Он прошел мимо пустующего справочного стола в направлении музыки. После минуты блуждания впотьмах по коридору он оказался в бальном зале. За пыльными стеклянными дверями свет шел только от высоких фрамуг, но пары вальсировали по голому полу под музыку, которая, как ни странно, казалась еще более далекой. Их лица были серыми пятнами в полумраке. Это должно быть какой-то праздник для стариков, говорил себе Слэйд, так как больше половины танцующих были лысыми. Он направился обратно в приемную, не желая их беспокоить.
За пределами светлого треугольника темнота была почти непроглядной. Он мог различить только дальний край справочного стола. Кто-то похоже скорчился возле стула за этим столом. Если некто упал туда, то Слэйду следовало посмотреть, что с ним случилось, но поза тела была настолько невообразимо нелепой, что он решил, что это манекен. Танцоры все еще медленно кружились, все время в одном направлении, словно не собираясь останавливаться. Он внимательно осмотрелся и заметил полоску света в конце коридора… щель под дверью.
Она должна вести в парк. Он почти побежал по ковру к двери. Она была открыта потому что была повреждена вандалами: наполовину снята с петель, и ему пришлось потрудиться, чтобы приподнять ее над складками ковра. Слэйд подумал, что придется возвращаться через это здание и навалился на дверь с такой силой, что она порвала сгнивший ковер. Он пролез в проем, с трудом протиснув голову, и побежал.
Ему так хотелось поскорее убраться подальше от причиненных им разрушений, что сначала он едва смотрел, куда направляется. Самое главное — никого поблизости не было. Он пробежал около сотни ярдов между старинными домами, прежде чем задался вопросом, куда могла подеваться толпа, которую он видел из окна отеля. Слэйд неуклюже остановился и начал озираться по сторонам. Он уже был в парке.
Видно было, что город старались сохранить. Скопления трех и четырехэтажных домов с надписями на крышах беспорядочно стояли тут и там. И теперь он не мог прочитать надписи, даже те, что смотрели на него; возможно, их повредили вандалы… многие окна были разбиты… или не застеклены. Если бы не карусель, которую Слэйд увидел между домами, он мог и не понять, что находится в парке.
Слэйда беспокоило не столько запустение, сколько ощущение, что город все еще пытается меняться, пытается жить. Если его дом затронули эти изменения, Слэйд не был уверен, что хочет увидеть его, но не мог уехать, не взглянув. Он пробрался через обломки между двумя кварталами.
Небо было темнее, чем когда он входил в ратушу. Сгущающиеся сумерки замедлили его шаг, как и открывшийся вид парка. Два опрокинутых столба, каждый с улыбающимся ртом на конце, должны были, видимо, поддерживать экран. Возможно, секция винтового спуска, забитая грязью — Это всё, что было доставлено, хоть он и ввинчивался прямо в землю. Слэйд хотел знать, какие аттракционы кроме карусели были закончены, и сердце подпрыгнуло у него в груди, когда он понял, что уже несколько минут идет мимо ярмарочных представлений. Они были в домах, и там же была толпа.
По крайней мере, он предположил, что это игроки сидели вокруг ведущего бинго на площадке дальше по улице, хотя силуэты в темноте были таки неподвижны, что он не мог быть уверен. Слэйд предпочел не рассматривать их поближе, а тихо пройти мимо. Карусель осталась позади, и он решил, что относительно ясно помнит дорогу туда, где должен быть его старый дом. Но вид подземелья в следующем оскалившемся участке улицы заставил его замереть на месте.
То было не подземелье, то была камера пыток. Полуголые манекены были прикованы к стенам. На их шеях висели таблички: один был НАСИЛЬНИК, другой РАСТЛИТЕЛЬ ДЕТЕЙ. Женщина с кудрями, похожими на червей, пронзала подмышку одного манекена раскаленной докрасна кочергой, мужчина в матерчатой кепке вырывал своей жертве зубы. Все персонажи, не только жертвы, были абсолютно неподвижны. Если это по чьему-то замыслу было восковой скульптурой, Слэйд не мог понять его. Он смотрел так пристально и так долго, что уже казалось, фигуры пошатываются, не в силах сохранить позу, когда он услышал, как что-то оживает позади него.
Ему показалось, что мгла, в которой утопали его ноги, превратилась в глину. Даже если бы звуки не были такими громкими, он предпочел бы не видеть, что их производит: слабое свистящее дыхание, скрежет и стук, словно огромное сердце пытается ожить. Он заставил свою голову повернуться, со скрипом в шее, но сначала заметил только, как темно стало вокруг, пока он был поглощен видом подземелья. Он заметил движение чего-то размером с дом между размытыми контурами зданий и весь сжался внутри себя. Но это была всего лишь карусель, тяжело вращавшаяся в темноте.
Слэйд не смог посмеяться над своим страхом. Лошади двигались так, словно им было трудно подниматься и они стремились поскорей упасть обратно, и, наконец, им это удавалось. Верхом на них сидели люди, и теперь он вспомнил, что замечал их и раньше, а в таком случае они сидели неподвижно: дожидаясь темноты? Они никуда не шли, они не представляли для него угрозы, он мог не смотреть на них и направиться домой… но когда он отвернулся, он отскочил, так резко, что чуть не упал. Мучители в подземелье шевелились. Они поворачивали головы в его сторону.
Он не мог разглядеть их лиц, и видимо не только из-за темноты. Он начал опускаться на корточки, как будто мог спрятаться от них, он был готов зажмурить глаза, словно бы это сделало его невидимым, как он верил в детстве. Слэйд бросился в сторону, долой с чьих-либо глаз, и побежал.
Ночь становилась все темнее, но он мог видеть больше, чем хотел бы. Один квартал неосвещенных домов был превращен в тир, однако он не сразу сообразил, что шесть отделенных голов, кивающих в унисон, служили мишенями. Должны были, хотя бы потому что у всех шести было одно и то же лицо… лицо, откуда-то ему знакомое. Спотыкаясь, он миновал головы, которые наклонились к нему из тьмы за силуэтами стрелков, целившихся в них. Слэйд почувствовал, что головы умоляли его вмешаться. Он так отчаянно желал отдалиться от навязчивого смятения, что чуть не свалился в канал.
Он не заметил его сразу, поскольку участок был огорожен и образовывал туннель. Вероятно, Туннель Любви: гондола выплывала из заросшего входа, издавая звук приглушенного выхлопа и запах злокачественной опухоли. Слэйд мог различить только головы влюбленных в гондоле. Они выглядели так, будто не видели дневного света несколько лет.
Он подавил крик и ретировался вдоль канала, по направлению к главной улице. Пока он крался по заросшей каменной кромке канала, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, он вспомнил, где видел лицо мишеней: на фотографии. Это было лицо владельца парка. Тот умер от сердечного приступа вскоре после того, как обанкротился, а разве обанкротился он не после того, как уговорил горожан вложить деньги? Слэйд начал отчаянно бормотать извинения за весь вред, который он возможно помогал причинять городу, если это вызвало гнев кого-то, кто мог его сейчас слышать. Он только делал что мог для города, он сожалел, если все пошло не так. Все еще беззвучно извиняясь, Слэйд перебрался с кучи обломков на мост, по которому главная улица пересекала канал.
Он бежал по неосвещенной дороге, мимо ратуши и звуков беспощадного вальса во тьме. Пекарь в фартуке обслуживал посетителя, совершая те же движения почти наверняка перед тем же покупателем, и Слэйд почувствовал, что каким-то образом виноват, как будто он должен был принять предложение света. Он не должен сбивать себя с толку, он должен добраться до машины и ехать, ехать куда угодно, пока не выберется из этого города. Ему пришло на ум, что все, кто мог уехать из этого города, так и сделали… а затем, когда он увидел свою машину, он вспомнил про слепую женщину в отеле.
Он не может бросить ее. Она должно быть не знает, что случилось с городом, что бы это ни было. Она даже не включила свет в отеле. Он отчаянно протиснулся через вращающиеся двери, которые показались ему проржавевшими и хрупкими, и ворвался в приемную. Он ухватился за край двери, чтобы успокоится, пока его глаза привыкали к мраку, который клубился, порождая сгустки тьмы. Служащая стояла за своей стойкой, постукивая по подбородку в такт ей одной слышной мелодии. Он отложила бумаги и подняла голову:
— Здравствуйте, чем могу помочь?
— Нет, я хотел… — Слэйд говорил через всю приемную и запнулся как раз когда к нему уже окончательно вернулся голос.
— Какую вы хотите?
Он боялся подойти ближе. Он вспомнил портье, который мог открыть дверь у стойки и теперь, когда стемнело, даже выйти. Впрочем, не поэтому Слэйд потерял дар речи. Он понял, что эхо его голоса было поразительно похоже на голос в телефоне в отеле.
— Уверена, мы сможем вам помочь, — сказала служащая.
Она всего лишь пытается угодить гостю, говорил себе Слэйд. Он все еще пытался заставить себя подойти, когда она сказала: «Да, сэр, спасибо.»
Наверно, она разговаривала по телефону, иначе она не стала бы говорить: «Если мы можем сделать что-то еще, чтобы вы почувствовали себя дома, только дайте нам знать.» Теперь она должно быть положила трубку телефона, который Слэйд не видел, и он подойдет к ней… «Большое спасибо», — сказала она и ударила по звонку на стойке.
Слэйд прокладывал себе дорогу через ржавый капкан вращающихся дверей, когда в приемной показалось темное лицо портье. Служащая была всего лишь такой же незрячей, как и остальные жители города, истерическим смешком проскочило в его голове. Он понял еще одно: мелодия которую она выстукивала. Дум, дум-да-дум, дум-да-дум-да-дум-да-дум. Это был Шопен: похоронный марш.
На бегу к машине Слэйд выдернул ключи из кармана, разорвав несколько швов. Ключ не подходил к замку. Конечно подходил… просто он вставлял его под наклоном к двери. Ключ с ржавым скрипом вошел в замок, и тут он понял, откуда взялся наклон. Обе шины с этой стороны были спущены. Колеса стояли на ободах.
Машина была ему не нужна, он мог бежать. Наверняка горожане не способны передвигаться быстро и, по его наблюдениям, на большие расстояния. Он побежал к туннелю, проходящему под железной дорогой. Но даже если бы он мог заставить себя пройти через зловеще шепчущую тьму к воротам, в этом не было бы проку. Ворота были закрыты, и несколько балок толщиной в его руку, держащихся в пазах в стене запирали их.
Слэйд отвернулся, словно падая назад. Как будто давление крика, который он сдерживал, истощало его мозг. На дороге все еще никого не было. Единственный оставшийся путь из города был на противоположном его конце. Слэйд побежал. Хрип и боль в легких, мимо домов, где семьи, казалось, обедали в темноте. Мимо ратуши и ее приглушенного вальса; по мосту, к которому сплавлялась гондола с парочкой, чьи головы отклонялись, а затем стукались ртами с глухим костяным стуком. Закругление дороги скрывало от него окраину города пока он почти не добрался до нее. Последние дома открылись его взору, и он попытался убедить себя, что дорогу перекрыла только темнота. Но она была твердой и высотой с дом.
Была ли это куча мусора или недостроенная стена, лезть на неё было слишком опасно. Слэйд развернулся, чувствуя, как проваливается в отчаяние, непроглядное и вязкое как деготь, и увидел свой дом.
Паника ли заставила его сиять среди прочих домов? В остальном он ничем не отличался от своих соседей: окно спальни над занавесками гостиной возле непримечательной двери с узкой фрамугой. Слэйда не волновало, как он смог разглядеть дом — он был слишком рад этому. Уже на бегу ему пришло в голову, что отец мог сменить замок после того, как Слэйд уехал, что его ключ не впустит его в дом.
Замок подался легко. Дверь распахнулась в темную прихожую, которая вела мимо лестницы налево в гостиную, за ней находилась кухня. Дом казался самым родным местом в мире и был единственным доступным ему убежищем, но войти Слэйд боялся. Он боялся, что там могут быть его родители, безвольно повторяющие какие-нибудь домашние дела, не видящие его и не осознающие своего состояния… впрочем, если то, что от них осталось, заметит его, будет даже хуже.
Тут ему послышалось какое-то шевеление на улице, и он налег на дверь гостиной, открывая ее. Гостиная была запустелой, диван и кресла были серыми как и камин, к которому они были обращены, но неподвижный мрак казался напряженным, готовым обнаружить, что комната вовсе не пустует. Бездыханность кухни с деревянными стульями, придвинутыми к пустому столу между плитой и раковиной также таила угрозу, но Слэйд почти отчетливо слышал движение — медленное и скрытное — где-то вне дома. Он прокрался к передней двери, закрыл ее насколько мог тихо и наощупь двинулся к лестнице.
Глухой прямоугольник окна ванной слабо мерцал в зеркале, как приподнимающееся веко. Ванна выглядела так, словно ее наполняли дегтем. Но даже это пугало Слэйда меньше, чем спальня его родителей: что, если он найдет их в постели, тщащихся заняться любовью, как бесплотные куклы? Он почувствовал, как сжимается, возвращаясь в тот возраст, когда отец кричал на него, запрещая открывать их дверь. Дрожащими руками он приотворил дверь настолько, что стала видна пустая кровать, и проскользнул в свою комнату.
Его кровать была на месте, его комод, его гардероб, уже не достаточно большой, чтобы спрятать Слэйда. Он плотно закрыл дверь плечом и сполз по ней. Ему вдруг показалось, что если он сейчас ляжет спать, то может проснуться и обнаружить, что это город ему приснился, как кошмар о взрослении. Он не должен искать убежища в кровати, это было бы как сбежать в детство… и он понял, что уже так и поступил.
Когда был ребенком, он оставался один дома только однажды. Он проснулся и блуждал по пустым комнатам, каждая из которых, казалось, скрывала какой-то ужас, который вот-вот покажется. Он вспомнил, на что это было похоже: точно так же было в доме сейчас. Он непроизвольно продолжил ход воспоминания. Тогда сосед, который должен был приглядывать за ним, зашел проведать его, но Слэйд молился, чтобы этого не случилось сейчас, чтобы никто не избавлял его от одиночества. Уж точно его дом не был местом, где себя почувствовали бы дома они.
«Не бойтесь», — советовал голос по телефону… но Слэйд боялся. Ночь не может длиться вечно, отчаянно убеждал он себя, вжимаясь в дверь. Солнце встанет, железные балки втянутся, ворота откроются, а если и нет, он все равно сможет найти какой-нибудь выход. Но ему казалось, что идти некуда: он не мог вспомнить лиц сослуживцев, название лондонской фирмы, даже название улицы, на которой он жил. Ему и не надо было их вспоминать, лишь бы бодрствовать до рассвета. Наверняка город слишком занят, чтобы навестить его дом, если только его страх не был причиной движения, которое он слышал на улице. Звучало оно как шевеление безмолвной толпы, которая едва способна ходить, но беспрестанно пытается. Они не могут быстро передвигаться, было его последней мольбой, им придется остановиться, когда встанет солнце… но еще более ясным было воспоминание о том, какой бесконечной бывает ночь.
Перевод: Igorium
Пой, это поможет
Все, должно быть, разъехались в отпуска. Что ж, если они, в отличие от него, могут себе это позволить, Брайт за них весьма рад. Сейчас, днем, были хорошо видны почти все квартиры в высотке напротив, но никаких признаков жизни на первых двух этажах не наблюдалось. Возможно, жильцы поголовно распевают псалмы, в последнее время несущиеся отовсюду. Приведя себя в приличный вид и удостоверившись в этом перед зеркалом, Брайт двинулся к лестнице.
Лифты не работали. Из грязного окошка на исписанной непристойностями железной двери застывшей между этажами кабинки на Брайта уставился некто — наверное, мастер-ремонтник. Размытое его лицо так напугало Брайта, что он был просто счастлив, увидев на третьем этаже людей. Откуда они явились, не из здания ли по другую сторону улицы, где не горел свет прошлой ночью? Женщина, к которой они пришли в гости, явно проигрывала им соревнование по ширине улыбки. Секунда — и хозяйка нехотя отступила вглубь квартиры, а Брайт услышал звяканье снимаемой накидной цепочки.
Библиотека располагалась в цокольном этаже его дома, но для начала он побрел мимо запертых и опломбированных магазинчиков к центру занятости. Судя по объявлениям, печатник никому не требовался, а обучение новым специальностям предлагалось лишь людям моложе тридцати. Они нуждались в работе больше, чем он, даже если и не имели семью, которую надо обеспечивать. Пришлось снова повернуть к библиотеке, насвистывая по пути военный марш.