Кроме того, Майкл повелел организовать ремесленное училище, куда помимо всех желающих направлялись бы выпускники приюта, с тем, чтобы, не приступая к тяжёлому труду в столь раннем возрасте, они могли жить ещё какое-то время за счёт графства Оддбэй и обучаться более квалифицированному труду, нежели черновому.
Сам же детский приют был поименован Майклом "Стрижи" в честь фамилии его детского друга Славки.
— Знаешь, Майкл, — признался ему как-то граф Оддбэй, — Каждому родителю всегда хочется, чтобы их дети были более достойными, более счастливыми, чем они сами. Когда я смотрю на тебя, моё сердце наполняется отцовской гордостью за то, что я вижу. Ты так много уже сделал для нашего графства, что иному и жизни бы не хватило.
— Вот только одно меня тревожит, — продолжал лорд Вилей, — После той неудачи с предложением к дочери герцога, ты будто бы и вовсе потерял интерес к женитьбе. А ведь все твои ровесники одного с тобой положения в обществе ставят это первым своим делом. Оно конечно, подходящих невест всегда есть с избытком, а ты — не девица, чей возраст для большей вероятности брака ограничен лишь несколькими годами, но всё же, пора бы тебе присматриваться, да и выбрать себе жену подостойнее.
— Ну должен же я иметь и недостаток, — отшутился Майкл, — Вот я и имею таковой — всё больше делами занимаюсь, а не перебором девиц на балах.
— Боюсь, должен вас огорчить, отец, — уже серьёзно продолжил Майкл, — но искать себе жену в обозримом будущем я не намерен.
В самом деле, Майкл не мог представить рядом с собой ни одной женщины, которая будет требовать к себе внимания, потакания свои капризам, заставлять его выслушивать свои сны и прочие глупости… Ни одной, кроме Долорес-Софии, ныне носящей фамилию Фосбери. А поскольку это для него неосуществимо, то и думать о женитьбе нечего.
Вскоре граф Оддбэй сообщил своей жене и сыну, что их ожидают в Фосбери на крестины новорожденного сына графа Фредерика.
Ехали в карете под падающими большими хлопьями снега, устилающим белым покрывалом дорогу и все её окрестности. На душе у Майкла было грустно и как-то пусто, словно ему, как и его глазам, не хватало чего-то привычного и необходимого.
В замке Фосбери Оддбэи увидели ещё несколько семейств из соседних графств, а также самого герцога Крэйбонга с его старшим сыном Брайаном. В центре большого зала была уже установлена круглая купель для крещения новорожденного, рядом с которой находился священнослужитель.
Майкл подошёл к лорду Фредерику, стоящему рядом с Крэйбонгами, поздоровался и поинтересовался, отчего он не видит здесь своего друга Питера. С сожалением Майкл выяснил, что Питер уехал за пределы Бригантии к новому месту службы, и это надолго. "Он даже не написал мне, что уезжает" — расстроенно подумал Майкл. На сердце его стало ещё более пусто, чем ранее.
Послышался голос младенца, издающего звуки, похожие на кряхтение, и в зал вошла Долорес-София, имевшая, на взгляд Майкла, несколько измождённый вид. За ней гордо шествовала леди Элизабет, держащая на руках крошечный покряхтывающий свёрток. Священник принял младенца, освободил его от пелёнок и совершил обряд окунания его в воду, отчего ребёнок, разумеется, громко заплакал, и нарёк младенца именем Эдвард. После обряда, когда герцог сунул в кулачок внука традиционный подарок — серебряную ложечку, гости захлопали, загомонили. Все поздравляли лорда Фредерика с появлением наследника, будущего графа Фосбери. А потом герцог передал ребёнка своей дочери.
Долорес-София приняла ребёнка на руки довольно неловко, при этом взгляд её выражал едва ли не панику. Наверное, никто кроме Майкла в этот момент не смотрел на молодую мать, всё внимание гостей было сосредоточено на принимающем поздравления лорде Фредерике. "Да она же держит его словно впервые!", подумал Майкл. Элизабет, однако, сразу забрала у графини дитя, которая та отдала его ей с явным облегчением на лице. Между тем, Элизабет подошла с ребёнком к виконту.
— Поздравляю вас, леди, с появлением племянника, — слегка поклонился ей Майкл.
— Не желаете ли полюбоваться на нашего малыша? — спросила Элизабет, освобождая личико ребёнка. Из пелёнок на Майкла смотрел словно крошечный Питер Крэйбонг.
— Почему он так похож на Питера? — пробормотал Майкл.
— Он похож на свою бабку, покойную герцогиню Софию, — гордо ответила Элизабет и ткнула пальцем в направлении вывешенного на видное место портрета, изображавшего мать всех троих детей герцога Крэйбонга, чьи черты и унаследовал Питер, а также, как выяснилось, маленький Эдвард Фосбери.
"И всё равно, что-то здесь не то", упрямо подумал Майкл.
Глава 3
— Отец, — спросил Майкл лорда Вилея, когда они возвращались домой, — а ты ведь частенько навещаешь графа Фосбери?
— Не сказал бы, что частенько, но да, навещаю порой. А что такое?
— Скажи, а давно ли ты видел графиню до сегодняшнего дня?
— Да вот когда был в прошлый раз, месяца три назад, тогда и видел. Так к чему эти вопросы?
Леди Эстер тоже вопросительно уставилась на Майкла.
— Не припомнишь, показалась ли она тогда тебе беременной?
— Тьфу ты, Майкл, чем только твоя голова занята! Что я, к животам жён своих друзей присматриваться буду?
— Значит, как я понимаю, не показалась? — продолжал настаивать Майкл.
Леди Эстер решила вмешаться.
— Майкл, твой отец не заметил этого. По всей вероятности, ничего заметного для поверхностного взгляда и не было. Я понимаю, о чём ты подумал, но всё же достаточно посмотреть на этого ребёнка, чтобы понять, что он внук покойной герцогини. У него такие же беленькие волосы, голубые глазки и носик пуговкой. Всё это могла передать ребёнку только графиня, не Фосбери же.
"Не только графиня", подумал про себя Майкл. "Это пусть местные графья умиляются фамильным сходством, а мы в средней школе учились, биологию посещали, и про доминантные и рецессивные гены кое-что помним". Согласно этим законам, вероятность, что светловолосый ребёнок родится у светловолосой герцогини и темноволосого герцога, была довольно низка. И то, что Питер уродился внешностью в мать, было выпадением этого редкого шанса. А какова вероятность, что светловолосый голубоглазый ребёнок родится от темноволосого зеленоглазого отца — лорда Фредерика и темноволосой кареглазой матери — Долорес-Софии? На порядок меньше.
Дома Майкл нервно ходил из угла в угол в своих покоях и размышлял.
Итак, ребёнок похож на герцогиню… и её сына Питера. Судя по срокам, Долорес-София ловко играла в теннис, когда была на четвёртом месяце беременности. Стала бы она это делать, если б знала, что беременна? Нет. Отпустил бы её играть граф Фосбери? Однозначно — нет. Могла ли она тогда не знать, что беременна? Очень сомнительно. Как минимум, обязана была бы это подозревать, да будучи ещё в окружении лорда Фредерика и леди Элизабет, горячо надеявшихся и ожидавших этого.
Дальше. Питера нет в стране, отправили с посольством в Пруссию. Между тем, он не собирался никуда ехать, когда они виделись в последний раз, у него в планах было иное. А виделись они с ним у его содержанки. Светловолосой голубоглазой Бригитты.
Все эти размышления, накладываясь на картину не умеющей брать на руки дитя и паникующей при этом Долорес-Софии, переросли в голове Майкла почти в уверенность, что женщина, в которую он влюблён, стала жертвой нечистой игры её коварного мужа и золовки с подменой родителей новорожденного. И, конечно, всё это произошло не без участия герцога Крэйбонга.
А если всё так, то это значит, что Долорес-София попала в беду, но помочь ей просто некому, и тогда ему, Майклу, нужно действовать. Но как?
Для начала, надо убедиться, что его подозрения верны. Майкл написал письмо Тому — слуге, живущему в их столичном доме и присматривающему за ним в отсутствие семьи Оддбэев. В нём он просил того наведаться по определённому адресу в Блумсбери и осторожно проверить, как поживает там некая Бригитта, и сразу отписать ему обо всём, что тот узнает. Секретарю же Майкл велел, в случае получения письма от Тома, передать его лично ему, не вскрывая.
Через несколько дней Майкл, разбирая каракули Тома, узнал, что та Бригитта, о которой спрашивали его милость, около трёх месяца назад съехала из квартиры, сообщив, что она выходит замуж за отца ребёнка, появления на свет которого уже явно ожидала.
Конечно, если бы Питер не уехал, Майкл бы прямо расспросил друга обо всём. Но — увы. Некоторое время Майкл колебался, не написать ли Питеру письмо, но учитывая, что это письмо, адресованное в посольство в другую страну, наверняка подвергнется перлюстрации, и возможно, проверяющими обеих стран — Бригантии и Пруссии, задавать в нём опасные личные вопросы было нельзя. А писать иносказательно показалось Майклу недостойным для знатного джентльмена, каковым он себя уже давно привык числить.
Спросить напрямую Долорес-Софию? Во-первых, это просто очень трудно сделать — поговорить наедине им не удавалось ни разу за эти месяцы. Во-вторых, не факт, что она будет с ним откровенна. Если уж она, вольно или, вернее всего, невольно играет роль матери ребёнка, каковой она на самом деле ему не приходится, то с чего бы вдруг она стала откровенно отвечать на вопрос Майкла? Разве что, по её реакции можно будет убедиться в правоте своих предположений… Но это станет лишь ещё одним камешком в фундамент его теории, состроенной из одних предположений. Нет, разговаривать с ней имеет смысл лишь тогда, когда у него на руках будут твёрдые факты. А значит, надо найти Бригитту.
И Майкл, захваченный своей идеей, которая в призрачной дымке его мысленных перспектив могла бы привести его к Долорес-Софии, в качестве рыцаря-освободителя от гнёта жестоких родственников, в одиночестве выехал в Йорк.
В столице виконт Оддбэй обратился в детективно-сыскное агентство Гумбертона, обладавшего репутацией надёжного хранителя чужих тайн и имеющего в своём составе высокопрофессиональных сыщиков.
И всё-таки Майкл колебался. Те предположения, которые он собирался поручить проверить агентству, касались секретов слишком высокопоставленных и знатных лиц в стране. Поэтому Майкл потребовал беседы с самим основателем и руководителем агентства — Аланом Гумбертоном. Ему Майкл, не открывая имён людей о которых говорил, обрисовал лишь сами факты и предположения, а также задачи, которые хотел бы поставить перед агентством. Тот согласился взяться за это дело и заверил Майкла в полной конфиденциальности, даже если речь идёт о самих монархах. Однако, прежде он всё-таки хотел бы узнать, как именно сам Майкл рассчитывает распорядиться выясненной с помощью агентства информацией. Ибо, как пояснил мистер Гумбертон, ни в каких преступных замыслах и антигосударственной деятельности они даже косвенно участвовать не желают.
Майклу пришлось напрячься, чтобы объяснить цели инициированного им сыска, которые совершенно чётко он и сам для себя ещё не формулировал. Тогда он честно сказал, что лично заинтересован в судьбе леди, которой желает помочь выбраться из беды в которую она, возможно, попала.
Алан Гумбертон выделил ему одного сыщика по имени Натаниэл Скотт, которого рекомендовал как очень хорошего профессионала, и сказал, что Майкл вполне может ему доверять, а также что докладывать детали дела мистер Скотт будет только заказчику, и никому больше, даже и другим сотрудникам агентства, включая его самого. И Майкл подписал контракт с агентством, выплатив оговоренный аванс.
Встречаться с Натаниэлом Скоттом, по его предложению, было решено в специально снятой для этих целей квартире. В эту квартиру Майкл шёл, внутренне посмеиваясь и обзывая себя конспиратором. Натаниэл Скотт, стройный мужчина лет тридцати в чёрном костюме, обладатель густой бородки каштанового цвета, выслушал Майкла со всем вниманием, делая пометки в своём блокноте какими-то шифрованными значками и сокращениями. Ему Майкл назвал все имена фигурирующих в истории людей, и поставил задачу первым делом выяснить, что сделалось с Бригиттой и где она. Он выдал мистеру Скотту дополнительные деньги на непредвиденные расходы, под которой оба подразумевали оплату информации от разных людей, и вернулся в свой столичный дом ожидать первых известий от сыщика.
Глава 4
Столичный дом Оддбэев в отсутствии слуг внутри него выглядел неуютно. Никто не разбудил Майкла утром, никто не заправлял его постель, никто не принёс завтрак. Майкл внезапно осознал, что за время, проведённое в этом мире, уже прочно привык ко всем этим удобным отличиям от своей прежней жизни. Он встал с постели, оделся, спустился на первый этаж и кликнул Тома. У единственного оставшегося в доме слуги он расспросил, где тот питается. Том рассказал, что с утра обычно покупает еду у разносчиков, а ужинать ходит в трактир "Цапля на углях".
— Только тот трактир для вашей милости совсем не подходит, там порой по вечерам всякое отребье собирается, и девки срамные ведут себя непотребно.
— Тогда собирайся, идём сейчас с тобой на рынок, будем дома сами еду готовить.
— Так ведь… ваша милость, готовить-то я не умею, — растерянно почесал затылок Том.
Майкл лишь загадочно улыбнулся.
В сопровождении слуги, захватившего большую корзину для покупок, Майкл шёл по рынку и наслаждался. Изобилие продуктов на рынке Йорка радовало взор своей пестротой. Начать с того, что во многом еда здесь продавалась "живьём", прямо с телег или из больших корзин, стоявших на земле. Плавала в кадках рыба, жевали солому кролики, кудахтали куры, гоготали гуси, крякали утки, визжали поросята, которые уже сегодня могли стать едой в домах йоркцев. Тут же, в мясных рядах стояли большие колоды из пней, которые служили местом убиения животных и разделки мяса. Столы полнились высокими горками круглого хлеба, мёда, сыра и прочей снеди. Свежих овощей и фруктов, однако, практически не было по причине зимнего времени года. Как пояснил Том, для их покупки надо идти в лавки зеленщиков, да и там выбор будет не особо большим.
Майкл выбирал то, что он хотел купить и сообщал об этом Тому, предоставляя ему торговаться, а потом расплачивался. Так, он купил двух кур, которых велел тут же забить и ощипать, средних размеров сома, картофель, яйца, голову сыра, и прочих продуктов для запаса.
Дома на кухне Майкл выбрал кастрюлю средних размеров, сковороду, и вдохновенно принялся священнодействовать под круглые от удивления глаза Тома.
— Ваша милость, сказать ведь кому — так ни в жизнь не поверят же, что господин виконт собственноручно этакую вкусноту приготовили да своего слугу угощали, — сказал Том, отдуваясь после обильного обеда.
— Ну так не говори, — лениво ответил Майкл, — Вынеси все продукты на холодное место, да закрой крышками плотно, чтобы мыши не поели. И можешь есть всё сам, когда захочешь.
Майкл написал тётушке Миллефрай о том что находится в столице на неопределённый срок и желал бы нанести им визит, и велел Тому отнести это письмо адресату. Тот вернулся сразу с ответом, что тётя вместе с кузинами будут рады видеть его в любое время, хоть нынче же.
К родственницам Майкл прибыл с подарками, которые купил тут же по дороге, вручил тётушке брошь, а Вирдж и Стаси по браслетику, которыми те тут же обменялись.
— Так же нельзя, Майкл — сыну графа жить в доме без прислуги, — выговаривала ему тётушка, наливая чай.
Майкл пообещал ей, что безотлагательно временно наймёт хотя бы тех, кто будет следить за его одеждой и питанием. А когда он возвращался вечером домой, не спеша прогуливаясь и заглядывая в попутные ещё работающие магазины и лавки, его вдруг окликнул женский голос:
— Виконт? Вот так встреча!
Оказалось, вдова барона Финчли, с которой Майкл ранее дважды имел свидания, в сопровождении компаньонки совершала вечерний моцион.
— Если вас ничто не торопит, мы можем пройти ко мне домой и вы расскажете, что вновь привело вас в столицу, — сказала она после взаимных приветствий.
Впрочем, долгих разговоров у них не получилось, а ночь Майкл провёл со всей приятностию.
Утром за завтраком баронесса поведала Майклу последние светские новости, которые, по правде говоря, мало его интересовали. Майкл посетовал на то, что его друг Питер Крэйбонг так внезапно уехал за границу и осторожно спросил женщину, не говорят ли об этом что-нибудь в свете? Но никаких слухов на этот счёт баронессе известно не было.