Взялись за канат. Заскрипела вертушка, и паром неторопливо отвалил.
— Ну вот, — сказал главный инженер, ни к кому не обращаясь, — пустая река. Ни одной лесины. Застопорило.
— Тряхнуть разок-другой — и порядок, — откликнулся молодой.
— И слава богу, — проворчал Тереха, но так, что слышали все. — Хоть река от этой самой моли отдохнет. Загадили все.
Молодой инженер окинул Тереху удивленным и холодноватым взглядом. На голос повернул голову и директор и приветливо улыбнулся:
— A-а, Терентий Антоныч! А я тебя не признал сначала. Богатым будешь…
— Или помру скоро, — подхватил Тереха.
— Ну, зачем помирать. Ты что, работаешь здесь?
— Нет. Свое отработал, — поспешно ответил Тереха. — Какое тут дело… Так я. Случаем.
— А мы вот, — сообщил директор, — к затору поехали. Лесу до черта скинули, а взяло да и заломило на луде.
— Ты чего, Василий Владимирыч? Смеешься? — удивился Тереха. — На луде? Да там век не затрет.
— А вот и затерло, — вступил в разговор главный инженер. — Забило до дна, всю реку перегородило.
— Д-да, — прибавил директор, словно взвешивая про себя все обстоятельства. — Окатка идет, наверху еще уйму древесины сбросили, а вода падать начала. Жара. — Он поглядел в небо. — Сегодня горизонт воды почти к межени подошел. Чувствую, ниже опустится. А тут затор. Пока прекратили окатку, но то, что скатали, не пропустить. Обсушим.
— На луде? — продолжал удивляться Тереха. — Ведь там струя рвет, как весной с горы. И за дно не зацепишься — что асфальт. Как уж там заломило?
— Всяко, видно, бывает, — сокрушенно сказал директор. — Сам никогда бы не подумал. Направил туда людей целую армию, два катера-водомета, трактор. Разобрали бы денька за при. Да вода не ждет. Падает, будто совсем пересохнет.
— Я говорю, тряхнуть, — подключил молодой.
— Может, и тряхнуть, — как-то не совсем уверенно поддержал главный инженер.
— Это взрывать, что ли? — забеспокоился Тереха. — Что ты! Нельзя там рвать.
— Почему? — за всех спросил директор.
— Да там же последнее место на Ломенге, где стерлядь водится, — торопливо начал объяснять Тереха. — И осетр еще остался. Ведь взрывом ее, рыбу-то, окончательно всю доглушишь. Нельзя…
— Тоже аргумент, — несколько иронически вставил молодой.
— А как же! — рассердился Тереха. — На рыбу-то плевать? Потом — тряхнуть там сто раз можно, а толку что? Протоку надо знать. Грохай попусту хоть неделю.
— Съезжай, давай! — скомандовал Константин. — Митинг развели.
Паром уже ткнулся боком в пристань, и Константин заматывал цепи за крючья.
— Производственное совещание на ходу, — пробормотал молодой.
— Слушай-ка, — сказал директор. — Я что подумал… Ты, Терентий Антоныч, ведь знаешь протоку на луде. А? Ты ведь всю реку, как пять пальцев знаешь: съезди-ка с нами. Подскажешь кое-что. Давай выручай старых друзей, — шутливо хлопнул он по Терехиному плечу.
— Нельзя там рвать, — упрямо повторил Тереха. — Никак невозможно. А съездить — что ж… Съездить, пожалуйста. Только в деревне подождете, домой за сапогами забегу.
Тереха взволновался и расстроился, услыхав, что в одном из заветнейших на Ломенге мест могут загреметь взрывы. Но предложение директора обрадовало его и чрезвычайно польстило ему. В глубине души он ликовал: «Видишь, — мысленно обращался он к Константину и к молодому инженеру, который успел не понравиться ему, — понадобился старый Тереха. Понуждались. Как в былое время, просят!»
— Можешь и домой не забегать, — заметил директор. — Найдется там спецовка. Спешить надо.
Тереха втиснулся за двумя инженерами на заднее сиденье, изрядно потеснив их. Директор сел рядом с шофером. «Газик» скатился с пристани и, оставляя за собой пылевую завесу, запрыгал на выбоинах дороги.
Внутри «газика» было, как в бане. Сначала спутники молчали, потом директор сказал:
— Ох, палит. Совсем вода сядет, чувствую. Леший дернул — на таком месте пыжом встать.
— Не пускали бы молью, не было бы пыжа, — пробормотал Тереха.
— Вы, я вижу, не понимаете выгод молевого сплава, — поучительно заметил молодой. — Не время объяснять, а то бы…
— Нечего мне объяснять, — непримиримо перебил Тереха. — Никогда с этим не соглашусь. Скажи-ка, Василий Владимирыч, сколько лесу тот год по всей Ломенге потеряли? Не менее, поди, тысяч с двести кубиков.
— Загнул, — усмехнулся директор. — Всего тысяч так сто сорок.
— Всего! — прохрипел Тереха. — Сколько миллионов денег на дно легло! А нынче еще больше потеряете. Да сплавлять будете до той поры, когда седой плотник через реку мост перекинет. То ли дело — сойма.
— Эх, Терентий Антоныч, — даже обернулся назад директор, — да если бы старый план… При нынешних размахах, знаешь, сколько сойм надо строить? Э-э, — махнул он рукой.
— Так и говори. А не о выгоде, — стоял на своем Тереха.
— И все-таки… — начал молодой.
— Ладно, — вмешался главный инженер. — Хватит вам. О деле давайте. Ты, Терентий Антоныч, сможешь протоку найти, даже если от берега до берега все лесом забито? Как думаешь?
— Найду, — сказал Тереха.
— Русло могло измениться, — вставил молодой.
— Там не изменится, — отверг это предположение директор. И, обращаясь ко всем, добавил, поясняя: — Там, понимаете, дно сложено из красной глины с синими прожилками. Может, даже нужная глина… Местные жители называют — «луда». Такая глина крепкая — бульдозер с великим трудом берет. Протока уж сколько лет на одном месте, ничуть не меняется. И виляет она ужом так, что только вон Терентию Антонычу и запомнить, другому — вряд ли. А по бокам от протоки — отмели.
— Курице по колено, — поддержал Тереха, — а вода рвет — страсть. Но никогда там лес не затирало. Надо же!
— Вон она, легка на помине, — сказал директор, глядя в лобовое стекло. — Останови на угоре, — обратился он к шоферу. — Сверху посмотрим — оценим, как и что.
Выкрашенная пылью в серый цвет, машина, пробежавшая деревнями и Перелесками, спусками и подъемами, прохладой лесной чащи и пылящей жарой открытой дороги, вильнула на лужок и остановилась. Спутники вышли и оказались на высоком взлобке, с которого открывался широкий и величественный вид на реку и лесные дали.
Ломенга сверкала внизу. К ней вел спуск, поросший некрупным ельником. Во все стороны от реки, по обоим ее берегам зеленели леса, красясь в отдалении в синий цвет. В одном месте, где левый берег был крутоват, а правый, песчаный отлог, реку перегородил широкий мост из бревен. Около моста ползал по правому берегу трактор, а ниже по течению возле концов бревен сновали, вспенивая воду, два небольших катера. По бревнам расхаживали маленькие, как игрушечные, человечки с тонкими длинными палками в руках. А с верховьев плыли по реке тонкие бревнышки, останавливаясь у затора и прибиваясь к нему.
— Немного пока еще сверху валит, — заметил главный инженер.
— Привалит еще, — сердито сказал директор. — Ну, что, Терентий Антоныч, скажешь? Глаза-то у тебя как? Видишь? Ведь не на месте они проход пробивают. А?
— Ясно, не на месте, — подтвердил Тереха. — Выход у протоки ближе к этому берегу, почти что рядом, а они на середине, да еще ближе к левому копаются. Сейчас, пока залом не широк, протоку пробить надо.
— Боны у входа поставить, — подхватил главный инженер. — Пикет круглосуточный установить. Лес с верхов через протоку пропустим, а тем временем, без особого напряжения, и весь затор пораспихают.
— Только быстрей надо, — подвел итог директор. — А то как покатит во всю реку — пропало дело.
— Вот и я говорил, — вступил в разговор молодой — надо отыскать место и встряхнуть. Место он покажет, — молодой инженер мотнул головой вбок, указывая на Тереху. — Протоку таким манером освободить — пара пустых. И взрывать совсем немного потребуется.
— А я так скажу, Василий Владимирыч, — горячо заговорил Тереха, с явной неприязнью взглянув из-под лохматых бровей на молодого инженера, — рвать здесь— только дураку впору. Дурацкое дело нехитрое. Спустись ты к рабочим. Скажи бригадиру, чтобы мне руководство передал. А сам поезжай или там позвони: пусть окатку, если где не прекратили, кончают на время.
— Разобрать собираешься? — задумчиво сказал директор, глядя на реку. — А долго ли это? Падает вода. А древесины прогнать уйму надо.
Сердце беспокойно билось в Терехиной груди. Чудилось ему, будто он снова переживает незабываемые дни, когда брал на себя большую ответственность, когда кругом говорили: «Загибает, не выйдет», — и только люди, верившие в него, задумывались: «А черт его знает. Этот по сухому берегу плот проведет». И побеждал тогда, удивляя всех, Тереха. Пузырем надулась от пробежавшего ветра рубаха на Терехиной спине. Деловито и спокойно сказал Тереха, как и подобает человеку, идущему на риск:
— Давай, Василий Владимирыч, людей. Спецовку давай. Вели, чтоб слушались, как бога. Сейчас — время раннее. Если перерыва на обед не делать — разберем. А ты прогрессивку пообещай. Еще до вечера разберем — вот когда. Понял?
И отошел в сторону: решайте, мол, как знаете.
— Ну? — спросил директор, обращаясь к главному инженеру.
Тот снял очки, протер стекла, пожал плечами. Снова надел очки, подумал. Ответил:
— Можно рискнуть. В крайнем случае, экстренные меры принять успеем.
— А ваше мнение? — повернулся директор к молодому инженеру.
Молодой нервно раздул ноздри и не без вызова сказал:
— Я свое мнение, Василий Владимирыч, уже высказал. Решающий фактор — время — за него. А против него, по-моему, нет ни одного серьезного аргумента. Разве что рыба, — иронизируя, добавил он.
Несколько минут директор раздумывал, чуть морща рябоватое лицо. Затем окликнул:
— Терентий Антоныч! Поди сюда! Решили мы: давай действуй. Мы с Анатолием Павловичем, — кивнул он в сторону молодого инженера, — поедем в верха: посмотрим, как лес идет, проверим, не катают ли где близко. А вы идите и принимайтесь за дело. Ну, ни пуха ни пера вам…
«Газик» умчался по мягкой ленте дороги, а Тереха ходко зашагал вниз, к реке. За ним с трудом поспевал торопливо семенивший главный инженер.
…Четвертый час кипит работа на заломе. Урчит трактор, выворачивая обвитые тросом пучки оглаженных от сучьев, ровных древесных стволов. Оставляет трос на их коре глубокие шрамы. Подвывают у нижнего конца затора катера, раздергивающие и размывающие беспорядочное нагромождение бревен. У верхнего конца затора стучат топоры, слышится уханье. Там под руководством главного инженера устанавливают боны — узкие в два-три бревна, длинные илоты для отбива плывущего леса, чтобы шел он в нужном направлении.
Висит над затором шум моторов, стук топоров, треск ломающегося дерева, скрип, лязг, грохот. Но все звуки покрывает гулкое:
— Взя-я-ли-я!
— Дава-а-й!
— А еще ра-а-з!
— Побереги-и-сь!
Слепящее и жгучее солнце повисло над построенным самой рекой бревенчатым мостом. На небе ни облачка, в воздухе ни ветерка. И жгут немилосердные лучи спины и головы сплавщиков.
Сплавщики одеты по-разному. Кто, особым манером завязав уголки, приспособил на голову носовой платок, кто натянул кепку. Некоторые — в одних рубашках, другие — несмотря на жару — в спецовке. А есть и такие, что даже без маек, голые до пояса. У них негритянской черноты плечи и спины: эти не сожгутся. И только ноги почти у всех обуты в резиновые сапоги с отвернутыми, как у ботфорт на старинных картинках, голенищами.
Рабочие распределились небольшими группами вдоль залома, но не по прямой, а по очень извилистой линии. Группы работают на некотором расстоянии друг от друга. Так расставил сплавщиков Тереха.
Сам он, с длиннущим багром в руках, в резиновых сапогах, которые действительно нашлись в запасе у сплавщиков, пыхтя от жары, пробирается сквозь хаос так и сяк наваленных деревьев от одной группы к другой. Тут и там мелькает его светло-синяя рубаха и повязанный на голову мятый носовой платок. Тут и там слышится его простуженный еще в давние годы и поэтому хрипловатый голос:
— Навали-и-сь, братцы! Нажме-ем!
И, не смахивая крупных капель дота с лица, сам наваливается и нажимает так, что гнется древко багра.
— Силен, старый корень, — весело и уважительно подшучивают сплавщики.
— Что лесовик-чертушка!
— Застоялся, разминка потребовалась.
— Плюньте, ребята, отдохните. Он один все растаскает.
Среди рабочих к Терехе явное расположение. Сначала, правда, некоторые из них ворчали, когда главный инженер предоставил Терехе полную свободу действий, а он начал по-своему переставлять сплавщиков. Расстановка была непонятной, линия предполагаемой протоки казалась чересчур причудливой. «Чудит старик», — недовольно бормотал кто-то. Но когда рабочие увидели, что во вновь разбираемых местах обнаруживается порядочная глубина, тогда как там, где они разбирали залом до этого, багор уходил вниз едва сантиметров на семьдесят и касался дна, они прониклись к Терехе уважением и выказывают ему теперь полнейшее доверие. «Ну и память у старого!» — один за другим удивляются сплавщики.
А Тереха счастлив. Вначале он малость струхнул и нервничал, хотя вид держал бодрый. «А вдруг запамятовал? — беспокойно думал он. — Вдруг протока передвинулась? Вдруг не успеем до вечера пробить?» Он представлял себе лицо молодого инженера и нервничал еще больше. «Если не получится, — говорил Тереха себе, — если промажу, Василий Владимирыч ничего не скажет. Или поохает немного. Главный тоже промолчит: сам старается вон как. А этот не промолчит. Скажет: „Говорил я вам — не слушайте старого дурака. Так оно и вышло“. И быстрее вышагивал по залому Тереха.
Но по мере того как обнаруживалось, что он не промахнулся, что расчет оказался точным, по мере того как опытным глазом угадывал он, что работа будет сделана к сроку, былая уверенность овладевала им, зычней звучал голос. Он чувствовал, что с каждой минутой становится как бы прежним Терехой, у которого на любое дело „такая уж планета удачливая“. И хотя, отвыкшие от долгого напряжения, подрагивали ноги, наливалось тяжестью усталости тело, катился по лицу и спине едуний пот, не давал себе Тереха ни минутки роздыха. Пела у старого душа.
„Докажу!“ — думает Тереха, шагая по бревнам, балансируя на них, втыкая с размаху в плотную древесину багор, ворочая стволы с медвежьей силой. „Докажу!“— стучит в Терехиной груди. Думается ему, что докажет он молодому инженеру — прежде всего, а также и директору, и ребятам-сплавщикам, и всем-всем. И не сознается себе Тереха, не отдает себе отчета, что главным-то образом, пожалуй, хочется ему доказать нечто очень важное, необходимое, без чего и жить наплевать, не кому-то иному, а именно самому себе…
„Газик“ промял в песке глубокую колею и развернулся чуть ли не у самой воды. Вышли директор, молодой инженер и шофер. Шофер присел на корточки, плескал воду в лицо и блаженно крякал. Директор и молодой инженер обозревали затор и картину работы на нем.
— Здорово наворочали, — довольно сказал директор. — Ай да молодец, Терентий Антоныч! Смотрите-ка, Анатолий Павлович, — ведь скоро они верхнюю пробку повыбьют. А выше залома вода поднялась, как от плотины. Как жахнет основная струя по протоке, только бревна заиграют.
— Что-то уж больно странная линия протоки. Не ошибается ли он? — усомнился молодой.
— Попомнит! — успокоительно ответил директор. — Отличным лоцманом был. Ну, не молодец ли старина! Ведь он не по всей длине разбор протоки организовал. Зачем, дескать, мучаться — остальное вода доделает. Пробки оставил. И смотрите, как оставил: там, где самый сильный пронос будет. Словно курсы по этому делу окончил. Ну, старик! — не переставал восхищаться директор и, чуть улыбнувшись, скосил глаз на молодого.
…Когда солнце начало спешить к закату, были выдернуты последние навалы леса, загораживавшие вход в протоку большой воды. Рванула струя, и толстенные шестиметровые бревна закрутились в ней, как щепки. Поволокла вода сплошную массу леса по только что пробитому проходу. Первый всплеск бурного вала в стороны от главного русла разбился на тысячи ручейков и фонтанчиков о бревна, нагроможденные с боков протоки, но второй прилив уже выхватил и с боков отдельные деревья, увлек их к выходу на свободную гладь Ломенги.