– А ты не хотел бы…
Мать резко отодвинула чашку. Чай перелился через край, выплеснулся на блюдце.
– Ты не хотел бы перевестись? Тебя же возьмут на любой…
– Что значит перевестись? – Я даже привстал от удивления. – Зачем? Куда я буду переводиться?
– Неужели ты сам не понимаешь? То, что происходит… Ты же окажешься в самом пекле!
– О чем ты? – спросил я и сразу же догадался сам. – Венера? Да ладно тебе, мам! Все уже давно разрешилось. Да и какое это вообще имеет отношение…
– Да как же разрешилось! – Мать всплеснула руками, едва не опрокинув чашку. – Об этом только и пишут везде, везде говорят. Ты что же, не читаешь?
Я вытащил суазор, и его экран тут же затянула плотная поволока из переливающихся химическими цветами пятен. Лишь спустя утомительно долгие секунды в этом электронном мареве стали проявляться угловатые иконки приложений.
Я открыл новости и перешел в политический раздел.
– И что? Ничего такого. Одни разговоры. Журналистам же тоже надо на хлеб зарабатывать.
Мама молчала.
– К тому же как это связано с переводом? Если даже и начнется что-то… Я в армии карьеру делать не собираюсь, дай бог дослужусь до пилота на каких-нибудь коммерческих рейсах.
– Коммерческих рейсах на оккупированную территорию!
– Какую оккупированную территорию, мама? Поменьше читай сплетни в сети! Придумала себе тоже причину для беспокойств. Да я пока доучусь, все еще двадцать раз переменится. Еще парочка таких кризисов отгремит. Если на все так реагировать…
Мама улыбнулась.
– Да ты ешь пирожные, ешь, – сказала она. – Вкусные. Я только утром купила.
Мама пододвинула к себе чашку и сама взяла из корзинки маслянистый, лопнувший с одного края эклер. Я положил на стол суазор с открытым новостным порталом и тоже пригубил чай – терпкий и необычно горький на вкус.
Мама с любопытством взглянула на экран, по которому плыли цветные кляксы.
– А что с твоим суазором? – спросила она.
71
На зачете по нейроинтерфейсу я попал в одну группу вместе с Лидой и впервые в жизни увидел, как она подключается к сети.
Виктор тогда по своему обыкновению решил сдавать в самом конце – он, видимо, и вправду решил, что его малодушная надежда на усталость преподавателя оправдает себя на зачете, где результат оценивает бесстрастный компьютер на основе полученных во время задания очков. Я же пошел со второй по счету группой, еще не зная, что вместе со мной окажется Лида. Я даже остолбенел от удивления, когда увидел, как она стоит рядом с креслом нейроинтерфейса и разговаривает с профессором. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела на меня через плечо и сразу отвела глаза.
Группа была уже в сборе.
Терминалы рядом с Лидой заняли, и я выбрал себе местечко в другом ряду, поближе к окну. Лида была за спиной. Мы стояли рядом с креслами, но никто не садился, хотя терминалы пока не работали.
Профессор – его звали Тихонов – подошел к окну, быстро взглянул вниз и, вытащив из кармана тенебрис, направил его на оконную раму с таким видом, как если бы дистанционное управление работало лишь на расстоянии в несколько сантиметров.
Комнату затянул густой вечерний сумрак.
Тихонов сунул пульт в нагрудный карман пиджака и прокашлялся, точно оратор перед началом торжественной речи.
– Что ж, – сказал он, – как я понимаю, все уже здесь? Отлично! Да вы садитесь, садитесь, я активирую терминалы чуть позже.
Но никто не садился. Тихонов прошелся между рядами и встал у двери. Из-за невысокого роста и худосочного телосложения издали его нередко принимали за студента.
– Что ж, – Тихонов продолжил хождение по аудитории – на сей раз обратно к окну, – можете и постоять. Я понимаю, это ваш первый зачет по нейроинтерфейсу, но, уверяю вас, тут нет ничего сложного. Правда, хочу заранее предупредить, что задание в учебном центре решили все-таки поменять…
Послышался чей-то недовольный возглас, я закрутил головой и встретился взглядом с Лидой, которая напряженно смотрела в затененное окно. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, однако вместо этого губы ее искривились, как во время нервного тика.
Я впервые видел Лиду такой взволнованной.
– Уверяю вас, – говорил Тихонов, – это ничего не меняет. Ваше новое задание – световой туннель. Мы его тоже подробно разбирали, и в нем нет абсолютно ничего сложного.
Тихонов стоял у окна, и из-за густых теней на стеклах его лицо казалось черным.
– На всякий случай я напомню основной принцип. Ваша цель – пройти до выхода по световому туннелю. Есть два туннеля – зеленый и красный, которые находятся в разных плоскостях. На вашем пути не будет никаких развилок и дверей, ничего такого, но в определенные моменты движение по одному из световых туннелей станет невозможным, вы просто почувствуете это. В таких случаях вам необходимо перемещаться в другую плоскость, в другой световой туннель, и продолжать движение. Все очень просто.
– А почему решили поменять задание? – спросила Лида.
Я обернулся, но она сделала вид, что не замечает меня, продолжая, нахмурившись, смотреть на Тихонова.
– Учебная часть. Но на самом деле это задание тоже часто использовалось на первых лабораторных. Чтобы завалить его, – Тихонов хихикнул, – надо очень постараться. Я вообще не помню – ну, скажем так, вспоминаю с трудом – случаи, когда кто-нибудь не проходил это задание. Итак…
Тихонов вышел из тени и остановился рядом со мной, оглядывая собравшихся в аудитории студентов.
– Еще вопросы?
Вопросов не было.
– Что ж, – сказал Тихонов, – тогда подключаемся. Я начну с первого ряда.
Лида была второй.
Я сел в кресло и обернулся. Тихонов склонился над ее терминалом. Щелкнули тугие тумблеры. Лида поежилась и повела плечами, как от холода. Тихонов сосредоточенно изучал терминал, проверяя что-то, а потом повернулся к Лиде и предложил ей сесть. Лида пригладила собранные на затылке волосы и опустилась в кресло.
– Не волнуйтесь, – улыбнулся Тихонов. – Всего парочку секунд…
Лида вдруг посмотрела на меня отчаянным взглядом, моля о помощи. Ее руки напряглись, а пальцы вцепились в подлокотники, как будто немая машина пустила электрические разряды в ее нервные окончания.
Я вздрогнул и чуть не вскочил на ноги.
Но неожиданно Лида расслабилась, кисти ее разжались и безвольно свесились с подлокотников, а открытые глаза – ее пронзительные зеленые глаза, которые она так часто прятала от меня, отворачиваясь или склоняя голову, – остекленели и уставились в потолок.
– Вот и чудненько, – сказал Тихонов. – А страху-то было.
Меня сковал ледяной озноб.
– Следующий, – сказал Тихонов и подошел к последнему в первом ряду терминалу.
Я сидел, повернувшись, и смотрел на Лиду, оцепеневшую в кресле. Ее лицо ничего не выражало, взгляд был пустым и мертвым, а рот приоткрылся. Я вдруг подумал, что в то самое последнее мгновение – перед тем, как пустота поглотила ее, – она пыталась о чем-то сказать мне, но не успела, и слова эти навсегда застыли у нее на губах.
Я даже не заметил, как ко мне подошел Тихонов.
– Не желаете присоединиться? – спросил он.
– Что? – не понял я.
– Ваша очередь.
Я откинулся на спинку кресла.
– Не волнуйтесь, постарайтесь расслабиться, – повторил уже в пятый раз Тихонов и щелкнул тумблером на терминале.
70
Свет.
Это невыносимое сияние сводило с ума. Я застонал и закрыл лицо. Мне хотелось только одного – спрятаться, спастись от безудержного света. Но спасения не было. Больше уже ничего не существовало.
Я лежал на полу рядом с кроватью.
Из стен исходило ровное свечение. Перед обожженными глазами плыли цветные круги. Я почти ничего не видел. Мои тюремщики решили лишить меня зрения.
– Прекратите! – крикнул я. – Я так не могу! Выключите! Выключите свет!
Из стен послышался нарастающий рокот. Этот непонятный шум становился пронзительнее и выше с каждой секундой, пока не рассыпался в треске электрических помех. Можно было подумать, что кто-то пытается включить неисправную громкую связь.
– Свет! – заорал я.
На секунду я услышал чей-то искаженный модулятором голос, но не разобрал ни слова.
Я хотел встать, но лишь с трудом приподнялся на дрожащих руках. Сил не оставалось, руки безвольно согнулись, и я упал, уткнувшись лицом в пол.
– Свет, – прошептал я, хотя понимал, что меня никто не слышит.
Я попытался представить себе темноту – глубокую холодную тьму, в которой нет ни единого источника света, идеальную черную тень, накрывающую тебя с головой, поглощающую всего, без остатка, – но, даже зажмурив глаза, не видел ничего, кроме опустошающего белого сияния.
Свет пожирал меня. Я таял в этой ослепительной бездне.
Я не чувствовал ни рук, ни ног, и даже каленый холод металлического пола уже не терзал мое неподвижное тело. В последней беспомощной попытке хоть как-то сопротивляться уничтожающей меня силе я приподнял голову и – провалился в пустоту.
69
Я ослеп.
Это было первой, вспыхнувшей, как умирающий зрительный нерв, мыслью, но я не почувствовал ни страха, ни разочарования, ни боли – только холодное облегчение, спокойствие, пустоту. За дни заточения зрение стало источником безумной бессмысленной боли, и даже когда глазам позволяли отдохнуть, я не доверял тому, что вижу.
Но мир вокруг не был бесцветен и пуст.
Я чувствовал плотную пленку, на которой лежал, – кто-то, наверное, перенес меня на кровать, пока я был без сознания, – слышал мерное шипение воздуховодов, сдавленный электрический гул, доносившийся в камеру через гигантские воздушные шахты – шум генераторов кислорода, двигателей или энергетических установок, – а еще я слышал чьи-то приглушенные, едва отличимые от дыхания голоса.
В камере кто-то был.
Я попробовал приподняться на кровати, но каждое движение причиняло мне боль. Виски сжимал раскаленный стальной обруч.
Тогда я прислушался к голосам.
Я был не один. Ко мне или за мной пришли. Мужчина и женщина.
Мужчина с трудом заставлял себя говорить вполголоса, а иногда и вовсе забывал про шепот, и открытые окончания отдельных слов отдавали командным басом. Женский голос, наверное, принадлежал Таис, и звучал неуверенно и слабо, почти сливался с темнотой.
– Сколько можно уже? – сказал мужчина, и последнее слово, резкое, жалящее «уже» прозвучало так отчетливо и звонко, словно он нарочно хотел меня разбудить. – У нас должно быть хоть какое-то движение. У него уже, – опять это «уже», – критическое состояние.
– И что ты предлагаешь? – послышался женский голос.
Да, это точно была Таис. Или Лида?
– Надо попробовать что-то другое, – сказал мужчина. – У нас кончается время.
Командное «нет» прозвучало так громко, что Таис раздраженно шикнула и наверняка приложила палец к губам.
– Все-таки я против, – прошептала она. – Я думаю, как раз наблюдается положительная…
Мужчина издал раздраженный грудной рык.
– Против ты или нет, – он снова произнес «нет» в полный голос, – но у нас нет, – еще одно громкое «нет», – других вариантов. Какая к черту положительная динамика? Ты сама-то посмотри, что происходит.
Голоса ненадолго исчезли, уступив тишине.
– А другие? – неуверенно начала Таис. – Например, та, из дэ два? Если просто сравнить…
– Да что сравнивать? – жестко перебил ее мужской голос. – Там все куда хуже. Ее вообще переведут, скорее всего.
– Когда?
На сей раз уже Таис забыла о том, что нужно говорить вполголоса.
– Какое это имеет значение? – устало ответил мужчина. – Я вообще не понимаю, о чем мы спорим. Или ты вообще предлагаешь ничего не делать?
Теперь мужчина говорил тише; чувствовалось, что он устал от разговора.
– Ты, кажется, хотела сделать ему еще один укол?
– Погоди, – ответила Таис. – Нужно подождать хотя бы пару минут. Нельзя вот так, подряд.
– Как ты с ним возишься! Делай сейчас, – снова неумолимое «сейчас». – Нам пора. Сколько времени уже?
Таис что-то сказала, однако голос ее потонул в монотонном шуме завывшей вентиляции.
Я лежал на полиэтиленовой пленке, замерев в неестественной позе – одна нога согнута в колене, другая свисает на пол, а руки скрещены на груди, как у покойника. Слышался гортанный вой системы воздуховодов и мягкие осторожные шаги – такие медлительные, словно Таис нарочно тянула время и постоянно оглядывалась назад.
Шум, доносившийся из вентиляции, затих. Откуда-то свысока потянуло хлором.
Шаги прекратились – Таис остановилась у кровати.
Я слышал ее дыхание.
Я представил Таис со шприцем в руке. Толстая черная рукоятка, спусковой крючок в виде острой пластины, впивающейся в указательный палец, тупое короткое дуло, как у шокового пистолета. Таис сжимает рукоятку и наклоняется ко мне.
Мне надоело притворяться спящим.
Я мог быстро повернуться и перехватить ее за руку. Это ничего бы мне не дало – электронный шприц не получилось бы использовать как оружие, мужчина с командным голосом наверняка пристально следил за нами, да и я никак не сбежал бы с имплантатом в плече, с помощью которого меня отключали, точно зависший терминал, нажав кнопку на пульте. У меня не было плана. Однако лежать и притворяться я не мог.
Я дернулся вправо, к Таис, открыл глаза и тут же замер от удивления.
Я не ослеп.
В камере было светло, однако белое свечение не выжигало глаза, а мягко струилось по ровным и пустым стенам. И передо мной стояла Лида. Лицо ее показалось мне озабоченным и уставшим, но в то же время она улыбалась – едва заметно, уголками губ. Она была так красива! Длинные черные волосы рассыпались у нее по плечам, а на лоб упала непокорная челка.
Лида наклонилась ко мне.
Она хотела о чем-то сказать – совсем тихо, шепотом, чтобы тот мужчина в дальнем конце комнаты не услышал. Я посмотрел в ее зеленые глаза, в которых горели электрические искорки, и улыбнулся в ответ.
– Все будет хорошо, – шепнула Лида, коснувшись моего плеча. – Постарайтесь не двигаться.
68
Поначалу я чувствовал лишь боль, как от глубокого укола в висок. Вспухшая венка под глазом рефлекторно задергалась, я застонал – черепная коробка раскалывалась от боли – и открыл глаза.
Первое, что я увидел, – это ровный слепой потолок без осветительных приборов. Потом затянутое электронными шторами окно. Потом пугающий триптих развернутого ко мне терминала, кнопки на котором мигали красным – как индикаторы на медицинской машине, поддерживающей неестественную жизнь.
Постепенно окружающие предметы обрели привычную четкость. Тупые углы стен. Ровная заостренная поверхность стола. Пересечения прямых и ломаные грани. Боль затихла, хотя я еще чувствовал покалывание в висках и боялся, что ужасный приступ повторится.
Я вздохнул.
Дыхание не вызывало ни малейших затруднений, и это обрадовало сильнее, чем вновь обретенный, восставший из пустоты окружающий мир – со всеми его цветами, формами, запахами и звуками.
Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что со мной говорят:
– Вы меня слышите? Все в порядке? Постарайтесь не двигаться.
Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на говорящего, однако малейшее движение отзывалось болью во всем теле.
– Где я? – прохрипел я и тут же испугался, не узнав собственного голоса. – Что произошло?
– Это онемение, – послышалось из-за спины. – Такое бывает. Скоро все пройдет.
Кто-то положил мне руку на плечо.
– Все будет хорошо. Просто постарайтесь не двигаться.
Я сидел в кресле с высоким подголовником. Нейроинтерфейс. Сеанс завершился. Я вышел сам или же меня вывели принудительно?
– Что произошло? – повторил я.
– Все в порядке.
Говорящий постепенно проявлялся передо мной – сначала его рука, которой он провел по моему плечу и положил на кисть, как бы приветствуя старого знакомого, не имеющего сил даже подняться на ноги, потом мятый свисающий пиджак на пару размеров больше, чем нужно, потом седая голова с плохо пробритой щетиной на щеках и подбородке.