Наше внимание привлекли звуки рояля из гостиной. Кто-то определенно решил, что Рождественские колядки сейчас как раз кстати.
— Присоединимся к ним? — спросила Клер.
— Только не я, — ответила я, изобразив сожаление. — Медведь на ухо наступил. — Это было не совсем правдой, но Сэмми, телевизор и десерты все еще ждали меня.
Она выглядела слегка недоуменной, как будто оправдание в неумении петь было слишком странным для правды, но потом улыбнулась.
— Так приятно поболтать с тобой, дорогая. — Она погладила меня по голове и грациозно уплыла прочь.
Большая часть гостей переместилась в гостиную, так что я решила пройти через теперь уже пустой холл. Что оказалось ошибкой. Мама поймала меня в столовой, где она помогала Розе очищать использованный китайский фарфор и серебро. Она позвала меня зайти. Я взяла стопку тарелок и последовала за ней в кухню.
— Интересно, — сказала я, слегка повысив голос, — почему вы пустили в дом того нациста.
— Векслеры привели его, как своего гостя, — сказала она, выгружая посуду в раковину с горячей мыльной водой. — Он политический представитель ГСР, иностранный эмиссар. Ради Роберта я решила, что лучше не вышвыривать его. Или — если так будет понятнее — ради твоей безопасности или Сэмми.
— Ради нашей безопасности?
— Мы остаемся здесь, Сара. — Она повернулась и посмотрела на меня. — Я не хочу делать вас двоих мишенью любой… враждебности.
Я задумалась обо всех значениях этого выражения, все они были ужасны. В Астории наша семья открыто могла выражать свои анти-нацистские настроения, но здесь, в АКШ, наши политические взгляды должны быть… более умеренными? Иначе мы с Сэмом можем оказаться в опасности?
На заднем фоне подошло к концу нестройное хоровое исполнение «Тихой ночи» и я услышала начальные аккорды новой песни. А затем запел чей-то безупречный тенор:
— O Tannenbaum, O Tannenbaum, Wie treu sind deine Blätter!
Не веря своим ушам, я пересекла холл, чтобы протиснуться через толпу, окружавшую пианино. Рейхсляйтер стоял рядом с пианистом и исполнял немецкую версию «О, рождественская ель». Аудитория была увлечена — у мужчины был один из тех щемяще-сладких голосов. Когда он закончил, слушатели взорвались аплодисментами. Нацист, улыбаясь, отмел их восхищение и растворился в толпе, которая была теперь менее враждебно настроена к нему, чем ранее.
Он заметил, что я наблюдаю за ним и кивнул. Я повернулась и побежала назад, в пустую галерею в задней части дома. Ричард поймал меня как раз тогда, когда я собиралась свернуть за угол.
— Парсонс.
Я остановилась и обернулась, постаравшись смягчить улыбкой злость на своем лице. Он выглядел немного неуверенно, слегка смущенно. Это было… очаровательно. Улыбка растянулась сама собой.
— Я просто пришел пожелать спокойной ночи, — сказал он. — У папы назначен на завтра пятичасовой утренний звонок для интервью. Родители вероятно, уже в машине.
— Слава Богу, — не подумав, сказала я.
— Упс, — он печально усмехнулся. — Дай мне передохнуть, Парсонс. Я истекаю кровью.
— Ой, нет, — извиняясь, сказала я, — Я просто имела в виду, что если вы уезжаете, то все остальные тоже начнут расходиться. — Я подумала о Рейхсляйтере, но решила не упоминать его. В конце концов, Ричард не виноват, что нацист оказался здесь. — Я просто жутко устала.
— Ааа, — сказал он, — Я рад, что это не обо мне.
— Дело не в тебе, Хэтэуэй.
— В таком случае, сказал он, делая шаг ко мне, — позволь мне указать… — Его палец показывал на что-то над моей головой.
Я посмотрела. Мы стояли в арке, которая была украшена шаром омелы.
Он склонился для поцелуя. Улыбаясь, я прикоснулась своей щекой к его, отметив точку пальцем.
Он вздохнул, затем его губы мягко прикоснулись к моей щеке.
— Спокойной ночи, Парсонс.
***
Я запоздало поняла, что большая часть парней после моего маневра решила бы, что им дают отставку, но я не заметила, чтобы эго Ричарда слишком уж пострадало. Я была уверена, что он знает, каким безумно привлекательным он является. Он, вероятно, решил, что я просто притворяюсь скромницей. Что было не совсем так.
Я не знаю почему, но где-то посредине процесса я решила, что мой первый поцелуй, которого у меня вообще-то не было, должен быть особенным. В средней школе, свидания казались ерундой, к тому же их было легко избежать. Но когда я перешла в старшую школу, то согласилась на пару свиданий с вполне симпатичными парнями — лишь затем, чтобы в последний момент отступить, когда они соберутся поцеловать меня. В своих мыслях я ждала так долго, и мне нужно было что-то необыкновенное. Я не хотела, чтобы меня при этом лапали на переднем сидении машины и рычаг переключения скоростей впивался мне в ребра. И это не должен был быть какой-нибудь шуточный поцелуй только из-за паразитического растения с большой вероятностью того, что мои родители могут подглядывать из-за угла.
По правде говоря, я даже не была уверена, хочу ли я, чтобы мой первый поцелуй был с Ричардом Хэтэуэйем. В смысле, парень был великолепен и красив, но в нем было что-то… из-за чего я чувствовала себя неуютно. Понятия не имею почему.
Мое предсказание насчет продолжительности вечеринки оказалось точным; после отбытия Хэтэуэев, народ, включая Векслеров и их гостя, начали группами расходиться. Меня позвали, чтобы помогать отыскивать пальто и провожать гостей в дверях. Когда мне, наконец, удалось присоединиться к Сэму в солярии, он уже уснул на диване перед включенным телевизором, рядом с ним была Мэгги, которая выполнила нарушенное мною обещание.
— Я отнесу его наверх и уложу. — Она улыбнулась мне.
Огромный укол ревности.
Я проследовала за ними к переднему коридору. Все гости уже ушли. Одетые в черное официанты, нанятые для вечеринки были заняты уборкой оставшегося мусора. Родители растянулись на диване в гостиной, выглядели полными облегчения и жутко уставшими.
— Я ненавижу вечеринки, — сказал папа.
— Я ненавижу каблуки, вымученные улыбки, и необходимость присматривать за миссис О'Брайан, чтобы убедиться, то она не положит себе в карман какую-нибудь безделушку, — вторила мама.
— Серьезно? — переспросила я. — То, что ты сказала о миссис О'Брайан?
— Ну да, — ответила мама. — Твоя бабушка постоянно наносила ей неожиданные визиты, чтобы украсть вещи обратно. — Она, кряхтя, поднялась на ноги. — Я собираюсь сменить это платье на что-нибудь старое и мягкое.
— И я, — сказал папа, поднимаясь, чтобы последовать за ней.
— Спокойной ночи, — пожелала я.
— Сладких снов, детка, — ответил папа, целуя меня в макушку. — Кстати, ты сегодня выглядела очаровательно. Я заметил, что сын Роберта повсюду следовал за тобой.
— На этой вечеринке я была единственным человеком его возраста. — Я закатила глаза.
***
В связи с тем, что большую часть вечеринки я провела на лестнице, я выделила несколько минут, чтобы побродить по комнатам и посмотреть на экспонаты: насекомые, портреты, вышивки, столетия занимания особой позиции в обществе. Похоже, что я родом из неплохой семьи, подумала я, еще раз пожелав унаследовать какой-нибудь из талантов.
На столике, рядом с фотографией моей бабушки размещалась коллекция ленточек и трофеев. Она была чемпионом на скачках и среди заводчиков лошадей. Однажды, мама сказала мне, что бабушка всегда хотела участвовать в Олимпиаде, до того как игры закрыли после Второй Европейской войны.
Два длинных покрытых тканью стенда стояли перед полками в библиотеке, увешанные ферротипиями моей прапрапрабабушки Маеве МакКаллистер. Желание Маеве запечатлеть жизнь женщин, детей и черных, которые жили в этой местности, были отправной точкой для создания музейной выставки Женщины и меньшинства Юга.
Я рассматривала объекты фотографий. Замершие лица людей смотрели на меня, пойманные в неестественных выдержанных позах камерой моей далекой родственницы. На последней ферротипии была запечатлена маленькая группка, состоявшая из самой Маеве с маленькой девочкой. Подпись гласила, что это Маеве МакКаллистер и не идентифицированная девочка. Я подошла, чтобы лучше рассмотреть Маеве. И замерла, уставившись на изображение.
Маленькая девочка в белом платье, которую моя прапрапрабабушка держала на руках была точной копией кого-то, кого я видела раньше. Кого-то кого я знала. То же самое миленькое личико, тот же самый ореол мягких кудряшек.
Она выглядела в точности, как Эмбер, воображаемая подружка из моего детства.
Это выбило меня из колеи. Как будто все эти годы я играла с призраком.
Я попыталась собраться с мыслями: скорее всего я видела эту картинку, когда была маленькой. Видела Маеве с девочкой и представила ее как своего воображаемого друга. Это было рациональным объяснением. Это было единственным вариантом.
Пора мне уже отправляться в постель. И накрыться одеялами с головой.
Когда я подошла, Мэгги выходила из комнаты Сэма.
— Что-то произошло, — сказала она, скорее констатируя факт, чем задавая вопрос.
— Нет, — ответила я. — Я просто… устала.
Мне показалось, что Мэгги хотела сказать что-то еще, но передумала. Вместо этого она произнесла:
— Ты очень сильно напоминаешь мне свою маму, какой она была в твоем возрасте.
Я почистила зубы и переоделась в пижаму, но не смогла заставить себя выключить свет. Я некоторое время сидела, опираясь на спинку кровати и уставившись на закрытую дверь, пока до меня не дошло, что я жду, что она откроется. Тогда я встала, взяла зеленое узорное одеяло, которое лежало на стуле возле стола, и прошла в комнату Сэмми.
Свет в Морской комнате был, разумеется, выключен, но маленький ночник в форме звезды горел, чего в сочетании с его похрапыванием было вполне достаточно, чтобы положение слегка улучшилось. Я уселась в кресле рядом с кроватью Сэма, притянув колени к груди и подоткнув под себя одеяло. Мне казалось, что я не могу заснуть уже целую вечность. Где-то после одиннадцати, как я предположила, я услышала как мои родители и Мэгги желают друг другу спокойной ночи. Какое-то время я слышала слабый стук дверей и приглушенные голоса. Затем все стихло. Я даже перестала слышать дыхание Сэма.
Когда я была маленькой, я отказывалась спать без света. Не потому что я слишком боялась, а потому что была слишком обеспокоена тем, что темнота делала с моим восприятием вещей, как она влияла на мои чувства. Слух становился слишком острым, усиливалось восприятие — если я фокусировалась на этом, то у меня сразу же начиналось чесаться во множестве мест сразу, и я слышала глухие удары собственного сердца, колотящегося в моей груди.
Сидение в этой комнате, свернувшись калачиком, напомнило мне ночи, когда я была маленькой. Не из-за того, что мои уши и кожа внезапно перестроились — была какая-то часть меня, часть у которой не было названия. Какая-то часть, которая тихо выжидала, в темноте.
***
Она шла бесшумно, босиком, как привидение, по коридору, освещенному сине-серым предутренним светом. Было достаточно холодно, чтобы ее дыхание превращалось в облачка, но не на столько, чтобы кто-нибудь проснулся и пошевелил тлеющие угли в каминах. Она чуть плотнее натянула узорное одеяло на свои светлые локоны. Рот неслышно бормотал какие-то слова, пальцы плотно обхватили ручку.
Она вернулась в спальню со светло-лавандовыми стенами и уселась в дальнем углу кровати. Затем она начала царапать на стене, выписывая буквы, формируя слова. Во время работы она шептала: «Сожаления… Ушибы… Тайна… Прошлое и будущее… Судьба в твоих руках… Шрамы заживут…»
Она царапала все быстрее, и шептала немного громче: «Шанс… выбрать снова… затем выбрать путь… который ведет…»
Я проснулась, когда она произнесла последнее слово.
— Другое когда.
Глава 10
Я открыла глаза в том же самом сером освещении, которое наполняло мой сон. Тьма уступала место утреннему свету. Самая длинная ночь в году закончилась.
На мгновение недоумение от пробуждения в незнакомом месте преобладало в моих мыслях, пока я не вспомнила, что уснула в комнате Сэмми. Я с усилием заставила себя сесть ровно и удержать остатки своего сна. Хождение безумной женщины. Царапанье по стене. Рыжие волосы — Фиона? Я могла мысленно представить ее, и остаток сна сформировался вокруг этого образа. Написание стихотворения в лавандовой комнате.
Я поднялась, следуя за своим сном, я шлепала босыми ногами, не обращая внимания на холодный пол. Прошла по компасу в виде розы ветров в западное крыло. Нашла дверь с правой стороны, в которую она входила. Повернула ручку.
Но комната не была лавандовой. Разумеется, нет, подумала я. Она была белоснежной за исключением узора из крошечных цветочных веночков на обоях.
Я подошла к тому участку стены, где писала Фиона, опустилась на колени рядом с двойным окном, пропускающим свет. Я пробежалась по нему пальцами, желая, чтобы каким-то образом мне удалось ощутить слова через бумагу. Мне было необходимо увидеть что там. Я должна знать, был ли мой сон правдой.
Завиток бумаги под окном привлек мое внимание. Должно быть, просачивающаяся влага разъела клей. Я потянула. Под ним оказалась стена лавандового цвета. И отметки. Я потянула еще немного, наклонилась ближе. Там были написанные от руки слова. Слегка размытые, но все же их можно было прочитать. Стихотворение, повторяющееся снова и снова.
Мы идем по запутанным поворотам лабиринта,
Ведомые надеждой, преследуемые историей.
По счастливой случайности мы успокаиваемся, сожаления затихают,
Мы слепо идем навстречу тайнам.
Время неслышно подкрадывается к тебе,
Чтобы разбудить и поднять
Чтобы отыскать точку, где встречаются прошлое и будущее.
Хотя выбор кажется шансом, хотя случившееся опровергается
Мы узнаем, что судьба в наших руках.
Найди сустав, который разъединяет время, который разделяет
потоки, обращая внимание на свои желания, команды.
Чтобы исцелить раны; сделать все нужные поправки.
Получить шанс сделать выбор снова,
И затем выбрать путь, который ведет к Другим возможностям.
Все мои отдельные фразы сложились в стихотворение, о существовании которого здесь я не знала. Слова крутились в моем мозгу, как вирус, размножаясь и вытесняя все остальное.
Мои мысли носились в моей голове, пока ветер не выветрился. Моя рука ныла в центре, и я чувствовала, что расплющиваюсь, становлюсь настолько тонкой, что могу исчезнуть. Я вспомнила золотое платье, слишком красивое, чтобы быть реальным, бег по лабиринту, цепляющиеся ветки, тоненькие, как пальцы. В центре лабиринта был парень, он ждал меня. Я его знала. Я почти смогла его увидеть.
Я прижала ладони к глазам и попыталась восстановить тот вид. Но ветер кружился вокруг меня, создавая шумовые воронки, наводнение нарастало, поезд летел на меня, подавляя своим ревом. Не оформившиеся воспоминания говорили множеством голосов, перекликались, затягивали меня.
Затем наступила благословенная тишина, когда камешек ударился в стекло.
Я подняла голову, открыла глаза, почти удивленная видом солнечного света, лившегося через окно. Я выглянула наружу.
Она стояла на снегу под дубом, маленькие ножки были босыми, на ней было лишь прозрачное платье. Но я понимала, что холод не доберется до нее.
Это была Эмбер. Моя воображаемая подружка. И она смотрела прямо в мое окно.
***
Я побежала к ближайшим ступенькам — винтовая лестница в оранжерее. Мои ноги отстукивали ритм фраз из стихотворения — шанс выбрать, шанс выбрать.
Что я чувствовала? Только не страх. Что-то более осязаемое. Голод, в котором был ужас. Кем бы ни была Эмбер, они была моей единственной надеждой получить ответы.
Я выбежала через дверь консерватории, мои босые ноги заледенели от холодного камня под ними. Бросилась к передней двери дома, чувствительность ног становилась все меньше и меньше. Когда я добралась до дерева, ее там больше не было.