Никто не говорил о себе. И капитан, который лежал на носилках, в полумраке, у самой стенки, сказал мне:
— Да что о себе… Вот если хотите, о некоторых бойцах я вам расскажу. Даже непременно нужно о них написать.
Я узнал его фамилию: капитан Мирошник. У него было мужественное лицо украинца с высоким лбом и хмурыми бровями. Видно, сильное сердце капитана перебороло уже тяжелую рану на руке, плотно обвязанной окровавленными бинтами.
И этом тесном таманском домике я записал рассказ капитана Мирошника о его бойцах…
Они высадились в Эльтиген. Тяжело достался первый клочок земли, опутанный колючей проволокой, изрытый траншеями, между которыми разбросаны горбы дзотов с амбразурами, глядящими в море.
Наконец, немецкие дзоты на берегу опустели. Их гарнизоны бежали или были истреблены. Бойцы окопались и заняли немецкие траншеи, выбросив из них трупы в грязно зеленых френчах.
Бойцы знали, что немцы пойдут в контратаку. И каждый до рассвета приготовился встретить врага. Рассвет наступил незаметно. Розовая кромка окаймила небо над морем.
— Если пойдут, то пускай идут скорее, — говорил сержант Гасанов, горячий горец. — Ничего хуже нет, чем ждать.
— Не торопись, — ответил кто-то. — На войне говорят: всегда успеешь туда, где стреляют…
Но немцы не заставили ждать долго. Они пошли. Впереди медленно ползли танки, низкобрюхие, как железные пауки. Они шли, стреляя на ходу.
Гасанов не стерпел. Он пополз навстречу танкам с ловкостью охотника за опасным зверем, сжимая в руке гранату.
Удачный бросок: граната разорвалась под гусеницей головного танка. Он, громыхая, отвернул в сторону и замер. Но башня его повернулась к Гасанову, и в темной щели брони вспыхнули злобные огоньки. Две пули обожгли плечо Гасанова. Он даже не вскрикнул, не пополз назад, а с яростной злобой стиснул зубы и начал карабкаться на бугор — навстречу второму танку. Все следили за ним, поднимаясь над окопами выше и выше, чтобы видеть героя.
Бронебойщики открыли огонь по танкам. Бой закипал.
Гасанов впивался руками в землю. Не было сил ползти дальше. Сержант выждал, когда танк поравнялся с ним, тогда он метнул гранату. Танк остановился, задымил.
…Бойцов уже не было в окопах. Их поднял подвиг Гасанова, их подняла команда. Они пошли на врага, и завязался рукопашный бой, а немецкие танки и артиллерия оказались бессильными. Если они стреляли, то поражали и своих солдат.
…Сержант Цховреба ворвался в немецкий окоп. Он сразил трех немцев из автомата, четвертый вырос перед ним неожиданно, когда в диске автомата не осталось ни одного патрона. Цховреба ударил гитлеровца лопаткой, и тот рухнул замертво.
…Разные характеры у людей — по-разному они дрались. Красноармеец Немериченко — осанистый, неторопливый украинец из числа тех, которые прежде, чем ответить на вопрос, почешут подбородок и подумают. К таким с доверием привязываются молодые бойцы. На этот раз еще на боте к Немериченко подсел молодой боец Черноглазов.
— Операция предстоит сурьезная, — вслух рассуждал Немериченко. — А корабель-то не дюже большой для такого дела… Море беспокойное.
— Насчет кораблей рассуждать, надо же иметь об этом представление! — вмешался моряк. — С этих кораблей в десант высаживаться лучше нет.
— Ну-ну, — сказал Немериченко.
— Что ну-ну! Это же мотоботы, которые в Новороссийске прошли проверку!
— Так это я и говорю, ясное дело, — согласился добродушно Немериченко и подумал, что действительно без проверки на таких кораблях в десант бы не послали. — Корабль маленький — цель неприметная. Оно и лучше…
Вместе с Черноглазовым он высадился на берег и побежал к дому. Там суетились немцы. Кто-то, ругаясь, пытался зажечь свет. Бесполезно чиркала зажигалка. Немериченко бросил в окно гранату и сказал Черноглазову:
— Еще одну подай-ка там.
Черноглазое протянул гранату.
— Запал вставил?
Черноглазов кивнул головой. Из окна по тьме хлыстнули пули. В домике глухо простучал немецкий автомат. Но Немериченко расчетливо пригнулся и бросил в окно вторую гранату.
Только один немец выскочил на порог и тут же упал, словно спотыкнулся: Черноглазов срезал его короткой очередью.
— Автомат-то поставь на одиночную, патроны надо беречь, — наставительно сказал Немериченко…
Вскоре бойцы сидели на дне глубокой немецкой траншеи.
— Эх, табачок-то совсем отсырел!
— Кто просмотрел, у того и отсырел, — пошутил Немериченко. — Я гадаю, что курец ты плохой, если у тебя в десанте для табаку не нашлось сухого места.
Он вынул из вещевого мешка тугой кисет, завернутый в плащпалатку, свернул «козью ножку» и задымил.
— У кого тоска настоящая, угощайся.
К кисету потянулся добрый десяток рук…
Не успели бойцы докурить, — кто-то сообщил: «Танки!»
— Быстрее, — крикнул Немериченко. — Вон в том блиндаже зажигалки немецкие… Пошукай!
«Зажигалками» он называл немецкие термитные гранаты, похожие на большие лимоны. Черноглазов принес две «зажигалки». Немериченко взял их, уложил возле себя поудобнее и стал ждать.
Один танк подошел совсем близко. Немериченко швырнул гранату под его гусеницы и крикнул:
— А теперь зажигалку!
Тяжелый «лимон» цокнулся о броню, рассыпав по ней веселые синие огоньки, будто танк облили горящим спиртом. Скоро танк превратился в факел…
В пекле боя от сопки к сопке кочевали со своими длинными ружьями бронебойщики, все чуть грузноватые, чем-то неуловимым похожие друг на друга. Один из них обладал чудесной фамилией — Счастливый.
Немцы бросили на десантников три тяжелых танка. Казалось, бронебойщики не смогут бороться с ними. Но Счастливый меткими пулями заклинил башни всем трем танкам, и они не в силах были повернуть своих башен ни вправо, ни влево.
— Мать честная! — не выдержал кто-то. — Да ведь верно, что ты счастливый!
— Это не он, — ответил другой боец, — а мы, пожалуй счастливые, что он с нами оказался!
Люди дрались по-разному. В одной цепи они дополняли друг друга орлиной отвагой и неторопливым расчетом.
— И все — большие мастера бить немцев, — закончил капитан Мирошник рассказ о своих бойцах.
Была поздняя ночь в Тамани, когда я вышел из домика где лежал капитан Мирошник. Вскоре я нашел его имя в Указе Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза за форсирование Керченского пролива.
— Как же это так, — подумал я, — почему ни слова не сказал он тогда о себе?
А надо ли? Ведь он был в том бою командиром, он руководил десантниками, о которых рассказывал.
Высота Тарасенко
В октябре 1944 года на горе Митридат в Керчи открылся памятник героям-десантникам Отдельной Приморской Армии и Азовской военной флотилии. Издали с моря виден огромный обелиск, увенчанный орденом Славы и надписью, высеченной на камне:
«Бессмертным героям — Советская Родина».
Стоит этот памятник на древней горе, как маяк свободного Крыма.
Сюда, на Митридат, после жестокой борьбы пробилась десантники из Эльтигена во главе со своим талантливым командиром, Героем Советского Союза, полковником Гладковым. 36 дней с небывалой стойкостью эльтигенцы сражались на огненном клочке земли. Они приковали к себе внимание и отчаянные усилия немцев.
Героизму десантников Эльтигена были во многом обязаны своим успехом отряды, ударившие по немцам севернее Керчи.
Сюда ночью 3 ноября высадились гвардейские полки. Десантные отряды раздробили немецкую оборону и сомкнулись, освободив поселки Глейку, Маяк, Жуковку и рыбачью пристань Опасную.
Я получил разрешение переправиться на Керченский полуостров.
Наш «У-2» поднялся в воздух с импровизированной площадки близ таманской станицы. Вот исчезли с глаз ее белые домики, беспорядочно разбросанные среди поля. Показались снежно-пенные буруны лиманов.
Мы пролетели над тяжелыми батареями, стреляющим! через пролив. Под крыльями самолета проплыла коса Чушка которая с воздуха похожа на огромное дерево, упавшее в море. Отростки ее протянулись в море, как ветви, и их захлестывает прибой. Коса Чушка была трамплином для десантных отрядов, множество причалов прилепилось к ней.
Где мы сядем в Крыму? Летчик смотрит по сторонам. Ветер, ледяной, хлесткий, затрудняет дыхание. Мотор «У-2» выбивается из сил. Крымский берег наплывает на нас.
Самолет послушно теряет скорость. Мы идем на посадку. Кажется, что «У-2», простуженно кашляя, падает в воду. У самого берега он касается колесами земли и торопливо бежит по ней.
Нас встречает дежурный по «аэродрому», низенький лейтенант в меховой куртке. Встречает довольно странным образом. На руке лейтенанта — спасательный круг. Свободной рукою он машет в сторону моря и кричит что-то такое, чего нельзя разобрать из-за шума мотора. Летчик не глушит мотора: «аэродром» виден немцам и обстреливается их артиллерией.
Дежурный занимает мое место в кабине. «У-2» сразу делает резкий поворот и затем летит над морем, низко прижавшись к волнам.
Только тогда мы увидели на соседней высотке факел: горел истребитель, сбитый «Мессершмиттом». Может быть, этот истребитель барражировал над проливом, прикрывая переправу и наш «У-2». Теперь мирная машина везла спасательный круг летчику, который прыгнул с парашютом в воду и черной точкой покачивался на волнах.
Летчика-истребителя спасли.
Трудную и необычную жизнь вели десантники на клочке земли, ласково прозванном впоследствии «крымским пятачком». В пехотных цепях стояли тяжелые пушки. Когда море бушевало, суда «малого флота» не могли пробиться через пролив, чтобы доставить десантникам продовольствие и боеприпасы. Тогда, надрываясь и не страшась опасности, работали «У-2».
Они садились у самой воды, касаясь колесами желтой кромки песка и прячась за высотой. С другой стороны ее был первый причал на Керченском полуострове.
Какую же огромную роль играла эта высота, захваченная десантниками в ночь высадки и закрывшая море от глаз врага! Крутая, темная, с камнями, вросшими в землю, стоит она над морем. Волны ли с бешеной силой забросили камни на склоны ее, или скатились они с вершины?
У этой высоты не было имени.
Над ее вершиной вспыхнул красный флажок, установленный гвардии рядовым Павлом Евдокимовичем Тарасенко.
Я встретился с ним на Керченском полуострове. У Тарасенко, кубанского юноши, худощавое длинное лицо, большие глаза. Он молчалив, потому что очень скромен. Но нам пришлось провести длинную осеннюю ночь в блиндаже. И мы разговорились. Герой Советского Союза гвардии рядовой Тарасенко рассказал о себе.
Он сражался под Курском, был радистом на батарее. В бою его рацию разбило. Но связь не перестала работать. Радист Тарасенко под ураганным огнем относил сведения на батарею сам.
Немцев отбросили. Но радиста нашли на поле боя с окровавленной ногой.
На комиссии, после лечения в госпитале, ему сказали:
— Не годен!
С палкой в руке двадцатидвухлетний Паша Тарасенко показался на улицах родной Кореновской. Вначале он не говорил никому, что вернулся совсем. Он твердо решил — снова быть на фронте.
— Какой же ты солдат, Паша! Хромый-то, — вздыхала мать.
Но не не удерживала. Она проводила на фронт мужа. Сын должен быть там же, когда вся Родина в бою.
С большими трудностями, после многих заявлений, Павла зачислили в нестроевую часть. Под Таганрогом он встретил земляков. Ему стало не по себе от того, что он в обозе, а не на переднем крае. Солдаты говорят: на фронте раны сами заживают. Павел уже не хромал. Сутуловатый, коренастый капитан взял его бронебойщиком.
— Но уж как не повезет, так не повезет. Снова ранило, — сказал Павел, виновато улыбаясь, и кинул потухшую папироску в уголок блиндажа.
…Его привезли в госпиталь с осколком в руке. И вновь, как и раньше, у него была одна мысль: скорее на фронт. Что не давало ему покоя?
Немцы. Он ненавидел их все больше и больше.
Гвардии рядовой Павел Тарасенко еще успел участвовать в боях за очищение от врага Тамани. И вот он стоит перед всем батальоном, скромный и бессмертный советский боец. И сердце бьется сильно в волнении.
Павел взял в руку флажок — трепетный лоскут кумача на тонком древке. Волнение было заметно на лицах всех гвардейцев, сосредоточенно глядящих на товарища. Ему доверяли они честь батальона.
В эту минуту у Павла нашлись замечательные слова. Он сказал:
— Я клянусь товарищу Сталину, вам, товарищи гвардейцы, что этот флаг пронесу сквозь любой огонь и выполню свою задачу. Если меня сразит пуля, я прошу того кто будет ближе ко мне, подхватить этот флаг и водрузить на первой крымской высоте.
Так говорил солдат, который хорошо знал, что такое бой.
…На катере к Тарасенко вернулось обычное спокойствие. Моряки спрашивали:
— Ну, как?
— На земле, конечно, привычней, — отвечали им пехотинцы, — но ничего, переедем. Говорят, тут море неширокое.
Тарасенко одним из первых прыгнул в воду. Он промок насквозь, пока выбрался на берег, и флаг, который он развернул над собой, тоже был мокрым.
Немцев Тарасенко не увидел. Но вокруг была сильная стрельба. Он кинулся к высоте. На миг появилась мысль: «А вдруг вот так и удастся добежать до вершины и установить на ней флаг».
Но сейчас же сбоку ударил немецкий пулемет. Павел упал, успев услышать чей-то голос:
— Смотрите, Тарасенко впереди! Не отставай!
Тарасенко пополз к немецкому пулемету, бросил в окоп гранату. Кто-то тоже метнул гранату с другой стороны и прыгнул в окоп. Разве разберешь во тьме, кто это был.
Павел понял, что гвардейцы стараются не отставать. Он вновь побежал к вершине высоты. Колючая проволока. Он передохнул и стал перелезать через нее. За проволокой пули, посвистывая, впивались в землю.
Тарасенко вставил древко флага за пояс. Темный лоскут забился над плечом, как бьет птица крыльями, затрепетал на ветру. Павел бежал вперед, стреляя из автомата, ремень которого обнимал его шею.
Вперед, вперед!
Тень немецкого солдата мелькнула у вершины. Павел снова метнул гранату. И вот он — желанный конец высоты, ее крутой окаменевший пик. За ним начинается спуск, падает в темень.
Павлу казалось, что он бежал, а последние метры он уже полз с трудом. Прильнув к земле, он вонзил в нее, в холодную, жесткую, — острое древко флажка.
Утром десантники увидели первый флаг, возвращенный Крыму гвардии рядовым Тарасенко.
Уже взяли поселок Маяк. Во всех частях бойцам говорили «Деритесь, как Павел Тарасенко». О его подвиге была выпущена листовка. А он снова с тяжелой раной лежал в медсанбате. Его ранило при отражении немецкой контратаки.
И вот я встретился с ним. Он опять был в строю.
Пусть мир удивляется воле двадцатидвухлетнего советского бойца, по трудному пути шагавшего к победе. Мы знаем: его вела беззаветная любовь к Родине и ненависть к врагу. Мы твердо верили в бою, что будем жить свободно, отстоим свою Родину. В самые тяжелые минуты эта мысль путеводным огоньком светила нам.
Перед встречей с Тарасенко я видел флаг, установленный им в Крыму. Флаг хранился у начальника политотдела армии генерал-майора Емельянова. На алом лоскуте материи — 22 пулевых пробоины.
Не было имени у гордой прибрежной высоты, с которой открывается бескрайний вид на море и крымские дали.
Пусть ее назовут высотою Тарасенко.
Три гвардейца
На причале в Тамани я видел немца, тощего обер-ефрейтора, которого привезли из Крыма. Он с удивлением смотрел на бойцов, рассаживавшихся на мотоботы и катеры. Бойцы были веселы, зная, что идут в Крым.
Бойцы смеялись над немцем. Круглолицый невысокий бронебойщик снял с плеча тяжелое противотанковое ружье, поставил прикладом на землю, отдышался и вытер лоб рукавом шинели.
— Вот это, значит, фрица привезли уже из Крыма? — деловито спросил он.