В конце…
В конце чего?
В конце меня? В конце нас?
Чернильные пятна ночи залили всё во мне… злые, горькие, уже не чёрные, а с отблесками алого пламени для Элис, Тани, Эдварда – всех, из-за кого я превратилась в один сплошной комок боли.
Я вампир. Я не должна ничего чувствовать. Но мне больно. Настолько больно, что мои извивания и крики от яда Лорана были подобны ласке тёплого кошачьего языка.
Никогда я не думала о том, что случилось со мной, как о наказании. Но сейчас - именно в эту минуту – я осознала, что была наказана за то, что позволила себе любить. Вот как первых христиан убивали за веру, так и я пострадала за свою любовь. Запретную любовь к тому, кто не принадлежал этому миру. Кого вообще не было в традиционном списке божьих созданий.
Скажите обычному человеку, что монстры среди нас, и он рассмеётся вам в лицо. И я бы рассмеялась. И сейчас смеюсь. Я знаю, почему, из-за кого и благодаря кому я стала монстром. Но ведь не это главное. Главное, что теперь – теперь - я не знаю, благодаря кому смогу перестать им быть.
Элис что-то почувствовала или увидела, потому что внезапно схватила меня за руку:
- Белла, он любил тебя. Всегда любил. Верь в это.
Надо было что-то сказать. Я понимала, что сейчас последний раз вижу Элис Каллен. Аутодафе, прощение – всё это не для нас. И она, и я это понимали.
- Всю свою вечность я буду благословлять тебя за твой дар. Именно благодаря ему Эдвард жив.
Говоря эти слова, я смотрела в полные боли глаза той, кого когда-то называла своей подругой. Я запретила себе быть милостивой: лучше пусть она навсегда запомнит меня такой – жёсткой, озлобленной, безжалостной.
- Но именно из-за твоего дара я сейчас здесь. И за это я тебя ненавижу. У меня больше ничего нет. Время забрало всё, что было мне дорого. И вечности мало для того, чтобы перестать сожалеть об этом. Не ты сделала меня вампиром. Но именно ты позволила этому случиться.
Я видела, как содрогнулись её плечи, но мне больше незачем было быть снисходительной.
- Если ты настолько любишь своего брата, постарайся и дальше скрывать от него правду. И не смотри за мной, Элис, - предупредила я. - Никогда больше не смей за мной смотреть.
Да у неё и не получится: я поняла, что именно щит не даёт Элис меня увидеть. Всего-то и стоит постоянно его носить. Да я и так постоянно была под ним.
- Белла, не уходи! - простонала она. – Ты же любишь его.
- Люблю, - спокойно согласилась я и сама удивилась этому спокойствию. – И всегда любила. И буду любить. Для меня ничего не изменилось. Но я могу жить без Эдварда. И он может. Даже если не мог когда-то, то теперь может - я видела это собственными глазами. Видела, что он счастлив. Может быть, не так счастлив, как был бы со мной, но всё-таки счастлив.
Я верила в то, что говорила. Искренне верила, и именно поэтому мой голос звучал твёрдо.
- Может, он и любил меня, как ты говоришь, но я больше не могу себе позволить вспоминать об этом. Я не буду скрывать: до того, как вчера я покинула Эдварда, во мне было что-то тёплое и огромное. Сейчас его нет. Я нашла в себе силы уйти, но совсем по другой причине, нежели когда-то это сделал он.
Я окинула взглядом окружающее нас ночное пространство. Решение принято, пути назад нет. Вечность – это только начало.
- Ты вмешалась в наши судьбы, Элис. Но твоя попытка поиграть в Бога провалилась. Пара для вампира, - горько рассмеялась я. - Ох, если когда-нибудь напишут учебник по нашему виду, Белла Свон и Эдвард Каллен станут исключением из этого правила. Проследи за этим.
Больше мне нечего было сказать, и я ушла. Теперь уже навсегда.
Часть 6
Soundtrack My Immortal by Evanescence
У каждого живого существа есть определённый предел, за которым либо жизнеспособность, либо сознание перестают быть определяющим фактором его существования. Болевой порог – одно из проявлений такого предела. Из-за боли личность может перестать быть личностью, и не важно - эмоциональная это боль или физическая. Как не важно, человек ли вы, животное или растение.
Живое существо делает всё возможное, чтобы освободиться от боли: дерётся, дёргается, кричит, вырывается. Откусывает себе лапу, пойманную в железные зубы капкана, покрывается роговым слоем, впадает в спячку. Иногда это помогает, иногда нет, но всегда реакция на боль – это сигнал, что больше так делать не надо. Даже безмолвный цветок может быть услышан: его листья пожелтеют, стебель высохнет, а лепестки опадут. Итог: его либо вылечат, либо вырвут с корнем и оправят в переработку. Иногда последний вариант – самый милосердный.
Для определённого типа существ даже милосердие бывает недоступным.
Влажные амазонские леса, кишевшие живностью, были достаточно безлюдны для того, чтобы перестать осознавать себя человеком. Я перестала сражаться с природой и превратилась в того, кем была с момента перерождения. То есть, нет - не превратилась, я вспомнила, как это – быть хищником. Я вытравила из себя человека. Оставаться им для меня стало очень болезненно.
После многодневной гонки от причин этой боли, я обнаружила себя в лесах Южной Америки. Чувство времени потерялось где-то по пути, и сколько дней и ночей, а может быть лет и веков я провела, охотясь и просто поддерживая существование – мне неведомо. Я отпустила себя, чего не делала довольно давно, и вскоре ничто не занимало меня больше, чем охота. Незачем было сдерживаться, все мои многолетние тренировки по контролю жажды оказались ненужными. Неинтересно было – что, когда и в каком количестве есть, - я просто перестала это контролировать: стоило лишь почувствовать запах добычи, услышать её сердцебиение, как она уже была обречена.
Последнее, что оставалось во мне от первоначальной меня – это нежелание человеческой крови. Оно было сродни отвращению: я слишком долго прожила среди людей, чтобы допустить мысль питаться ими. Я превратилась в хищника, но не стала монстром. За много миль я чувствовала редкие поселения немногочисленных местных племён, что позволяло обходить их как можно дальше. Я не боялась за свою выдержку, не боялась за их жизни. Определённые опасения могли возникнуть лишь за душевное спокойствие того, кто случайно повстречает на своём пути человекообразное существо, отдалённо напоминающее женскую особь. Мне не нужна была обувь, не нужна была одежда, я не заботилась о том, как выгляжу, и, честно говоря, всего этого в моей голове просто не было.
Я перестала испытывать жажду, насыщая себя как только чувствовала приближение к горлу её когтистых лап. Мой щит, под которым я пребывала теперь уже постоянно, стал истончаться. Я чувствовала и видела это по тому, как реагировали на меня мои жертвы. Потеря контроля над жаждой открывала меня для мира. Всё чаще моё появление предугадывалось: не только необъяснимый страх, который испытывали при нём все живые существа, но также и запах начал просачиваться сквозь ментальный щит, заставляя жертвы убраться с моего пути. Необходимо было снова брать себя в руки, но мне отчаянно этого не хотелось.
Это пришлось сделать в одночасье, когда почти забытое чувство тревоги заставило оглянуться через плечо. Я зашипела больше из-за разочарования, нежели от страха. Вампира ещё не было видно, но кто-то определённо должен был появиться на противоположном берегу широкой, заросшей тиной реки. Кто он был, зачем он здесь? Было ли его целью найти меня, или же это кочевник, случайно забредший в эти забытые богом места. Единственное, что я чувствовала – раздражение от того, что придётся уйти. И сделать это надо было как можно быстрее: больше никаких вампиров в моей жизни!
Я перебралась в горы, направившись к югу от амазонских дебрей. Живность там была более разнообразной, и некоторое время я провела, наслаждаясь новыми вкусовыми ощущениями. Ламы, пумы, кугуары – все они достаточно хорошо питали меня, но никак не способствовали восстановлению щита. Нужно было остановиться, и я отправилась в Новую Зеландию: край света для тех, кто желает никогда не быть найденным. В том числе и для вампиров: скудность предлагаемого Южным островом рациона отпугивала от него подобных мне существ.
Я жила в горах, иногда спускаясь в долины. Моё вегетарианство стало похоже на веганство: кролики, мелкие грызуны – вот и всё чем я питалась. Иногда я воровала на фермах коров и свиней. Свиная кровь была самая сладкая, но я редко позволяла её себе: всё-таки целью моего пребывания здесь было восстановление утраченной прочности щита. Лёгкая жажда снова стала моей спутницей, но переносила я её гораздо легче, чем в первые годы. Вновь обретая, я чувствовала, как вместе с ней в меня постепенно возвращается насильно выгнанная человечность.
Однажды я застала себя сидящей на вершине горы, любующейся закатом. Краски, которыми лучи упавшего за горизонт солнца раскрасили небо, были невыносимо прекрасными: от режущего глаза бело-розового до тёмно-красного; от нежно-голубого до насыщенного фиолетового. Вспомнить названия цветов получилось не сразу, но когда, наконец, это удалось, я радостно рассмеялась. Впервые за много дней. Или веков. Осознав это, я рассмеялась ещё громче, и неожиданно чувство неимоверного облегчения затопило меня: я наблюдала, как умирал день. Я любовалась этим зрелищем. Я ценила красоту.
Я всё ещё была человеком.
Многолетнее ли вегетарианство сделало меня такой, или те надежды, что долгое время не умирали в моей душе, - но внезапно я поняла: бесполезно бежать от себя. Я не хищник, раз могу чувствовать. Я не монстр, раз могу удержаться от соблазна им стать. Убийство ради пропитания никогда не было грехом даже среди людей, но, в отличие от них, себе подобных я не убивала. Моя сущность - пить человеческую кровь, но я иду наперекор своей природе. Да - я зверь, но зверь думающий. И ареал моего обитания не леса и горы, а городские кварталы и маленькие дождливые города. Я менее зверь, чем множество населяющих их людей.
Снова я чувствовала себя новорожденной. Но теперь рождению этому я искренне радовалась. Пришла пора возвращаться.
Год я прожила в Австралии. Необходимо было снова привыкать жить среди людей. Нет, никаких проблем с жаждой не возникало, но за три года, проведённые вне социума, в мире многое изменилось. Как изменилось и во мне. Теперь я знала, что сущность - преходяща. Что нет ничего вечного, кроме времени. И я тоже была временем, что текло между людей, не запоминая их имён, лиц, но пользуясь благами, что они для своего времени – меня – создавали. Я ещё больше стала ценить искусство и культуру, музыку и застывшие формы. Спустя пять сотен лет девушки всё ещё плакали над Шекспиром и Бронте, и думаю, пройдёт ещё пятьсот, а плакать они не перестанут. Люди уходили, но то, что делали наиболее талантливые из них, оставалось и бережно хранилось потомками. Меня интересовало всё новое: я пыталась угадать, что из него смогу унести в вечность, а что перестанет интересовать уже следующее поколение.
Я не стала социопатом, но запретила себе обращать внимание на такие мелочи как деньги, одежда, место жительства. Мне нужны были деньги – я их брала: для вампира не было ни одного замка, ни одного сейфа, который он не мог бы вскрыть. Мне нужна была одежда – я тратила на неё эти деньги. На них же я оплачивала квартиру, они же позволяли мне покупать всё, что нравилось. Когда деньги заканчивались, я либо просто брала то, что хотела, либо снова находила сейф.
Австралия наскучила быстро, и я вернулась в Америку.
Я меняла города, без жалости оставляя в них всё, что мне было ненужно. Но постепенно, как и любой человек, начала обрастать вещами. Это немного тревожило: с каждой любимой вещью я становилась менее мобильной. В коне концов, пришло понимание, что такой образ жизни не для меня: надо было либо остановиться, либо бросить всё и снова кочевать по миру. Последнее мне искренне надоело, но для первого пока не хватало смелости.
Оставаясь наедине с собой, я всегда закрывалась щитом. И вообще, старалась лишний раз не показываться людям. Впервые я сняла щит в Сиднее, недалеко от знаменитого оперного театра. Это была проверка. Около недели после этого я курсировала по городу и окрестностям, прислушиваясь к своим инстинктам, но знакомого покалывания в лопатках не ощущала. Постепенно я увеличивала время пребывания вне щита, прекрасно понимая, что навсегда отказаться от него не получится. Шанс, что за мной могут наблюдать, оставался.
Прошел ещё год, прежде чем я позволила себе прожить на одном месте больше месяца. Ничего не случилось, но, тем не менее, я покинула уютную двухуровневую квартиру в Чикаго, отправив свои вещи федеральной почтой до востребования в небольшой городок в Висконсине. Затем был Мэн, Северная Дакота, Айова… Через семь лет после последнего посещения, я рискнула приблизиться к Вашингтону.
Городок Льюистон, на границе штата Айдахо. С документами на имя Розмари Гудвин меня с лёгкостью взяли смотрителем в муниципальную библиотеку. Мешковатая одежда, очки в роговой оправе, аккуратно убранные с лица волосы – незаметная серая мышка, которую никто и не вспомнит через пять минут после встречи. Я работала три дня в неделю, остальное время проводила вне города, развлекая себя охотой и путешествиями. Несколько раз я пересекала границу Вашингтона, но дальше чем на сотню миль на территорию штата не углублялась.
Так я прожила ещё полгода, когда, наконец, решила, что могу беспрепятственно поселиться в родных местах. Я понимала, что север штата закрыт навсегда, но, честно говоря, густонаселённый Сиэтл привлекал меня гораздо больше.
Всё было чудесно: мне удалось найти квартиру в нужном районе – таком, где никогда и никому нет ни до кого дела. У меня было новое имя и новая внешность. Я даже позволила себе завести подругу. Хотя, вряд ли маленькая темноволосая Эмили Клируотер, снимающая в доме напротив крошечную квартирку с одной спальней, знала об этом.
Часть 7
Soundtrack - Life for rent by Dido
Шел второй месяц моего пребывания в Сиэтле. Я с лёгкостью устроилась на работу: диплом бакалавра английского языка, никаких возражений по поводу ночных смен – и перед вами новая сотрудница библиотеки Вашингтонского университета. Я работала, предпочитая полутёмные подвалы архива залитым солнцем библиотечным залам. Как бы ни была авторизирована современная жизнь, некоторые вещи оставались неизменны: печатному слову до сих пор верили больше, чем напечатанному на экране, и до сих пор архивы предпочитали располагать в подвальных помещениях. Подсознание человеческое срабатывало верно: всё уходит в землю – люди, истории, имена.