А кобенилась-то как раз Блада. Недовольно откликнулась, но заставила неприятных гостей ждать себя под едкое зудение Ожеги. Наконец, возникла на пороге с меховым мешком для младенчиков. Держала его ровно ценность несусветную. Рагвит прилип к ее спине — нянька шикнула на него, заставив убрать пляшущий в его руке лук. А Драговит невольно выдохнул, узрев, как тщательно Блада укрыла от придирчивых глаз непомерно большую головку сестренки. Только это, да недетский взгляд указывали на ожидаемую ненормальность… Глаза! Закоченев сердцем, Драговит дернулся к женщине и тотчас замер — малышка спала. Или делала вид — пришло ему на ум, совершенно не удивив такой нелепицей. То, что эта соплюшка не дитя и даже не вполне человек, он уже не только понял, но и принял. Даже не ожидал от себя — все произошло само собой. И теперь махом сообразил: бабы разворачивают перед охотниками некое действо, защищают сестренку, обеляют ее в глазах мужиков. Те, убедившись в нелепости оговора, своих жен сами позатыкают. Не тот случай, чтобы людей баламутить страшными сказками.
Он нарочно отступил в сторонку, дескать, свое место по молодости лет знает и важному делу препятствовать не станет. Его семейству скрывать нечего. Даже рукой повел в сторону нерешительно переминающихся мужиков, мол, подходите, смотрите, сколько влезет. Блада, меж тем, уселась на бревно, разделив Ожегу и замученного ею вождя. Старуха прекратила нудить и ласково заворковала, потянувшись к головке младенца, кою Блада нарочно плотно обхватила левой ладонью. Дабы наголовник мешка не сполз и не открыл сомнительное уродство дитя.
— Смотри вождь, — сухо предложила она, правой рукой распахивая края мешка.
Недимир, как то и положено важному мужу, нетерпения не проявил. Спокойно, не суетясь в любопытстве, оглядел обнажившееся тельце самой обычной новорожденной. Ни уродств каких, ни отметок. По паре ручек и ножек, по пять пальчиков на каждой, пухлый животик, хвостик перетянутой пуповины. Блада осторожненько задрала пухлые ножки, приподняв и попку — хвоста не было.
— А наплели-то! — чуть не разочаровано прогудел свесившийся над плечом вождя Белус. — И моя тоже… дура болтливая! Чего стали?! — гаркнул он на замешкавшихся в паре шагов товарищей. — Хотели удостовериться? Любуйтесь на лешачку. Чтоб было, об чем с бабами перемолвиться.
Он презрительно сплюнул и пошел прямиком к селищу, напоказ засунув правую руку за пояс, а левой вскинув на плечо связку сулиц. Дал знать обретающимся по сугробам за кустами ловцам чудищ, что всех их сделали дураками. И лучше им убраться, дабы дольше не выставляться посмешищем. Прочие — кто глянул одним глазком на малявку, кто и того не схотел — заворчав, разворачивались восвояси.
— Хватит с вас, — зло прошипела Блада, решительно зашагав к дому. — Еще застудится. Мало ей бед! Мать померла, павер сбрендил, сородичи с ней воевать снарядились.
— Пошли вон, недотепы! — поддержала ее Ожега, грозно пристукивая посохом.
Хотя нужда в том отошла. Охотники, о чем-то рядясь, уже топали вслед Белусу.
…………
Координатор с мощнейшей способностью проникновения и высочайшим уровнем идентификации констатировал: добиться такой интенсивности чувств, какую демонстрируют аборигены, ЕЙ не удастся. Любовь со всей местной атрибутикой — такого понятия у латий никогда не существовало. Есть целесообразность, есть мотивация. Любая подделка под такое чувство, как эта их любовь, у новых сородичей внутреннего контроля не пройдет. Сверхвосприимчивый вид. Учуяв фальшь, они немедленно идентифицируют ЕЕ саму, как угрозу. Следовательно, у НЕЕ остается один единственный механизм воздействия на них: польза — средство понятное и внушающее доверие к чужаку, которым ОНА, несомненно, является, несмотря на внешнее сходство. И ни шага в сторону от их интересов: их благополучие — твое благополучие. Такая вот вырисовывается цель, заложенная в основу ЕЕ мотивации. Поэтому первоочередной становится задача по выявлению нужд аборигенов и выстраиванию их приоритетности, хотя с этим проблем возникнуть не должно. Потребности у всех высокоразвитых особей на всех планетах одни и те же: еда, безопасность, размножение. И у подавляющего большинства необходимость удерживаться в некоей сплоченной группе. У разумных видов существуют еще потребности, вроде признания себя, как ценного индивида, но их процент не настолько высок, чтобы усложнять схему внедрения. С такими ОНА будет разбираться в индивидуальном порядке, загоняя их амбиции в жесткие рамки собственной цели.
…………
— А ты чего расселся?! — вознегодовала бабка на вождя.
— Не шуми, мать, — сухо отозвался Недимир.
Помолчал, недобро щурясь, затем повернул голову к притихшей ведунье и ошарашил:
— Мужики узрели обычное дитя. Это хорошо. Для того и приведены были. Сама знаешь, сколь много вреда несет страх. Особо внутри Рода.
— Твоя правда, — подозрительно напряглась Ожега.
Понимала старая лиса, что вождя их показуха не удовольствовала. Знала его с детства. Знала и отдавала должное его уму и внутреннему чутью. Сама руку приложила к наставничеству. Да и к становлению его вождем в противовес тому же Деснилову Белусу, что средь охотников-то был познатнее, но умом послабже. А потому, стоило Недимиру показать ей это вот свое настоящее лицо, на рожон не лезла и лукавить прекращала. Вождь то ценил и ведунью всячески выделял. Баловал подарками. А пуще не брезговал ее советами, приукрашивая тем в глазах людей и свою мудрость — она тому не препятствовала, сознавая немалую пользу народу от сильного вождя.
— Ягатма у Таратмы ворожил, — напомнил Недимир.
— Помню, — усмехнулась Ожега. — С той дряни, что он себе заваривает и лакает почасту, и ты лики духов средь белого дня во всей красе разглядишь. Хвосты, рога и прочие непотребства.
— У паверов гадания согласное показали! — озлился он на неуместность ее насмешек.
Ожега, не жаловавшая нынешнего павера и не жалованная им, насторожилась. Все новости от Ягатмы и о нем самом приносил Недимир. И коли он обеспокоен, дело того стоит. Она помолчала, решаясь на важный шаг, потом заверещала подраненным щенком:
— Деснил! Выдь к нам, старый огрызок!
Прежде старик намеренно не показывался. Не желал давить на охотников своим влиянием — те должны были сами постановить и приговорить судьбу Тихановой дочери. А теперь вывалился из дома по первому же зову старой подружки. Щурясь на свет отвыкшими глазами, он споро оседлал бревно и почти весело вопросил:
— Спрос учинил?
— А то, — недовольно буркнула та.
— А ты уж и понадеялась, будто дурачка охмуришь! — хлопнул себя по коленкам и заржал Деснил. — А, Недимирка? Какова умница? — кряхтел старый вождь, утирая слезы. — Как не учи паскуду, а все норовит по кривой обойти.
— Сам-то не лучше, — в тон бабке буркнул вождь. — Все хитромудрствуешь. Нет, чтобы нормально все обсказать. Так все норовишь мордой макнуть в невидимое до времени. А то я, не вляпавшись, с чистой-то мордой сути не уловлю.
— Учу, — резонно заметил Деснил.
— Ну, да! — едко выплюнул Недимир. — А то слов я не понимаю. Тоже мне воспитатели! — он раздраженно поднялся, ухватил связку прислоненных к бревну сулиц: — Разговор будет?!
— А ты готов услыхать неслыханное? — вкрадчиво уточнил Деснил. — И не размахаться кулаками прежде времени?
— А ты проверь, — криво усмехнулся вождь и решительно направился к дому.
Старые заговорщики довольно переглянулись, мол, созрел парнишка для вдумчивого отношения. Деснил помог Ожеге подняться и, бережно поддерживая ведунью под локоток, последовал за выученем. Драговит, все время беседы просидевший на корточках за их спинами, едва слышно присвистнул. Из-за дальнего угла дома вылез Рагвит, спрятавшийся там сразу, как убрели охотники. Все еще держа в руках лук, вторак неслышно подбежал к старшому. Тот приложил к губам палец и взглядом указал на сугробы слева от дома. Из дверей как раз выкатился Парвит, провожаемый злобным шипением ведуньи. Хотя все, что он сделал, так это притащил Бладе молоко, надоенное им лично по приказу бабки. А потому и обиделся, было, но разглядев посторожевшие лица братьев, мгновенно обо всем позабыл и присоединился к ним.
— Пойдем-ка, дрова приберем, — вроде как равнодушно приказал Драговит и двинул к противоположной стене дома и дальше в куцую по зимней поре рощицу.
Там у них был дровяник — о том знали все сородичи. Знал и тот, кто потихоньку выполз из отмеченного Драговитом сугроба. Он приник к стене, осторожно выглянул из-за угла дома и проводил глазами лениво бредущих прочь братцев. Едва те скрылись в березнячке, таившийся от них охотник внимательно обозрел округу. Пригибаясь пониже, юркнул за хворост, сваленный сбоку от двери. Куча была большой, но, все же валялась не слишком удобно для того, кто намеревался подслушать разговор ушедшего с ведуньей в дом вождя. До вожделенной двери оставалась пара шагов открытого места. Потому охотник упал на живот и набросал на себя снега. Потом бесшумно подполз к порогу. А трудился так старательно, что позабыл посматривать за спину. Потому и ткнулся носом в землю, оглушенный по затылку чем-то тяжелым.
…………
Латия, пронаблюдав за происходящим глазами Драговита, сделала вывод: физические возможности ЕЕ братьев-телохранителей неплохи, но не могут считаться эффективными и достаточными. Значит, необходимо повысить их функциональные качества. В мозг без специальных знаний ОНА не полезет, иначе угробит всех троих и вообще останется без защиты. А вот прочие параметры — это ЕЙ по силам: преобразовать органы, системы и ткани, меняя их вид и структуру. Поработать над химическим составом и физическими свойствами, оптимизируя их состояние. Приучить самих братьев к рациональному подходу в чередовании стадий напряжения и расслабления. А их органы с постепенно повышающейся работоспособностью к синхронизации усилий при тех ненормальных нагрузках, которых в этом мире переизбыток. ОНА расширит их легкие, нарастит и натренирует сердечные мышцы, преумножит число составляющих этой их пугающей густо-красной крови. И все это вполне возможно проделать даже за счет их собственных энергетических ресурсов, а после…
…….
Драговит с Рагвитом молча выудили обмякшее тело из завала хвороста и споро уволокли за дом. А Парвит деловито уничтожил следы злодеяния и остался сторожить дверь. Он уселся не у самого порога — шагах в пяти от него. Ему-то подслушивать разговоры старших было зазорно. Не по годам так нагло пренебрегать вежеством. Да и получить можно нешутейно, коли поймают за таким делом. Огребаться же от таких людей, что собрались в его доме — даже еще от всех разом — не каждый мужик рискнет, не то, что пацан. Хоть и посвященный охотник.
— Думаешь, он один такой неверующий? — брезгливо отряхнул руки Рагвит, разогнувшись над телом беспамятного охотника.
— Нет, — отрезал Драговит, зло щурясь на дело рук своих. — Пошли. Неровно, очнется эта скотина — беды не оберешься. Гордиян — ты сам знаешь — сюда не за правдой приперся. Ему Недимира свалить мечтается и самому вождем стать. Вождь нас спиной от сородичей прикрыл, а сам подставился нешуточно. Один неверный шаг, и полетит он, а с ним и нас не помилуют.
— Сам дошел? — подивился Рагвит, вытаращившись на разом поумневшего брата.
— Нет, — внезапно растерялся тот, резко встав на месте. — Само собой в башку стукнуло. Ровно подсказал кто неслышимо…
Он осекся, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Нахмуренные светлые брови разжались и поползли вверх. Неверящими глазами Драговит смотрел перед собой, слегка шевеля губами. Рагвит, было, начал пугаться братнего помешательства, но тот также неожиданно пришел в себя. Встряхнулся, вновь насупился, глянул испытывающее на Рагвита:
— Нужно уходить из селища. Не то, чтобы немедля — Маре бы чуток окрепнуть…
— Маре? — опешил Брат. — Такое имя ты для нее избрал?
— Не я, — удивленно признался старшой. — Кажется, это она сама так назвалась. Ты решишь, будто я ополоумел, но сестренка, будто бы говорит со мной. Не обычным порядком, а прямо у меня в голове. И раньше там, в доме, когда Бладка сунула мне ее в руки. И теперь снова.
— Не знаю, — нерешительно отозвался Рагвит. — На безумного ты не слишком-то похож…, однако, как такое… Погоди, — он поднял перед собой руки, ладонями к брату, и уставился в землю, соображая: — Злобствования Ягатмы — это раз. Паверы прошлым летом сходились здесь у нас, когда мать рассудка лишилась. Помнишь? Они тогда долго здесь толклись и все о чем-то рядились — это два. Бредни все эти про духа, что в мать вселился… А может, не бредни вовсе? — решившись, прошептал он и поспешно огляделся.
— Дух все-таки есть? — уточнил Драговит, сбираясь с мыслями.
— У матери расстроился рассудок, — принялся перечислять Рагвит. — И сразу же вокруг забегал, задергался Ягатма. Потом она успокоилась, но дурь не прошла — она ринулась искать мужика. Дитя ей занадобилось срочно заделать. Это нашей-то разумнице матери, что прежде сторонилась даже от мыслей таких, не то, чтобы…
— Дух не может натворить дел, покуда не имеет тела в мире Яви, — задумчиво припоминал Драговит чье-то полузабытое наставление. — Так вроде.
— А матери занадобилось дитя, — подтвердил Рагвит. — А теперь ты слышишь чьи-то наставления у себя в голове. Прежде за тобой такого не замечалось. Все именно нынче началось. Да еще имя это мрачное.
— Наша сестра дух что ли? Ты к этому ведешь? — как-то сдулся Драговит, опуская голову.
— Дух, — твердо постановил Рагвит, облапив его за плечи и встряхивая. — Несусветное что-то, но это ли важно? Слышь? Ко злу такое, или обойдется — вот о чем думать надо, братка!
— Зла в ней нет! — вскинулся Драговит, стряхивая с плеч его руки. — Я бы непременно почуял. Она мне прямо в душу глядела. Она вся в нее влезла, но ужасного не сделалось — чудно только. А еще мне поведали, будто…
И он рассказал брату обо всех грезах, навеянных ему после рождения сестры: и о силе, что даруют им троим, и об их, якобы, высокой доле, и о великом народе, что народится от них. Рагвит слушал взахлеб, боясь пошевелиться и прервать дивное предсказание. А следом братья постановили согласно: едва Мара чуток наберет сил, как уйдут они прочь из селища. Решили твердо, потому, как и Рагвиту привелось услышать голос внутри себя, чему он, впрочем, не шибко испугался. Словом, как бы там ни было, но их судьба решилась в этот день. Вроде и собственноручно, но чужой волей. Только об этом оба даже не задумывались — просто сразу и навсегда уверовали в благой для них исход, манящий неведомыми ожиданиями, надеждами и дарами.
Часть 2
Глава 3
Брат
— Куда это они?
Палюд обернулся. Обрян пялился на Драговита с братьями, топающих сторонкой от них. Все трое в полной охотничьей справе с набитыми чем-то кожаными мешками за спиной. И еще большей поклажей на паре волокуш. Опять — поморщился Палюд. Трое кикиморовых братцев мало, что пропадали где-то целых три лета, так, вернувшись, избегают родичей. Он бы тоже разохотился лишний раз попадаться на глаза выродкам, окрести они его сестренку поганой кличкой. Ну, где они там кикимору-то узрели? Чего прицепились? Мара — обычная мелочь безо всяких там уродств или других каких безобразий. Еще и покраше иных будет! А в возраст войдет, так побегает еще за ней кой кто, лишь б глянула. Тут-то она им эту кикимору и вспомнит, да в глаза ткнет. Нет, почти все мужики от этой брехни отмахиваются — серьезный народ. Да и видели малявку сразу после рождения, и Ягатма ее ни в чем в голос не обвиняет. Но, вот есть у них в Роду бабы злоязыкие — сущие твари, так те все никак не угомонятся. Да еще некоторые отроки из тех, что подурней. Палюд придирчиво обозрел свою ватагу: пять молодых охотников. Далеко не последних даже среди матерых мужиков…, ну, там…, Ташко к примеру. Чудное дело: вот только-только ему казалось, будто и день хорош, и братва. Да и охота обещалась стать удачной, а задор ушел. Вновь разнылась досада на сородичей, громоздящих одну брехню о дочери Тиханы на другую. И на побратима, что среди прочих избегал и его. С самого рождения Мары Драговит замкнул вокруг своей семьи круг отчуждения. Городьбу невидимую возвел, и никому, кроме Деснила да Ожеги с Бладой в запретный тот круг хода не было. Даже Палюда сторонились, как чужого, к себе не допускали, сколько он поначалу не бился. Пришлось смириться, отступить, а потом братья и вовсе исчезли. Ушли с сестренкой куда-то в горы, как признался вождь Недимир — его отец. Палюд, вдосталь поколотившись в глухую стену отчуждения, не сдался. Твердо верил, что жизнь еще сведет его с побратимом, и отец его в том поддержал.