Тихонов посмотрел на меня, как отец на больного сына.
– Тяжелый выход, – объяснил он. – Это бывает иногда и с опытными операторами. Но вы все сделали сами, завершили задание. – Тихонов улыбнулся. – Думаю, этого хватит для зачета.
Движения уже не причиняли мне такую резкую боль как раньше; я обернулся. Места у терминалов оказались пусты, а у дверей стоял незнакомый мне мужчина в тесном наглухо застегнутом костюме, похожем на дежурную форму, которую заставляли надевать на практических занятиях по химии.
– Я последний? – спросил я.
– Да, – ответил Тихонов. – Но все хорошо… Уже через минуту вы придете в себя.
Человек в форме лаборанта как-то нетерпеливо подался вперед, распознав в движениях преподавателя тайный, лишь одному ему понятный знак, но Тихонов остановил его резким взмахом руки.
– Кто это?
– Из медицинского пункта. Распорядки, знаете ли. Но вы посидите пока, расслабьтесь. Главное – не торопиться. А потом вас осмотрят. Формальная процедура, ничего более. Но так уж полагается.
– Хорошо.
Вставать мне не хотелось.
– Но почему так получилось? Все было обычно. Поначалу. Но в конце… Я даже не помню точно, что произошло.
– Не стоит сильно волноваться из-за этого. – Тихонов с медитативным видом нажимал кнопки с буквами на терминале. – Расслабьтесь, вам нужно отдохнуть… Вы даже не представляете, сколько раз я говорил это студентам. – Тихонов кисло улыбнулся и вновь отечески потрепал меня по плечу. – В начале практики на каждом потоке по крайней мере у одного-двух происходит тяжелый выход.
– Но я точно прошел? Конец как-то смазан.
– Прошли, – подтвердил Тихонов. – Отдыхайте. Никого не исключают из-за единичного случая тяжелого выхода. И даже не заставляют идти на пересдачу.
Тихонов повернулся к терминалу.
– А как остальные? – спросил я.
Тихонов оставил в покое терминал. Кнопки, которые мгновение назад вспыхивали красным, погасли. Терминал отключился.
– Вас интересует кто-то конкретно?
Я непроизвольно оглянулся.
– А-а, – протянул Тихонов. – Да, она так волновалась в этот раз. Она всегда волнуется – даже на обычных лабораторных. Но завершила одной из первых. На самом деле вы тоже вышли минут на пятнадцать позже, чем последний до вас. Это и тяжелым выходом-то сложно назвать.
Я чувствовал, как человек в одежде лаборанта напряженно смотрит мне в спину.
– Вы не говорили, – сказал я.
– Что? – не понял Тихонов. – Что не говорил?
– Про тяжелый выход.
– Такое бывает далеко не у всех, да и ничего страшного в этом на самом деле нет. Скорее всего, вы переволновались или думали постоянно о чем-то другом. Например, о девушке, которая сидела за вами.
Тихонов подмигнул мне и повернулся к человеку в дверях. Профессор ничего не сказал, однако лаборант понял его без слов. Я услышал за спиной его шаги.
– А что, – начал я, – это может привести к таким последствиям? Просто волнение или…
– Это индивидуально. Собственно, реакция на нейросеанс у всех индивидуальна, поэтому мы и не говорим о каких-то побочных эффектах, потому что можно легко запрограммировать человека.
Лаборант подошел к нам и поприветствовал отрывистым кивком головы. Я только сейчас заметил в его руках пластиковый чемоданчик. Лаборант положил чемодан на стол, рядом с отключенным терминалом. Раздался щелчок – чемодан открылся.
– Не читали ничего о нейроинтерфейсе? – спросил Тихонов. – Какие-нибудь рассказы, слухи? В соцветии иногда попадаются разные горе-разоблачения.
– Нет, не читал.
– Вот и не читайте.
Кресло скрипнуло – лаборант повернул его к себе.
– Боль еще чувствуете? – спросил лаборант.
– Да, – ответил я.
– Можете поднять и опустить правую руку.
Я посмотрел на свою руку, безвольно лежащую на подлокотнике, и приподнял ее, превозмогая ноющую боль в мышцах.
– Это все? Выше!
Я скривился от боли.
– Давайте не будем торопиться, – предложил Тихонов. – Спешки нет.
– Ладно, достаточно, – согласился лаборант.
В руке его появился тонкий фонарик, похожий на авторучку.
– Запрокиньте назад голову и держите глаза открытыми, – сказал он.
Я подчинился.
Он посветил мне фонариком сначала в один глаз, потом в другой. Я с трудом сдерживался, чтобы не моргнуть. Яркий луч рассекал роговицу, как скальпель. Передо мной тут же поплыли цветные круги.
– Зачем это? – простонал я.
– Просто тест, – ответил лаборант.
– Проверка реакции на свет, – объяснил Тихонов. – Иногда после нейроинтерфейса бывают приступы светобоязни. Знаете, как у вампиров, – попытался пошутить он. – Или темнота, напротив, вызывает невыносимый дискомфорт. Но у вас, как я понимаю, – он посмотрел на лаборанта, – все в порядке.
Лаборант ничего не ответил.
– Попробуйте еще раз поднять правую руку, – сказал лаборант, и Тихонов недовольно вздохнул.
На сей раз руку получилось приподнять на уровень головы, но мышцы сразу же свело от боли, и онемевшая рука беспомощно упала на подлокотник.
– Плохо.
Лаборант вытащил из чемоданчика массивный электронный шприц с толстой черной рукояткой.
– Что это? – испугался я. – Зачем?
– Это снимет боль. Расслабьтесь и закройте глаза. Не двигайтесь.
Я не представлял, как можно расслабиться, глядя на такой шприц.
– Мне уже лучше, – поспешил заверить его я. – Уверен, если посижу тут еще немного, одну минутку…
Для убедительности я поднял обе руки, хотя они и тряслись от слабости.
– Закройте глаза и откиньтесь назад, – неумолимо сказал лаборант.
Тихонов на сей раз не заступался и молча следил за нами с другой стороны пыточного кресла.
В конце концов это всего лишь укол. Обычный укол, после которого мне полегчает.
И я послушно закрыл глаза.
67
Я сидел на кровати, подобрав под себя ноги. Голова болела – виски буравили раскаленные иглы. Впрочем, мигрень теперь мучила после каждого пробуждения.
В камере пахло хлором.
Таис стояла напротив – в обычной серой униформе, похожей на костюм безродного техника на космическом корабле – и набирала что-то на клавиатуре странного устройства, выглядевшего как старинный сотовый телефон.
– Так что это были за уколы? – спросил я.
– Я же вам говорила. Они помогают от светобоязни. – Таис опустила телефон. – Вы помните? Я только что отвечала.
– Помню. Но, по-моему, вы просто приглушили здесь свет – и все.
Освещение в камере стало приятным и мягким. Из-за легкого полумрака стены казались серыми, как униформа Таис.
– Да, конечно. Вы же ничему не верите.
Таис нажала кнопку на телефоне и убрала его в карман.
– Головная боль так и не проходит? – спросила она.
– После вашей пилюли стало лучше.
Ноги затекли, и я вытянулся на кровати. Таис нахмурилась.
– Но все еще болит? – уточнила она.
– Когда лежу, почти не болит. Может, мне и не вставать вовсе?
– Вам нужно двигаться.
– Какая неожиданная забота!
Таис хотела что-то сказать, но промолчала.
– А зачем вы пришли? – спросил я, глядя в потолок. – Дать мне таблетку от головной боли?
– Я слежу за вашим состоянием.
– Могу поспорить, что мое состояние прекрасно видно на каких-нибудь мониторах вместе с круговой панорамой этой комнаты. – Я показал на горящий глазок камеры над дверью. – Вы хотели поговорить о чем-то?
Я заметил, как у Таис задрожали уголки губ.
– Вы не заключенный, – сказала она. – Я думала, вам станет легче, если я буду иногда приходить сюда сама. Но я могу попросить Алика или разговаривать с вами только через коммуникатор.
– Вы знаете…
Я медленно, как отходящий после наркоза, сел на кровати и поднялся на ноги.
– Вы знаете, я бы давно уже поверил во все эти истории с авариями в нейроинтерфейсе и прочим, если бы не одно «но».
Таис стояла не двигаясь, однако по ее взгляду было видно, что она готова в любую секунду броситься к двери.
– Если бы не одно «но», – повторил я, – если бы вы не выглядели в точности, до мельчайшей подробности так же, как она.
– Я понятия не имею, о ком вы говорите, – сказала Таис и сунула руку в карман, где, наверное, лежало то самое, похожее на тенебрис устройство. – На самом деле я прекрасно понимаю, что мне не стоит приходить к вам, что я, возможно, делаю только хуже, но я так устала от всего этого и…
Таис внезапно осунулась, сникла. Еще секунду назад она стояла, распрямив плечи, как военные, настолько привыкшие к построениям и муштре, что держат парадное равнение даже в штатском, но сейчас силы ее иссякли, и она была не в состоянии притворяться.
– Столько времени, – сказала Таис, не поднимая головы, – и все впустую.
– Времени? И сколько я здесь? Или об этом вы тоже не можете сказать?
– Вы здесь давно. Просто вы сами не помните.
Таис поборола секундную слабость и вновь гордо распрямилась.
– Значит, еще и амнезия? – усмехнулся я.
– Это не совсем амнезия. Это скорее… Я даже не знаю, как объяснить.
– Ладно.
Я принялся расхаживать по комнате рядом с кроватью, стараясь не подходить слишком близко к Таис, которая и так нервно сжимала в руке тенебрис. Промерзший насквозь пол обжигал ноги, но это странным образом придавало мне бодрости. Даже головная боль прошла – впрочем, это могли наконец подействовать таблетки.
– Предположим, что все это – правда, – сказал я. – Я на Земле, в какой-то медицинской тюрьме.
Таис собиралась мне возразить, но я прервал ее взмахом руки.
– А свет и прочее – лишь галлюцинации. Такие же, как та уродливая башка на кривом кронштейне.
Я остановился.
– Вот только вы постоянно говорите, что хотите мне помочь. А в это я совершенно точно не верю. Вы мне совсем не помогаете. Вы просто наблюдаете за мной, как за подопытным кроликом. Приходите, снимаете показания и уходите. Вы просто не в силах ничего сделать.
– Вы не правы. – Таис спрятала в карман тенебрис. – Мы стараемся, но все не так просто. Авария, которая произошла на «Ахилле»… Дело в том, что подобное случалось и раньше.
Я молчал.
– По понятным причинам их старались не предавать огласке. Как и многие побочные эффекты, которые возникают у операторов.
– Это мне известно и так, – отмахнулся я. – Каждый выпускник технологического знал, на что идет.
– Нет, – Таис покачала головой. – То, что вам известно, – лишь малая часть. Дезориентация, галлюцинации – речь не об этом. Серьезные катастрофы происходили очень редко, но – происходили, и мы до сих пор…
– Не знаете, что делать? – подсказал я.
– Ищем пути, – поправила Таис. – Пытаемся вам помочь.
Она посмотрела на меня, как на душевнобольного. Потом неуверенно, с опаской, подошла чуть ближе.
– Вашему мозгу причинен серьезный ущерб. Вся ваша личность…
– Серьезный ущерб? – Я вспомнил об идиотском тесте с пластиковыми фигурками. – Боюсь, вы преувеличиваете. Хотя не исключено, что эти ваши тесты…
– Как вы думаете, – перебила меня Таис, – как вы думаете, сколько вы здесь находитесь?
Я пожал плечами.
– Сложно сказать, когда вы нарочно пытаетесь меня запутать. – Я усмехнулся. – Сколько сейчас времени, раз мы находимся на Земле?
– Около трех часов дня.
– Какая временная зона?
– Мы неподалеку от Москвы. Но это неважно. Мы не о том. Просто предположите. Сколько вы здесь находитесь? Как долго вы себя помните здесь?
– Учитывая мое состояние и то, что я даже не знаю, когда здесь день, а когда – ночь, понять довольно сложно. Вы меня периодически переодеваете и… – Я провел ладонью по небритой щеке. – В общем, не знаю. По состоянию щетины я бы предположил, что я здесь неделю или две, но я бы не удивился, если бы в действительности прошло всего несколько дней.
Между бровями Таис прорезалась морщинка.
– Вы находитесь здесь почти два года, – сказала она.
– Что? – Свет в комнате на мгновение стал ярким, как прежде. – Какие к черту два года? Это шутка?
– Это не шутка. Вы здесь правда два года, но помните лишь последние несколько дней. Ваше подсознание пытается компенсировать полученную вами травму и… На самом деле это все индивидуально. Пострадавшие ведут себя по-разному, но ваш случай один из самых сложных. Поначалу мы считали, что вам будет легче помочь, что вы пострадали меньше других, сохранили больше воспоминаний, но все оказалось сложнее.
– Сохранил больше воспоминаний? Но у меня нет никаких провалов в памяти, я все прекрасно помню – пока не появился тот чертов корабль.
– Это не совсем так, – Таис заговорила тише, а красный глазок камеры над дверью замерцал, присматриваясь к чему-то. – Как я уже сказала, ваше подсознание пытается компенсировать полученный урон. Поэтому каждый раз у вас появляются какие-то новые воспоминания, но неправильные, ошибочные.
Таис подошла ко мне совсем близко, забыв о предосторожностях.
Лида!
В ее красивых зеленых глазах стояли слезы.
– То, что вы помните, – сказала она шепотом, – это не вы.
– Как? Вы хотите сказать, что все мои воспоминания…
– Не все, но многие. Так продолжается уже два года, все два года я наблюдаю за вами. Каждый раз – это что-то новое, вы как рождаетесь заново. Мы думали вначале, что ваше состояние будет постепенно улучшаться, что с каждым разом вы все ближе и ближе будете приближаться к себе настоящему, но, к сожалению, это не так.
Боль в груди сменилась холодом. Эта худенькая девушка с черными волосами, похожая на Лиду, и ее тихий вздрагивающий голосок испугали меня сильнее, чем все, что мне довелось до сих пор увидеть.
– В смысле каждый раз? О чем вы говорите? Я не понимаю. Я никак не могу быть здесь два года. Это невозможно! И мои воспоминания…
– Все это идет по кругу. Каждый раз вы приходите в себя и становитесь другим, не таким, как раньше. Иногда вы даже не можете говорить, у вас отсутствуют базовые моторные функции. Иногда, как в этот раз. Но все равно. Чем дольше все это длится…
Девушка не договорила и быстро взглянула на полусферу камеры наблюдения над дверью.
– Проходит время, – сказала она тише, – и вы не выдерживаете. Чем больше вы думаете о происходящем, чем больше погружаетесь в воспоминания, тем больше находите странностей и противоречий. В конце концов, – голос у двойника Лиды дрожал, – вы не выдерживаете, и происходит коллапс. А потом все начинается с самого начала, с новых фальшивых воспоминаний. Сейчас уже двенадцатый раз.
Я смотрел на нее, чувствуя, что внутри все онемело. Ледяной холод, как яд, разливался по всему телу. А глазок камеры наблюдения азартно поблескивал над дверью.
Я рассмеялся.
Таис пораженно уставилась на меня.
– Интересно, – сказал я, – а как долго вы репетировали эту речь? Я не идиот и понимаю, что мы вовсе не на Земле. Это, – я показал на светящиеся белые стены, – орбитальная станция с искусственной гравитацией и искусственным воздухом. Я слишком много времени провел на кораблях, чтобы меня можно было так легко обмануть.
– Но, подождите, я… – затараторила, часто моргая, Таис.
– Потом эта ваша история с ложными воспоминаниями, – невозмутимо продолжал я. – Неплохо придумано, конечно. Но, честно говоря, поверить сложно. Вся моя жизнь придумана? А потом я перезагружаюсь, как компьютер? А в процессе перезагрузки вы, видимо, бреете меня, стрижете ногти и волосы, подготавливаете, так сказать, к новой жизни?
Таис ничего не пыталась возразить и лишь смотрела на меня влажными от слез глазами.
– Ни разу не слышал более чудовищного бреда! – заключил я. – И ведь поначалу я готов был вам поверить. В следующий раз подготовьтесь получше!
– Я понимаю, – сказала Таис, – понимаю, что вам очень сложно принять все это, но…
Кнопочный телефон в ее кармане завибрировал, и она прижала руку к бедру.
– Вас вызывают, – усмехнулся я. – Вы не справились. Нужно согласовать детали вашей душещипательной истории, а то, смотрю, вы совсем запутались.