– Эклеры?
Лида встала. Зашуршал целлофан, и она вернулась к столу с прозрачной пластиковой коробкой.
Лида пододвинула ко мне эклеры и села. Заскрипел стул.
– Извини, – я посмотрел на пирожные в темной глазури, – извини, я…
– Совсем от жизни человеческой отвыкла. Странно просто сидеть так, в тишине. Ты не скучаешь по этому шуму на кораблях? Гул, который издают генераторы. Поначалу он дико раздражает, а потом… Потом без него не получается уснуть.
– Я перестал отличать его от тишины. А вот все эти звуки, разговоры людей, даже шум ветра – вот это пугает.
– С какого-то времени людям нельзя долго жить на Земле. Они просто не могут. Становятся другими.
– Наверное.
– Но… – Лида улыбнулась и взяла эклер, – но это еще не мы.
Мы замолчали. Я так и не решился прикоснуться к пирожному.
– Значит, через два месяца? – спросил я.
Лида кивнула.
– На самом деле жду не дождусь. Я давно должна была улететь.
– А что произошло с «Атреем»?
– Да ничего не произошло. Назначили на другую миссию – нам не особо-то и объясняли. Да и чего тут сделаешь. Бывает такое.
– И теперь «Ахилл»?
– Ага, «Ахилл», – сказала Лида, откусывая пирожное. – Я слышала, правда, это вообще что-то доисторическое, но это лучше, чем ничего. У многих из команды «Атрея» назначений нет до сих пор, так что я не в том положении, чтобы жаловаться.
– Тоже верно.
– Я не хотела тут оставаться надолго, – добавила Лида. – Я тогда еще не знала, что ты здесь.
Я молчал.
– Значит, целых полгода на Земле?
– Да, полгода на Земле.
– Бывает же. – Лида нахмурилась. – А я к Ганимеду. Мы расходимся в месяц-другой.
– У нас все время так. Помнишь, там, на станции, которая чуть не рухнула на планету?
– Я видела тебя.
Чай остыл. В комнате стало душно. Город в окне накрывала искусственная темнота.
– Знаешь что! – неожиданно бодро сказала Лида, поднимаясь. – Звездный театр? А почему бы и нет? В конце концов прогуляемся хотя бы. А то мы как прячемся.
– Пойдем, – согласился я.
– Ага, сейчас.
Лида вышла из гостиной. Я встал из-за стола и заходил по комнате, ожидая. Достал суазор, просмотрел новостную ленту. Букет роз, оставленный и забытый, лежал на журнальном столике у двери.
Лида появилась спустя несколько минут.
Она надела зеленую кофту с короткими рукавами и мини-юбку – в этой одежде она была похожа на студентку, которая идет на свидание с сокурсником.
– Не холодно будет? – спросил я.
– Мне показалось, там тепло. Но ты прав. Возьму-ка я куртку.
Лида вернулась в комнату. Я смотрел на цветы.
– Ну, так что? – послышался голос Лиды. – Идем?
Она повесила на плечо старую потрепанную сумку.
– Идем, – сказал я.
– Ой, цветы! Я и забыла.
Лида потянулась к букету, и я зачем-то схватил ее за руку. Она посмотрела на меня, ее глаза вспыхнули, но она тут же отвернулась, сжимая, как от досады, губы.
– Нет!
Я привлек ее к себе. Она не сопротивлялась, но смотрела в сторону, пряча глаза.
– Лида, – сказал я.
Похожая на портфель сумочка упала на пол, соскользнув с плеча.
– Лида, – повторил я, – что с нами не так?
– Не надо, – прошептала она.
Я обнял ее и поцеловал в шею. Лида сразу напряглась и попыталась вырваться. Толкнула меня в грудь. Ее трясло.
– Даже если это всего два месяца… – пробормотал я. – После стольких лет… Даже если мы…
– Я сказала – нет! – крикнула Лида и яростно отпихнула меня обеими руками.
Я отшатнулся, потеряв равновесие, уперся спиной в журнальный столик и схватился за его столешницу, чтобы не упасть. Столик резко заскрипел и сдвинулся, а букет роз повалился на пол, к ее ногам.
– Уходи, – сказала Лида.
– Прости, – сказал я.
– Уходи! – крикнула она и подняла сумку.
Цветы лежали на полу.
Я хотел ей все объяснить, оправдаться, но – молчал. В плотном прогретом воздухе висела пыль. Дышать стало тяжело. Я повернулся к двери и с силой дернул за ручку. Мне нужен был воздух. От духоты кружилась голова.
Дверь не открывалась.
– Сейчас…
Лида потянулась к замку и наступила на букет – один из стебельков переломился, и она вздрогнула, как от боли, точно острые шипы прокололи ей ступню.
Я схватил ее за руку и с силой притянул к себе.
– Ты… – прошипела Лида.
Она часто дышала, лицо у нее раскраснелось.
– Заткнись, – сказал я.
Она ударила меня ладонью по щеке, ткнула коленом в бедро, но я ее не отпускал. Глаза ее блестели от слез, она закусила нижнюю губу, как будто ей приходилось терпеть невыносимую боль, снова попробовала вырваться и – вдруг прижалась ко мне.
А я ее отпустил.
– Я не люблю тебя, – сказала она.
Она дрожала, обнимая меня за шею. По щекам ее стекали слезы.
– Я знаю, – сказал я.
21
Окно было распахнуто настежь.
С улицы доносился усталый вечерний гомон, отрывистые гудки машин и ритмичные, как пунктир, сигналы светофоров. Ветер приносил воздух с запахом жженой резины и раскачивал створку окна, пытаясь сорвать ее с петель.
Город умирал, захлебываясь в собственном крике.
Небо медленно смеркалось с востока, солнечный свет тускнел, догорая в стеклянных стенах и окнах, и с высоты в сотни километров на город спускалась ночная темнота.
Букет роз – черенок одного из цветков надломлен между шипами – стоял в пластиковой вазе, которую забыли наполнить водой. Бутоны вздрагивали и качались в порывах ветра, сталкиваясь и распадаясь, теряя лепестки. Тени от поездов иногда проносились по комнате, соскальзывая со стен и пролетая над полом, перемежаясь с последним солнечным светом – напоминая о том, что время не остановилось, что каждая секунда приближает нас к темноте.
Простыня сбилась, одеяло скинуто на пол.
Лида лежала у меня на груди. Она не спала, но глаза ее были закрыты, и дышала она ровно и спокойно, как во сне, когда тебе ничего не снится. Я гладил ее по волосам, и она улыбалась.
– Мне до сих пор кажется, что мы летим куда-то, – прошептала Лида. – Что все вокруг движется.
– Земля движется, – сказал я.
– Да. – Лида приподняла голову. – Это наш с тобой космический корабль. Только очень медленный. Так что полет…
– Лида, – сказал я, – Лида, слушай, я…
20
Я ждал темноты.
Обломок антенны приятно оттягивал правый рукав, слегка покалывая острым концом кожу.
Я лежал с закрытыми глазами, закинув за голову руку, чувствуя через сомкнутые веки, что в комнате еще горит свет.
За мной следили.
Я подумал – если Таис решится сейчас зайти, чтобы сделать укол или рассказать очередные бредни, то наверняка заметит этот обломок в рукаве.
Я повернулся лицом к стене и сжался, защищаясь от света. Я чувствовал спиной, как камера просверливает меня электрическим взглядом.
– Таис, – простонал я, не открывая глаз, – Таис, выключи свет. Я очень хочу спать.
– Что? Ты серьезно?
Я обернулся, уставившись в оглушающую белую пустоту.
– Я…
19
Лида села на край кровати и отвернулась. Я наклонился к ней, провел пальцами по ее плечу.
– Ты серьезно? – спросила она. – Думаешь, так можно?
– А кто запрещает?
Я прижался к ней. Она сидела не двигаясь, но я чувствовал, что она вновь отдаляется от меня.
На улице было темно. Окно мы закрыли, но в комнате стоял колкий отрезвляющий холод. Цветы в пластиковой вазе поникли в темноте.
– Есть же процедура. Можно написать заявление. Ничего такого. Я даже хотел уйти с «Гефеста», когда мы разминулись на станции.
– Да, – сказала Лида, – а еще ты хотел уйти с технологического.
– А ты ушла. И вернулась.
– Я не понимаю.
Лида сбросила мою руку, встала с кровати и подняла с пола юбку.
– Не понимаю, – повторила она. – Что это изменит? Ты так явно не поможешь своей карьере. Да и потом, это сейчас…
– Что сейчас?
Лида ничего не сказала. Она застегнула юбку, подобрала мятую кофту и натянула ее через голову.
– Что сейчас? – повторил я.
– Это сейчас ты так думаешь. А потом, потом ты поймешь, что все это… – Лида поморщила лоб, – неразумно.
– Неразумно?
Я схватил ее за плечи и повернул к себе. Она подчинялась с безразличным смирением, как будто просто устала говорить мне «нет».
– Быть с тобой – неразумно?
– Я не то имела в виду. Переводиться в такой ситуации на другой корабль… Экипаж «Ахилла» уже укомплектован, даже если тебя и возьмут, то только с потерей разряда, и ты…
– К черту этот разряд! О чем ты говоришь?
Я обнял ее, и она положила мне голову на плечо.
– Я не знаю, – вздохнула Лида. – Я уже ничего не знаю.
– Ты сама-то хочешь, чтобы я полетел с тобой?
Она молчала.
– Лида?
– Еще два месяца, – тихо сказала она. – Почему мы сейчас должны говорить об этом?
– Ты же знаешь, решение лучше принять сейчас.
– Я не хочу принимать никакие решения, – сказала Лида.
– А я хочу, – сказал я.
Мы легли в постель. Она смотрела на меня, улыбаясь. Я гладил ее по волосам.
– Лида… – прошептал я, и она замерла, ожидая. – Лида, скажи мне, а почему…
18
– Зачем ты мучаешь меня?
Я лежал, отвернувшись от камеры, прожигавшей насквозь.
– Таис! – крикнул я. – Выключи свет!
Мне никто не ответил.
– Лида?
Под потолком щелкнул невидимый выключатель, и комната погрузилась во тьму.
17
Время, отпущенное нам, пролетело быстро. Казалось, все вокруг – все эти ночи, и дни, и город, переставший пугать огнями, и криком, и шумом дорог, и Лида, которая была со мной, и только со мной – лишь привиделось мне во время нейросеанса.
Я перестал думать о войне. Я впервые не хотел улетать с Земли.
Но потом подошло время. Нас ждала пустота, исчерченный пунктирами рейсов открытый космос, «Ахилл».
Мы сидели в тесных неудобных креслах, пока корабль, вырвавшись из гравитационного колодца, выходил на орбиту Земли. Лида смотрела на меня, и по ее глазам я видел – она до сих пор не верит в то, что мы вместе. Перевод, вопреки опасениям, легко одобрили – кто-то из команды «Ахилла» получил преждевременное повышение, а я потерял обещанный мне второй разряд и четыре месяца отпуска на Земле.
И вот я снова на корабле, в тесной рубке, где мы едва не касались друг друга плечами. Я боялся, что за отпуск в Москве успел привыкнуть к огромным открытым пространствам, к облачному небу, к дождю, к ночной темноте, лишенной звезд, однако теперь все это представлялось странным и стремительным сном – из тех, которые сразу же забываются на рассвете.
Я вернулся домой.
Красные огни в стенах погасли, и отсек залил голубой свет – как в холодильной камере. В узком, подобно бойнице, иллюминаторе поднималась во тьму сверкающая корона Земли.
– Расчетное время – двенадцать минут! – сказал первый пилот, уставившись в рябящий экран.
Капсула для экипажа в «Ахилле» была еще меньше, чем на предыдущем корабле, – коридор тянулся всего на дюжину метров и походил на гулкий воздуховод в небоскребе, а в рубке нам приходилось протискиваться к креслам по очереди.
– Десять минут.
Корабль по заведенной последнее время традиции управлялся с Земли, и мы ждали, когда нам разрешат подключиться к нейроинтерфейсу.
– Девять минут, – сказал первый пилот.
Он выглядел как мой ровесник – может, на год или два старше – и вел себя уверенно и деловито, тщательно выполняя служебную инструкцию, точно робот. Я не сомневался, что это первый его полет в должности пилота.
– Восемь минут!
Я вспомнил практические занятия по нейроинтерфейсу и экзамен, который сдавал вместе с Лидой, когда потерялся в созданном собственной фантазией лабиринте. Сейчас, как и тогда, места рядом с Лидой были заняты – мне достался самый последний в ряду терминал, у крохотного иллюминатора, в котором не было видно ничего, кроме тонкого лимба Земли.
– Пять минут, – сказал пилот, проверив крепление ремней безопасности.
Он нервничал – так же, как и Лида на том злополучном экзамене.
Я с трудом повернулся – ремни, как сведенные от напряжения мышцы, плотно обхватывали мне грудь – и посмотрел на Лиду. Она поправляла волосы, стянутые на затылке в пучок. Почувствовав мой взгляд, Лида сощурилась и качнула головой в сторону сидящего рядом пилота, пытаясь что-то сказать.
Но я не понимал.
– Три минуты!
Я подумал – а с чего вдруг пилот решил считать время? Так советуют делать в инструкции или же звук собственного голоса помогает ему справиться с волнением? Интересно, как вел бы себя на его месте я?
– Две минуты!
Я прикрыл глаза. Через две минуты мы получим полный контроль над кораблем – в предыдущие полеты, когда никому не приходило в голову считать, я и не подозревал, что это время длится так долго.
– Одна!
Пилот активировал терминал, и стоящий перед ним триптих засверкал, переливаясь световыми сигналами, – включился режим диагностики, занимающий несколько секунд.
Я снова взглянул на Лиду. Она улыбнулась мне и что-то произнесла, беззвучно двигая губами. Мне показалось, я даже разобрал отдельные слова – «я», «тебя».
Я почувствовал, как холодеют руки.
Ее терминал тоже работал. Огни на триптихе перестали мигать и застыли – время, искаженное в этом замкнутом пространстве, неожиданно сбилось со счета и замерло, остановилось.
Я вздохнул.
Лида, продолжая улыбаться, повернулась к терминалу и тут же обмякла – улыбка медленно сошла с ее лица, руки повисли на поручнях, а глаза неподвижно уставились в потолок.
Я…
Тебя…
16
Света не было.
Я лежал в темноте, повернувшись к камере спиной. Правое плечо разболелось, и я поглаживал его рукой через одежду – как застарелую рану от ожога, которая никак не может затянуться.
Я был уверен, что кто-то неусыпно следит за каждым моим движением и долго колебался, прежде чем вытащить из рукава обломок антенны. Потом расстегнул куртку и выпростал правую руку. Я делал все осторожно и неторопливо – те, кто следили за мной, должны были подумать, что я просто ворочаюсь на кровати, пытаясь уснуть.
Плечо освободилось.
Я провел по саднящей коже рукой и нащупал маленькую припухлость, похожую на воспалившийся гнойник. Я чуть-чуть надавил на припухлость пальцами, и плечо тут же отозвалось ноющей болью.
Имплантат был неглубоко под кожей.
Я сжал обломок антенны, набрал в грудь воздуха, задержал дыхание и вонзил обломок под кожу, вскрывая набухший гнойник.
Я едва сдержался, чтобы не закричать. Я прокусил нижнюю губу. По подбородку потекла струйка крови. Плечо нарывало так, как будто я разрезал обломком антенны все жилы.
Я перевел дыхание, сжал зубами воротник куртки и, не дожидаясь, пока боль утихнет, еще раз проткнул антенной кожу на плече.
Зубы скрипели; я вгрызался в плотный воротник, который отдавал привкусом крови. Я попробовал расширить рану на плече, но сердце бешено заколотилось, перед глазами поплыли красные круги, а рука с антенной стала трястись, как у эпилептика.
Мне пришлось остановиться.
Я лежал не двигаясь, глубоко и часто вздыхая, пока не унялась дрожь. Потом осторожно коснулся раны – и тут же отдернул руку. Я разрезал кожу не в том месте! Болезненная припухлость, похожая на гнойник, все еще чувствовалась под пальцами.
Как это может быть?
Я с силой надавил на гнойник, и мышцы на правой руке свело судорогой – казалось, что они скручиваются и разрываются, что лопаются сосуды, а кровь обжигает, как кислота.
Я непроизвольно застонал и сразу же зажал себе рот рукой.
Не выдержав, я быстро обернулся и посмотрел на камеру – ее тусклый глазок по-прежнему горел в темноте.
За мной следили.
Я ждал, но ничего не происходило. На стон не обратили внимания. Я мог продолжать.