!
Но великодушно русское сердце. Два часа назад наши бойцы штурмовали последний оплот неприятеля в центре города, штурмовали яростно, свирепо, а сейчас многие из них мирно разговаривают на улицах с пленными, угощают их махоркой, делятся хлебом…
А пленных с каждым часом все больше и больше. Только одна дивизия полковника Сафиуллина захватила сегодня две с лишним тысячи пленных, среди них много офицеров. Штаб 6-й армии Паулюса за несколько дней до капитуляции сформировал офицерский батальон, и вчерашние жестокие бои дивизии Сафиуллина во многом объяснялись яростным упорством этого офицерского батальона, которое можно назвать упорством отчаяния.
В числе пленных — штабные командиры германской дивизии во главе с генералом фон Шлеммером. Он второй по счету неприятельский генерал, захваченный сегодня в плен дивизией Сафиуллина.
Мы приехали в штаб дивизии в тот момент, когда полковник Сафиуллин вел разговор с седым, старым генералом Шлеммером. Пленный генерал пил чай и горько вздыхал, жаловался на свою судьбу:
— Мне почти шестьдесят лет. Сорок лет я состоял на службе в германской армии, но такого поражения еще не видел.
— Сколько же у вас в дивизии было солдат? — спрашивает Сафиуллин.
— Восемь тысяч, — отвечает фон Шлеммер.
— Восемь тысяч? — удивленно переспрашивает Сафиуллин. — Мы считали, что у вас меньше…
— Вы считали правильно, — говорит фон Шлеммер, — но за несколько дней перед окружением дивизия получила солидное пополнение, и ваши разведчики, вероятно, еще не успели внести исправления в свои сведения.
— Мы взяли в плен четыре с половиной тысячи ваших солдат и офицеров, — говорит Сафиуллин. — А убито у вас, видимо, тысячи три, так, генерал?
Седой гитлеровский генерал с несколькими орденами на груди в ответ заплакал и сказал:
— Как пережить такой позор?
Майор Токарев, начальник связи, был во главе парламентеров, ходивших в штаб противника. Я попросил его рассказать, как сдавались немцы в плен.
— Вечером в один из наших батальонов явились три неприятельских солдата и один офицер, — рассказал майор Токарев. — Парламентеры заявили, что командир дивизии фон Драммер прислал их узнать условия капитуляции. Парламентеров направили в штаб дивизии, и Сафиуллин выделил делегацию, в которую вошли я, капитан Волощук и старший лейтенант Быховский, хорошо владеющий немецким языком.
На машине делегация добралась до переднего края. Отсюда немцы повели парламентеров в штаб своей дивизии на Дар-гору. Штаб дивизии помещался в деревянном домике, битком набитом офицерами.
Командир этой дивизии седой, высокий немец в полушубке и в ушанке сидел за столом. Мы вежливо откозыряли.
Генерал поднялся со стула и, поклонившись, протянул руку.
Сели. Генерал вынул сигареты, мы открыли свои портсигары.
Я сказал генералу, что от имени советского командования прибыл предъявить условия сдачи его дивизии в плен.
— Первое наше условие: немедленно всем офицерам сдать оружие. Ваше личное оружие можете оставить при себе — пистолет и кортик. Оставляем вам также денщика.
Генерал наклонил голову в знак благодарности и затем протянул мне свой пистолет. Офицеры по очереди подходили ко мне и клали на стол свои пистолеты и кортики.
— Второе условие: предлагаю отдать приказание частям, с которыми вы имеете связь, чтобы они немедленно сложили оружие.
Минуту генерал колебался, и вдруг начальник штаба, коренастый, сорокалетний полковник заплакал. Глядя на него, генерал тоже заплакал. Охватил руками голову и, качая ею, говорил:
— Были неудачи, было всякое… Но такое поражение…
И другие офицеры, глядя на своего генерала, тоже качали головами, повторяли: «Да, да, какое поражение…»
— Третье условие, — неумолимо продолжал Токарев. — Прошу вас, генерал, передать записку командиру корпуса, чтобы он немедленно прекратил сопротивление. Записку можно послать с одним из ваших офицеров.
Генерал написал записку.
Быховский перевел ее текст: «Считая сопротивление бесполезным, я решил сложить оружие. У меня находятся представители русского командования. Рекомендую вам сделать то же самое».
В коридоре офицеры протягивали нашим автоматчикам пистолеты. Автоматчики в белых халатах стояли у дверей и зорко следили по сторонам, нет ли где подвоха…
Из штаба дивизии мы двинулись пешком. Прошли два километра. Здесь нас ждала машина. Усадили в нее командира дивизии, начальника штаба, несколько штабных офицеров.
Через два часа полковник Сафиуллин у себя в штабе слушал горькие сетования командира немецкой дивизии на свою судьбу.
— Сколько вам лет, полковник? — спросил генерал у Сафиуллина.
Узнав, что Сафиуллину 36 лет, немец сказал:
— О, какой молодой и уже командир дивизии.
Этот генерал был очень удивлен, когда услышал о прорыве ленинградской блокады и успешном наступлении советских войск на Кавказе и в районе Воронежа. Гитлеровское командование, оказывается, скрывало правду даже от многих своих генералов…
В Сталинграде Гитлер потерял свои лучшие, самые отборные дивизии, густо насыщенные офицерским составом. В дивизии 6-й армии очень много уроженцев центральных областей и городов Германии, членов фашистской партии. Офицер, оказавшийся бывшим руководителем областной — организации гитлеровской молодежи, рассказал, что его дивизия наполовину состоит из берлинцев.
* * *
Тесно и шумно во дворе Центрального универмага. Просторный двор завален трофейным имуществом — мотоциклетами, пулеметами, автоматами, пистолетами, биноклями, кортиками…
Здание универмага разрушено еще в первые дни осады города. Но подвал, огромный, прочный, остался цел, и он послужил Паулюсу надежным убежищем от огневых налетов нашей артиллерии.
Бойцы Бурмакова, овладев вокзалом, утром вышли к площади Павших борцов. Немцы, засев в здании почтамта, в универмаге, доме пищепрома, ожесточенно отстреливались.
Батальон старшего лейтенанта Медведева начал атаку вражеского гарнизона в универмаге. По зданию прямой наводкой вели огонь артиллеристы. Им помогали пулеметчики и стрелки.
После непродолжительной, но жестокой перестрелки из ворот центрального универмага вышел офицер с белым флагом.