Я видел темнеющие башни храма, мое зрение отличалось от человеческого, я даже различал трепыхание вечного пламени. Когда-то я бывал на церемонии зажжения жертвенного огня, устраиваемого каждый год за стенами Астры. Меиды обороняли храм в момент празднеств. Я посмотрел на небо, затянутое низкими мясистыми тучами с рваными черными краями, чувствуя, как внутри шевельнулся зверь в предвкушении новой луны. Скоро он получит свою долгожданную свободу. Цитадель погрузилась в сон, стихли пьяные крики моих воинов, а кое-где потрескивал огонь в догорающих домах лассаров. Внизу царил хаос смерти и страданий. Такова цена войны. Мы не тронули бедняков и рабов, которые были провозглашены свободными, едва я объявил себя господином этих земель и назначил коменданта Цитадели, но мы не пощадили никого из десов. И я равнодушно смотрел на то, как уносят растерзанных знатных женщин с площади и складывают тела умерших под моими одичавшими солдатами у сожженного здания храма. По крайней мере им есть кого хоронить. Не оправдание — скорее, зависть. Я бы отрубил по одному пальцу за возможность предать земле своих близких. Да что там, хотя бы за возможность найти их останки. Я до сих пор не знаю, в какой братской могиле лежит моя мать и не разбросаны ли ее кости по долинам Валласа. С угрызениями совести в бой не идут и земли не завоевывают. Я давно забыл, что это такое, а может, и вовсе не знал. Кровь за кровь. Только так упокоятся души невинных убиенных Одом Первым, отмщенные мною и моей сестрой. Я слишком долго ждал этих мгновений, чтобы сейчас задумываться о цене, которую пришлось принести на алтарь моего возмездия. Рубил, резал, колол, умываясь лассарской кровью, и возрождался заново.
"— Он зверь, Дали. Ты ведь обещала, что женщин пощадят. Ты поклялась мне.
— Они не согласились преклонить колени и признать его своим велиаром.
— Чем он лучше тогда Ода Первого? Чем?
— Ничем. Я не лучше его. Я хуже.
Вцепившись взглядом в девку своей сестры, чувствуя, как раздражение заполняет до краев.
— Они сложили оружие и позволили взять себя в плен. Зачем? — причитала она у тел мертвых изнасилованных женщин.
— Мои люди похоронили своих матерей, жен и сестер. Не мне рассказывать им, как мстить за смерть своих близких. Мы не тронули детей и стариков. Этого достаточно.
— А двенадцатилетние и тринадцатилетние девочки разве не дети?
— Моя мать родила меня в этом возрасте, — повернулся к Дали, — успокой свою…свою женщину, сестра. Мы на войне, а не на светских приемах, к которым она привыкла. На войне убивают и насилуют. И впредь, если решишь бросать обвинения, бросай их мне в лицо, Лориэль дес Туарн. Не бойся, тебя за это не покарают.
— Неужели? — карие глаза девчонки сверкнули, — Я ведь тоже — знать лассарская. Может, отдашь меня на забаву своим людям?
— Пока не надоешь моей сестре, ты в безопасности.
Ухмыльнулся я ее дерзости и в то же время восхитился, она мне напомнила мою девочку-смерть в моменты ярости. Бесстрашная и глупая в этом бесстрашии.
— Рейн, — голос Дали звенел от злости, но мне было плевать.
— Дали".
Это была еще одна причина, по которой Дали решила ехать сама, мы все еще не могли поладить из-за двух лассарок.
Снова поднимался ветер он путался в моих волосах и в складках длинного плаща, гудел в кольях с нанизанными мертвецами-гирляндами, украсившими дорогу от цитадели. Волк беспокойно дернулся внутри, и я вместе с ним уловил ее запах, смешанный с ароматом снега и промерзшей земли. А потом меня накрыло дикой тоской, и я впился в рукоять меча двумя руками. Все тело пронизало волной отчаянной боли. Она наполняла все мое тело. Вибрируя от затылка. Вдоль позвоночника, растекаясь в конечности и по ребрам, охватывая сердце ледяными тисками. Я словно услышал ее плач моим именем. Тряхнул головой и впился взглядом в башни Храма, напрягая зрение и слух до самых пределов возможного, позволяя зверю взять власть над моим разумом. Тело пронизало тысячами ядовитых иголок. Теперь я слышал ее голос. Не мог разобрать слов, но она меня звала, и я готов был поклясться, что слышу, как она плачет, как срывается с ее губ молитва, в которую черными нитями вплетается мое имя. Ей страшно и больно.
На горизонте занимается заря, а я прислушиваюсь к звукам и запахам в Астре, напрягаясь до такой степени, что по моему телу градом стекает пот, и я чувствую, как струится из носа и из ушей кровь. Я еще не понимаю, что там происходит, но нервные окончания натягиваются до треска. И чем светлее становится полоса горизонта, тем отчетливей я слышу молитву ее голосом…и зверь жалобно взвыл внутри, уловив прощальные нотки. Какого Саанана там происходит? О чем ты поешь, маалан? В дикое волнение вплетаются нити цвета ее волос, нити надежды, что обо мне плачет, что по мне тоскует в келье своей, меня зовет. Жалкий идиот, так отчаянно желающий верить в лживую любовь лассарской велиарии, которая только и умела врать да проклинать. Любила бы — не сбежала б от тебя.
"Все не такое, каким кажется, Даал". И я закрываю глаза, прислушиваясь к звуку ее голоса, звенящему на фоне завывающего ветра и шуршания снега. Обрывки фраз обжигают мозги кипятком, и волк начинает метаться в темнице из моего тела, он рвется на волю, чтобы спрыгнуть со стены и мчаться на запах своей самки, ему плевать на все. И на мою ярость, на мои клятвы мести, на мою гордость. Зверь хочет вдыхать ее запах и тыкаться мордой в ее руки, как жалкая псина, готовая сдохнуть за свою хозяйку, и его порывы намного сильнее моих. Он предан ей, невзирая на то, что предан ею. Ведь человеческая любовь не стоит и ломаного гроша по сравнению с обожанием волка. Затрещали кости, но я огромным усилием воли подавил порыв обратиться, продолжая слушать жадно и голодно все еще доносящиеся издалека невнятны слова и мольбы о прощении. Пока не уловил, как изменился вдруг запах ниады, как вспыхнули в нем оттенки страха и паники и не примешался к ним запах дыма с костра. Она повторяла одни и те же слова: "казнь" и "смерть". Все чаще и чаще. Внутри все сжалось и резко распрямилось, как натянутая струна арфы. Волк в ужасе ощетинился и прижал уши, а я с дрожью во всем теле старался услышать, что происходит на расстоянии двух лун от меня. Понимание хлестануло ударом плетью по обнажившимся нервам, и все струны терпения лопнули разом.
Данат. Сука. Данааааат, мать твою, проклятая тварь я буду рвать тебя клыками, если тронешь ее. Я сожру тебя живьем, и ты будешь молить своего Иллина о скорой смерти, если хотя бы один волосок на ее голове упадет в проклятый снег твоего Нахадаса. Ты будешь жрать свои собственные кишки на глазах у всех твоих астрелей.
Спрыгнул со стены вниз, приземлившись аккурат возле одного из дозорных, и тот шумно втянул в себя воздух, глядя на меня расширенными в суеверном ужасе глазами, поднял голову на стену и снова посмотрел на меня. А я бросился на постоялый двор, поднял за шиворот Саяра с тюфяка и прорычал ему в лицо:
— Труби в горн, Саяр. Поднимай людей. Мы идем на Храм сейчас. Ищи проводника, чтобы указал иную дорогу в горы. Мне нужно быть там менее чем за сутки.
— Сущее безумие. Воины не оправились от битвы. У нас много раненых. Люди утомлены тяжелой дорогой.
— Мои люди — воины. Пусть встают за моей спиной и идут за мной в бой. Поднимай даже раненых. Суку Сивар с собой тащи — пригодится. У меня нет времени. Нет даже минуты.
— Из-за нее, да? Опять из-за нее?
— Не твое дело. Мое личное больше тебя не касается. Ни одного вопроса, иначе отправишься прямиком к Саанану в пасть, Саяр. Ты все еще виноват передо мной и лишь благодаря моей хорошей памяти о твоих былых заслугах ты все еще жив. Заслужи свое прощение кровью.
— Разве я не…
— Нет. Я решаю, сколько этой крови потребуется, чтобы я смог забыть о том, что ты сделал. Выполняй приказ своего даса, командор, пока я не передумал и не поручил это кому-то другому.
Саяр тут же выпрямил спину и стиснул сильно челюсти, его дыхание участилось. Я только что вернул ему военное звание, которого лишил еще до последней кампании. Он рухнул на колени, прижимаясь губами к полам моего плаща.
— Умру за моего велиара. Умру за вас, мой дас, не раздумывая.
— Умрешь, когда Я тебе прикажу, солдат. Мне ты нужен живым, как и все мои люди. Ищи проводника. Должна быть короткая дорога к Храму.
— Я слышал краем уха, что хозяин этой богадельни бывший дозорный Лассара. Значит, он знаком с местностью.
— Тащи его сюда.
Пока ждал проклятого трактирщика, метался по помещению, чувствуя, как паника затмевает разум. Надеялся, что я слишком плохо расслышал ее на таком расстоянии, что я ошибся, и запах костра был всего лишь плодом моего воображения, или в Нахадасе отмечали какой-то праздник. Или что у меня есть время, и я могу успеть.
Старика притащили волоком и втолкнули ко мне в комнату. Он упал на подгнивший деревянный пол и проехался по нему на коленях, и я тут же схватил его за шкирку, поднимая в воздух.
— Жить хочешь, лассарская рвань?
Тот быстро-быстро закивал головой, с ужасом глядя мне в лицо.
— Дорогу на Нахадас другую знаешь?
— В Храм ведут две дороги. Одна — через лес и одна — напрямую. Через лес — двое суток пути верхом, по прямой — трое суток. Но в лесу только пешком, густой он больно, не пройдете с лошадьми.
Я сильно тряхнул лассара в воздухе.
— Мне надо быстрее, чем за двое суток. Еще дорогу.
— Нет больше дорог, мой дас. Всего две.
— Лжешь.
— Зачем мне лгать? Я жить хочу и семью свою люблю.
Я долго смотрел ему в глаза, подернутые старческой мутной пленкой. Потом отшвырнул его в сторону.
— Собери провизии мои людям в дорогу и дамаса налей побольше.
Когда он выполз за дверь, я повернулся к Саяру, напряженно смотревшему на меня и переминающемуся с ноги на ногу.
— За мной следом войско поведешь через лес. Проводником этого возьмешь и Сивар не забудь.
— Нет, — Саяр отрицательно качал головой, — Нет, мой дас. До полной луны всего пару дней. Вы можете застрять…
— У меня нет времени, — прорычал я, — ни секунды нет. Данат собрался сжечь ниаду.
Я встретился взглядом с другом и увидел, как лихорадочно блеснули его глаза.
— Это нужно мне.
И блеск потух, Саяр опустил голову.
— Я поведу армию за вами, мой дас, но заклинаю вас Гелой, не рискуйте. Гайлары не бессмертны, а инквизиция знает, как убивать священных волков.
— Пока она жива, я не умру, Саяр. Запомни это раз и навсегда. Я слишком жадный, чтобы оставить ее кому-то другому.
— Значит, я лично буду следить, чтобы лассарская шеана жила вечно.
— Если только я не казню ее сам лично.
"Если волком обернешься, две луны будешь на нее выть и сделать ничего не сможешь"
Скрипучий голос Сивар взорвал мозг, и я стиснул в ярости челюсти. Старая тварь каким-то образом смогла влезть мне в голову. Через минуту я уже стоял у ее клетки, глядя, как баордка жмется к противоположной стене, шипя от страха.
— Как? Старая сука. Как ты это сделала?
— Твои волосы…всего лишь твои волосы. Сивар спалила их, смешала со своей кровью и выпила вместе с травой ладарнис. Во мне теперь есть частичка тебя, Даал, ты можешь слышать меня… а если ты выпьешь моей крови, то я услышу тебя.
Я одним махом взломал решетку и оказался возле мадоры, стиснул ее горло пятерней и вдавил в стену, задыхаясь от исходящего от нее зловония. Старая тварь давно не питалась человечиной и начала подгнивать изнутри.
— Твою кровь омерзительно дать даже моим волкам на псарне, не то что пить самому. Я не хочу тебя слышать, старая. Только попробуй еще раз взорвать мне мозг своим паршивым голосом, и я вырву тебе язык раскаленными щипцами.
— Сиваааар спасааает твою жизнь, Даал. Сивааар заботится о тебе.
— Сивар заботится о своей шкуре прежде всего.
— Нельзя тебе обращаться перед полной луной. Ты так ниаду не спасешь. Гайлар не выстоит против войска астранов и инквизиторов.
— Они ее сожгут, — зарычал я в лицо старухе, и та оскалилась, впиваясь меня бельмами глаз и впитывая мою панику и отчаяние.
— Ты бы все равно не успел. Ты гайлар, а не птица. Как бы быстро ни бежал, раньше, чем к вечеру, не достигнешь Нахадаса. Веди за собой свою армию, Даал. Ты либо успеешь ее спасти, либо сможешь жестоко отомстить.
Я сжал пальцы на тонком горле сильнее, и Сивар выпучила глаза, цепляясь когтями за мою руку.
— Если она умрет, ты почувствуешь…Сиваааар знает, что говорит. Почувствуешь так же, как услышал ее зов сегодня.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ОД ПЕРВЫЙ
Зеркала. С недавних пор он стал их ненавидеть. А раньше любил часами стоять перед ними и разглядывать свое отражение со всех сторон. Он считал себя совершенным. Притом совершенно без преувеличения. Од Первый и был совершенством. Одним из самых красивых мужчин Лассара. Насколько красив, настолько и жесток. Но народ фанатично его любил, до какого-то невероятного исступления. Словно все пребывали в трансе и были порабощены его красотой. У Ода Первого было огромное преимущество: в отличие от всех его предшественников, он обожал свои земли и свой народ. Беспощадно жестокий с врагами, он поднял Лассар и сделал самым важным государством в объединенном королевстве. Так считал сам велиар. Он был бы очень удивлен, если бы услышал, как его проклинают на улицах городов даже дети, потому что эпидемии болезней и голод прекрасно справляются даже с самыми фанатичными патриотами, превращая их в бунтующих мятежников ради куска хлеба.
Но Од Первый не знал об этом, он считал, что оставил свои земли обоим сыновьям, которым лишь оставалось исправно отправлять обозы с продовольствием, прибывающим с островов по всему Лассару. Это было одной из его фатальных ошибок.
А в тот момент единственное, что портило Оду наслаждение собственной красотой — это стремительно бегущие вперед годы, добавляющие морщин под глазами, и отнимающие свежесть лица. Он с раздражением втирал в кожу масла и крема, которые привозили для него из самых разных уголков объединенного королевства. Велиар видел, что толку от них никакого, но продолжал выполнять неизменный ритуал утром и вечером…продолжал ровно до того времени, пока не пришел в себя с зашитыми веками выколотого глаза и покосившимся справа лицом. Осколок задел лицевой нерв, и подвижность лица одного из самых красивых правителей Лассара была полностью нарушена. Первое, что сделал он, когда пришел в себя — это попросил принести себе зеркало. Затем он разбил его и кусками стекла вырезал глаза у лекаря и его двух ассистентов. Лично. На глазах у блюющих слуг. Еще живых несчастных он приказал вывезти в море и швырнуть в воду.
У него началась страшная затяжная хандра. Он почти ничего не ел, не принимал у себя шлюх и не выходил из своего шатра, а когда вышел, приказал всех островитян лишить глаз и отправить их Лордану Мееру в сундуке, оббитом их кожей, с посланием, в котором говорилась о том, что не первая буря самая сильная, и сколько бы тот ни готовился, грядет еще одна, которая превратит острова в груды золы и отправит их под землю. Од Первый ждал своего среднего сына, чтобы вместе с ним сжечь все острова и взять Атеон. Но вместо этого ему прислали деревянный ящик с покрытой инеем головой Самирана Дас Вийяра. Велиар лично открыл ящик, какое-то время он смотрел единственным глазом на останки сына, уголок его рта слева дергался, он протянул обе руки и вытащил голову Самирана, аккуратно поставил на стол, пригладил пшеничные волосы набок, провел пальцем по бровям и прошипел:
— Жил, как идиот, и сдох бесславным идиотом… — глаз закрылся, и из-под дрожащего века скатилась единственная слеза, — Ноар. Прикажи организовать похороны велиария Лассара по всем обычаям. Приспустить наши знамена. Я объявляю траур на три дня. В эти дни запрещено петь, танцевать, драться и посещать шлюх. Всех, нарушивших запрет, я обезглавлю и схороню вместе с моим сыном. — и вдруг проорал, — Идиоты, ослушавшиеся приказа, будут покоиться с таким же проклятым идиотом. Самираааан. Мальчик мой. Я же приказал покинуть Лассар. Приказал. Приказал. Почему? Почему ты не послушался?