Странно, кроме почти обжигающего тепла в груди я ещё ощущала, как меня всю трясет от гнева столь сильного, что зубы сводило.
— А ну-ка, если вот так, — подумав, я резко дернула обе руки по направлению одной из стен.
Вспышка! Взрыв! Грохот!
Чей-то крик, яростное рычание-шипение, далекий вой, как от сирены! И пыль от обрушившихся камней! И так радостно на душе стало, что я с садистским наслаждением повторно притянула к себе руки и вскинула ещё раз, в этот раз направляя на другую стену!
И повторный грохот! Тут и бабах! Тут и бубух! Гррр! Брымц!
Императорская семья вскочила на ноги, что-то принялась мне кричать. Но я не слушала, мне было хорошо. То самое злое хорошо, когда ты делаешь что-то ужасное и не можешь остановиться, потому что накипело, потому что так правильно, потому что не хочешь сдерживать себя.
И я повторила фокус с взрывом в третий раз!
Пыль летала вокруг, камни, разбитые вещи! Крик чего-то от меня хотящих мужчин! Слезы перепуганной женщины, неподдельный страх в глазах девушки и обнимающий её брат, с яростью на меня глядящий!
И мой хохот. Нервный, дикий, безумный! И такой довольный…
— Дура! Грохните её кто-нибудь! — прорвался сквозь звуки этой какофонии крик молодого парня.
— Что ты творишь?! — вторил ему рык правителя.
— Тьма, сколько энергии, — простонал и дядюшка, с восторгом глядя на оставленные мной руины.
А там где-то слышался топот многочисленных ног, какие-то крики, продолжала истошно верещать сирена.
— Значит так, — с расстановкой начала я, расправив чуть затекшие плечи, — слушаем меня внимательно, анализируем полученную информацию, осознаем и принимаем меры. Весь ваш род, всю вашу империю, весь ваш мир и вообще всё, связанное с вами, я знать не желаю. Не желаю и узнавать не буду! Мне плевать, кто вы, что вы думаете, что сделали, мне противна одна только мысль, что придётся говорить с вами или как-либо ещё связываться. И я требую, чтобы вы немедленно вернули меня домой, иначе, клянусь богом, я разнесу вам всё к чертовой матери!
— Детка, у тебя стресс, — мягко произнесла женщина, осторожно ступив вперед.
Ей на плечо тут же легла ладонь мужа, которую она скинула, не глядя на него. Взор её сияющих от переживания глаз был обращен прямо на меня.
— Не надо на меня так смотреть, — жестко велела я, не впечатлившись, — я так понимаю, мама?
Слово далось с трудом, пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не продолжить крушить всё прямо сейчас.
Её лицо озарилось радостью, она слабо закивала, будто боялась. Не зря боялась.
— У меня нет мамы, — не дрогнувшим голосом сказала я то, о чем столько раз думала.
Её лицо теперь исказилось гримасой боли и отчаяния, брови страдающе выгнулись, губы искривились… Мне не было её жаль. Вот ни капли. Они же меня не жалели.
— Она умерла, — продолжила я, далекой частью сознания понимая, что схожу с ума и превращаюсь в садиста и маньяка, — знаете, тогда, шестнадцать лет назад, когда оставила двухлетнего ребёнка одного в лесу.
Я перевела ничего не выражающий взгляд на отца, что стоял каменным изваянием, мрачно на меня взирая. Виновато. Бессильно.
— И отца у меня тоже нет, — продолжила малолетняя садистка в моём красивом лице. — Варэа, — сковано начал было он.
— Её тоже нет, — перебила я, криво усмехнувшись, — она тоже погибла тогда в лесу.
Есть только сиротка Варя, это я, а больше никого нет. И я требую у вас ещё раз: верните меня домой.
— Это твой дом, — прошептала та, по чьему лицу текли крупные блестящие слезы.
Склонив голову к плечу, я внимательно вгляделась в её лицо. А мы с ней и правда похожи. Одинаковые глаза, чуть вздернутые носы, форма лица и волосы у неё такого же цвета, как и у меня когда-то были.
— Это не мой дом, — возразила с леденящим спокойствием, — не вернете меня обратно и очень скоро это место перестанет быть и вашим домом. Его просто не будет.
— Ты переоцениваешь свои возможности, — снисходительно улыбнулся лорд с золотым пламенем.
Не переоцениваю. Он берет в расчет исключительно магию, а тут ещё железных дубинок найти можно, они тоже отличные помощники в деле крушения чужого имущества.
Я молча вернула ему его снисходительную улыбку.
— Так что там? — почти вежливо напомнила о самом главном вопросе.
— Ты никуда не пойдешь, — отрезал император.
И маска моего обманчивого благодушия и спокойствия со звоном разлетелась. Оказалось, разлеталась вовсе и не она, а находящиеся тут три окна. Если это я сделала, то мне безумно нравится.
И понеслась!
Я и бабах! Я и грямызь! Я и стены им посносила! И окна пооткрывала, оставив вместо них дымящиеся дыры! И в полу дыр наделала, и мебель с энтузиазмом в окна пошвыряла! Я даже воздух случайно подожгла, но огонь, золотой, кстати, быстро стих.
А когда в этой комнате, из которой императорская семья так и не вышла, крушить больше нечего было, я смело шагнула в одну из дыр, выйдя в коридоре, в который до этого пара моих ударов улетела. В смысле, в нем тоже бреши были.
И дальше было совсем весело! Я иду, а за моей спиной вспыхивает насыщенным золотым пламенем старая ковровая дорожка! И пламя такое большое, грозное, яркое, насыщенное, ревущее, переливающее и мерцающее. Очень красивое, я на пару минут остановилась и просто рассматривала его всполохи, с удивлением отметив, что оно не причиняет мне никакого вреда.
— Она выгорит! — послышалось потрясенное от папочки.
Неуч, не выгорит, а сгорит! И не сгорю, идиот, ты что, не видишь?
— Не выгорит, — уверенный ответ дяди и дальше, — Элен, бери детей и идите… в сад!
А Элен у нас кто? О, мамочка на меня ошарашено смотрит.
— Дети? — хмыкнула, глядя ей прямо в глаза, — А их ты где оставила?
Красивые глаза наполнились слезами. Лицо отца окаменело.
— А-а-а, — «догадалась» я, — вы их ещё не успели нигде оставить, это сюрприз был, да? Что-то вы сдаете, они уже большие, их бросать неинтересно будет. Надо было годика в два!
— Варэа! — прогремел ледяной глас императора.
Мы не убоялись, психи вообще ничего не бояться.
— Варя! — заорала в ответ.
У меня голос помягче его был и потише, но тоже здорово получилось, да.
— Мой вам совет, ребят, — посмотрела я на обнимающего за плечи сестру парня, что не сводил с меня неприязненного взгляда, — бегите сами, пока вас «случайно», — подняла руки и изобразила воздушные кавычки, — где-нибудь не оставили. А ещё не верьте людям, они вообще зло. И, да, не привязывайтесь ни к кому, потом больно будет.
— Это твое жизненное кредо? — сухо поинтересовался паренек.
Вот он заговорил и я четко поняла, что он очень похож на отца. Такой же суровый, серьезный, сильный, пусть и молодой ещё.
— Да, — кивнула ему.
А в груди что-то так неприятно защемило, будто говоря, что этот разговор до добра не доведет.
— У меня тоже есть кредо, — признался он.
Заинтересованно молчу, ожидая продолжения.
— Всегда помни о тех, кто рядом, — с легким намеком произнес он.
С таким вот о-о-очень легким, ненавязчивым, ага-ага.
Что ж, мы тоже так умеем:
— Я никогда о себе не забываю, — улыбнулась ему мягко и да, с намеком.
Мальчик сообразительным оказался, помрачнел немного, но кивнул, принимая мои слова. А затем сильно удивил меня, когда молча развернулся и, обняв маму второй рукой также за плечи, повел обеих женщин прочь. Но уже через пару шагов, когда я тоже собиралась развернуться и продолжить крушение, не останавливаясь обернулся и бросил через плечо:
— В южное крыло не ходи.
— Почему? — проснулось женское любопытство, не задаваясь вопросом «а где это южное крыло есть-то?»
— Наш Хранитель этого не любит, а он сущность противная и на компромиссы не идет, — пояснил мне парень и мне показалось, что я слышу улыбку в его голосе.
Сама невольно улыбнулась, хотя решительно не понимала, с чего бы. И пламя вокруг, что удивительно, стало постепенно угасать. Ровно до того момента, как в одну из дыр не вышел Ник!
При виде наглого противного парня у меня внутри всё вскипело от гнева, что выразилось в мгновенно усилившемся реве пламени! Золотой огонь усилился, стал яростнее, бросился на стены!
— Интересная реакция, — сложил руки на крепкой груди дядя, с интересом меня рассматривая.
— Она выгорит, — повторил отец, проигнорировав его слова.
Да какое выгорит! Сгорит! Сго-рит! А ещё император, неуч необразованный!
— Не выгорит, — повторил дядя вновь, не сводя с меня взгляда, — артефакт не даст.
Кто-то взбесился. Причем это была не я, я и так уже бесячая стояла. Взорвался от гнева император, яростно глядя на брата, с которым был одного высокого роста.
— И что же сделает твой артефакт? — с нескрываемым злым ехидством спросил он, выделив это «артефакт», будто слюну ядовитую сплюнул.
Ой как интересно! Похоже, тут некоторые друг друга недолюбливают. Причем это исключительно император, потому что дядя на него даже не посмотрел, продолжая созерцать меня.
И я прислушалась к их разговору, даже пламя опять утихать начало, но тут Ник, каким-то неизвестным мне образом оказавшись прямо у меня за спиной, коснулся плеча и с улыбкой протянул чашку с каким-то горячим напитком.
— Что это? — удивленно уставилась в жидкость, напоминающую чай, и пахнущую травами.
— Чай, — с улыбкой заявил он.
Горячий чай, что более важно. Прямо очень горячий…
— Успокоительный? — хмыкнула в ответ, осторожно принимая кружочку.
— Ага, — весело согласился он, широко улыбаясь.
Улыбка его угасла в тот же самый момент, как я, продолжая скромненько тупить глазки, приподняла кружку, поднося ко рту, и рывком отправила на парня.
— Ну ты! — заорал он, отскакивая от меня с расширяющимися зрачками.
Он ещё что-то сказать хотел, но тут пламя буквально взревело, заполнив пространство вокруг меня. Хмыкнула, бросила чашку в Ника, не видя, уклонился он или нет, и пошла крушить дальше.
Гобелены, ковры, скромная мебель, деревянные двери, картины на стенах, шторы на окнах — горели. Все, без жалости и сострадания. Все они оказывались порабощены золотым пламенем.
Стены разлетались на маленькие камушки, окна взрывались стеклянной стружкой, а внутри меня царил покой и счастье.
И вот иду я по очередному коридору, с которого спасаются бегством воины в светлых доспехах и прислуга, и думаю о том, что я реально сошла с ума. Даже не из-за того, что сжигаю средневековый замок с помощью золотого огня, направляя его просто мановением своей руки, а из-за своих чувств.
То, что я сказала им там, было жестко. Я это отлично понимала, осознавала, но всё равно сказала, наслаждаясь убойной реакцией. Мне нравились слезы на лице женщины, нравилось её выражение вины и безысходности. Нравилось перекошенное от гнева лицо императора.
Нравилось, но… в душе было пусто. Гнев сжег всё, словно он и был этим золотым огнём.
Я не простила их, конечно же нет! И сомневаюсь, что смогу когда-либо простить, куда проще просто не знать их. Но всё это… меня отказываются отпускать домой, как сделать это самостоятельно, я понятия не имею. Ни малейшего.
И это несправедливо.
Когда я мечтала о том, что родители найдут меня и мы будем жить счастливо, их не было. Никогда не было. Но стоило мне смириться и научиться жить самостоятельно, без оглядок назад, только с затаенной болью и печалью, как они тут же появляются. Врываются в мою жизнь вихрем, все круша и неся разруху и пробуждая ту старую, живущую во мне боль.
Несправедливо. Они не могут вот так взять и выдернуть меня из моей жизни, заставляя быть здесь…рядом с ними. Их не было со мной, вот и меня с ними не будет.
Зачем вообще надо было всё это делать? Жили же спокойно себе всё это время, детей вон ещё двоих родили, молодцы какие. Пусть дальше и живут — без меня!
Я и сама не поняла, как ноги вынесли меня в, кажется, сад. Здесь было свежо, немного прохладно, что остудило мою разгоряченную кровь, много зелени и пестрые цветы. А сама я каким-то неведомым образом оказалась у озера.
Большая зеркальная поверхность расположилась посреди сада, с одной её стороны был высокий дуб, подальше ещё два дерева, названия которых я не знала. А ещё тут был длинный деревянный мостик, на который я зачем-то и пошла, остановившись на самом краю, с печалью глядя на своё отражение внизу.
Растрепанная, в серой кофте с капюшоном, накинутой поверх черной майки, в черных узких джинсах и такого же цвета кроссовках. Красотка. Особенно по меркам здешней моды.
А лицо… на нём застыла гримаса боли. Моя рана на сердце, которую я так старательно сшивала столько лет, кровоточила и разрасталась. Душу рвало на части, но уже не от ярости — ей было больно. Ужасно, нестерпимо больно настолько, что хочется кричать. Слёзы обожгли глаза, устремившись вниз неудержимым потоком. Так противно, несправедливо, нечестно!
Закусила губу, чтобы не реветь, и неосознанно сползла на деревянные доски, с тоской глядя на свое отражение сквозь туманную пелену перед глазами.
Детская обида всплыла внутри, обжигая и причиняя ужасную боль. Я всегда ждала их, ждала маму, чтобы она пришла и забрала меня. Всегда мечтала, что вот-вот откроется дверь и они появятся. Но их не было, никогда в моей жизни их не было, никакого упоминания, никакой весточки! Да получи я от них хоть клочок бумаги с надписью «ты нам не нужна, мы тебя не любим», я страдала бы куда меньше, чем от постоянных ожиданий и терзаний.
Всхлип не удалось сдержать, я торопливо прижала руку ко рту, чтобы просто не разрыдаться, хотя уже начала. Из-за слез не было ничего видно, горло рвало спазмом, а внутри всё тянулось, сжималось, рвалось…
Меня просто выбросили. Как ненужную вещь, как котенка, надоевшего своим нытьем. Выбросили в лесу, надеясь, что я умру там. Так я думала уже много лет…
А теперь…
Я не могу. Просто не могу закрыть глаза на минувшие шестнадцать лет и простить их! Я не могу!
И, наплевав на всё, я просто обхватила колени руками и разрыдалась. Ледяная боль внутри обжигала, оставляя свой след в моей душе. Я просто ревела, вспоминая, что никогда никому не нужна была. Как меня брали семьи и возвращали через пару дней — вначале они жаловались на мою замкнутость, а затем не могли примириться с моим дерзким характером.
И раз за разом, возвращаясь в ненавистные стены детского дома, я с яростью ожидала наказания. Наказания за то, что вернули. За то, что не полюбили. За то, что не приняли. Не впустили чужую в свою семью.
И они наказывали, все трое из четырех воспитателей. Алла запирала или била, Ольга Борисовна долго отчитывала, не гнушаясь использовать ненормативную лексику по отношению к детям, Наталья Ананьевна несколько дней не пускала в столовую, распоряжаясь, чтобы провинившимся приносили только воду и немного хлеба рано утром и поздно вечером. И только лишь Анастасия Александровна всегда поддерживала, успокаивала, говорила, что это всё ерунда и найдётся тот, кто полюбит нас всем сердцем. Она была самым добрым, самым светлым человеком за всю мою жизнь.
А я никогда не могла понять, почему. Почему воспитатели делают это, ведь мы не виноваты. Почему взрослые люди не берут нас в свою семью, почему…
Рука неосознанно потянулась, забралась под футболку и коснулась бугристой полосы на левой лопатке. Единственный шрам, оставшийся от Аллы — она тогда была зла из-за моего очередного возвращения, а потом я, не сдержавшись, наорала на неё и опрокинула одну из ваз, тут же разбившуюся. Одним из осколков она меня и… пусть будет наказала. Один-единственный столь глубокий порез, что за все время позволила себе эта ненормальная, от которого действительно остался шрам. А её потом наругала заведующая — за разбитую вазу, ни слова не сказав обо мне.
Глава 3
— Что там?
Я вздрогнула, услышав голос за своей спиной, мгновенно одернула руку и, не оборачиваясь, вытерла мокрое лицо руками.
Рядом появились высокие черные сапоги, сменившиеся штанами… в смысле, этот кто-то присел рядом, а затем прямо перед глазами у меня появился беленький платочек. Осторожно взяла его, старательно утираясь уже им.