А там еще жена спит, медсестра с ночного дежурства. Которую он, кстати, цыпленочком звал. Он думает: твою мать, а ведь возможно, под курятиной имеется в виду цыпленок жареный! И тут уже не смутное беспокойство, а полная паника. Тем более жена утром сказала, что дежурство было трудное, она очень устала. И спиртягой от нее попахивало, значит, они там накатили после смены. И с учетом всех этих обстоятельств едва ли ее легко разбудит запах дыма или гари.
Мужик аж вспотел весь. Хоть стоп-кран дергай, да чего уж там дергать, уже до города доехали. Он из вагона выскочил и бегом к расписанию — когда идет электричка в обратном направлении. А до отправления, как назло, еще сорок минут. Вот и думай: то ли за сорок минут успеет сгореть только курица, то ли и дом с женой, и уже надо тачку ловить и мчаться домой. Ну он туда-сюда, туда-сюда, бегает от табло пригородных поездов к стоянке такси.
А рядом всю ночь на помойке мусор горел, к утру так разгорелся, что заливать стали. Дым повалил такой белый, густой. Собственно, не дым даже, а пар. А мужик в этом дыму дорогу перебегал. Ну и не сразу заметил машину, которая его раздавила. Но что характерно — это был фургон с птицефабрики. Вот вам и факт налицо — и дым, и курятина.
— А как жена, сгорела? — поинтересовался Кирюша.
— А фиг ее знает. Какая, в жопу, разница? Предсказание-то и без того сбылось. Так что жена могла уже и не гореть.
— И ты в это веришь? — спросил Ольгович.
— Батюшкин шофер рассказывал. А ему — водитель «скорой помощи», которая мужика увезла. Он ведь не сразу кони кинул, он перед смертью в машине все рассказал.
Помолчали.
— Ну и какая мораль? — спросил Кирюша. — Что цыганки — колдуньи? Так это же круто! Иметь любовницу-колдунью! Это шикарно.
Дурачок, простачок Стивочка! Это же именно и была купринская история, от которой Кирюша перся. Да, какая-нибудь такая старая цыганская ведьма, а у нее молоденькая внучка, колдунья. Может быть, даже та самая, что была в трамвае. Она выросла… — и Кирюшины мечты потекли по накатанной дороге.
— Это значит, — возразил Ольгович, — что не ты, а она будет с тобой делать все, что захочет. И в первую очередь в постели.
— Кстати, воображаю себе цыганскую постель, — сообщил Стива.
Но Кирюшиному воображению было не до постели, настолько оно было захвачено образом самой юной колдуньи. И он сказал, что именно и хочет, чтобы она им целиком обладала и делала с ним все, что захочет. И страшно, и сладко отдаться во власть ее чар.
— Ну ты извращенец однозначно, — определил Стива.
— Может быть, — охотно согласился Кирюша. — Потому что я — художник.
— От слова х…
Кирюша не обиделся.
Ольгович сказал:
— Ну уж если мы окончательно перешли на страшные истории, то слушайте вот такую. Про хозяйку кладбища.
Один пацан напакостил одной своей соседке, старухе. Что-то там такое вроде бы даже подсудное, так что всерьез опасался, что она в милицию заявит. И вот однажды он идет по кладбищу и видит свежую могилу той старухи, с портретом. Он думает — вот заебись, проблема решена. Однако рожа на фотографии показалась ему очень злобной и ухмыляющейся. Тут подходит пьяненький старичок и говорит — во, хозяйка кладбища! И рассказывает, что это такое. А это главный мертвец, великий мертвец, который владеет душами всех погребенных на данном погосте. Пацан послушал, поверил не очень, однако очканул. И ему эта бабка стала сниться и произносить угрозы. И он опять с тем старичком встретился и обрисовал ситуацию. Тот ему говорит — ну в таком разе капец тебе! Надо срочно некий ритуал произвести. Надо в полночь пойти на кладбище и че-то там найти, какое-то растение, и до рассвета успеть положить на могилу. А не успеешь — она придет, мало не покажется. Ну пацан поверил, нашел эту волшебную травку и идет к могиле — а время-то неопределенное — «на рассвете». Ну положил, пошел. А навстречу идет эта самая старуха. Значит, не успел! Он в ужасе побежал через лес сломя голову к свежей могиле, где рабочие инструменты оставили. А старуха пришла на могилу, села и говорит — вот, дескать, сестренка, не успела я с тобой попрощаться, так хоть сейчас приехала. Это была ее сестра, очень на нее похожая. Но пацан погиб.
— Да ну, херня какая-то, — сказал Стива. — Это не страшная история, а анекдот. Слушайте реально страшную историю. Про носки.
— Носки? — развеселился Ольгович. — Про твои, что ли? Ну тогда это точно страшная история. Как ты забыл носки где-нибудь, а какая-нибудь глупая девушка их неосторожно понюхала…
— Нет, эта страшнее.
— Пожевала, что ли?
— Нет, еще страшнее. Короче: дело было на самом деле. В детском саду была на практике одна студентка педучилища. И там воспитательница все время говорила детям: «Поддерните носки (или там гольфы, колготки, неважно), чтобы спереди ступни не торчали, а то наступите — упадете». Но они не слушались. А еще была нянечка, старушка. Вот нянечка и рассказала по секрету нескольким девочкам, очень живо и убедительно, почему так ходить нельзя. Потому что есть страшные каргазумы. Это горбатые карлики с огромными ступнями и без нижней челюсти. У кого спущены носки, каргазум примет за своего и придет, и это типа очень ужасно. Эти девочки рассказали другим девочкам и мальчикам. Весть очень быстро облетела весь детский сад, обрастая новыми подробностями, и уже на следующий день носочки и гольфики всех детей были аккуратно поддернуты, а сами дети по секрету поделились этой тайной с воспитательницами, музыкальным работником и нашей практиканткой. И даже взрослые, слушая эту очевидную галиматью, невольно поеживались.
На следующий год практикантка закончила, и ее распределили в один пригородный поселок городского типа, воспитательницей в единственный там детский сад. Приехала уже под вечер, пришла к заведующей. Та обрадовалась новой воспитательнице, сказала, что в общежитии ей дадут отдельную комнату, и проводила. А общежитие — пятиэтажка, и ее комната на пятом этаже. Ну вот, она ее проводила, дала ключи, потому что так-то общага была совсем новая и еще пустовала, и ушла. А девушке чего-то на новом месте не спится. Да еще было холодно, отопление не подключено. Она надела толстый свитер, огромные шерстяные носки и вышла в коридор погулять. Ночь, на этаже никого нет, а она посмотрела на свои огромные носки и вспомнила историю про каргазумов. Стало ей страшно. И вдруг на лестнице слышатся шаги, и в коридоре появляется самый настоящий каргазум. Она в ужасе бежит в свою комнату. Каргазум идет за ней, издавая мерзкие, нечленораздельные звуки. Она давай закрывать замок, да не может вставить ключ, а каргазум тут как тут и уже к ней руки поганые тянет. Девушка выбрасывается из окна.
Потом оказывается, что нянечка родом была как раз из этого поселка, и жил у них такой урод (горбун плюс сильная травма лица), и она, когда придумала историю про каргазумов, его описала. Он же дожил до наших дней и работал теперь дворником в новом общежитии. И у него среди ночи с сердцем стало плохо. А он знал, что там в одну комнату уже заселились, и пошел. А говорить-то не может. Вот так.
— Ужас, ужас! — воскликнул Кирюша и замахал руками, в ответ на что Стива, как обычно, посоветовал не выеживаться. А также не барагозить, если напился. Ну о чем можно с такими уродами разговаривать? И Кирюша замолчал, стал смотреть за окно.
За окном было безприютно. Болтаются ветром мокрые станционные фонари. Стекло и железо пропитываются водой, как дерево. В нижних слоях тропосферы возникают одно за другим разные явления. Крыша гудит под ногами, ветры рвут рельсы и волосы. Происходит всеобщее дрожание, воздух — он дрожит. Дрожат воздушные струны — это летучие, срываясь с проводов, хватаются за них, но все равно падают и бьются, но струны звучат. На улицу льется с неба мутная вода низкой температуры, вызывая дрожь при попадании за шиворот. Капли расплываются на сигаретах, и сигареты тухнут, противно размокая на глазах курильщика. Мокрые, пустые, блестят лотки, а под ними — пыль.
Иногда пролетает электричка и вызывает щемящее чувство, хотя ничего сентиментального нет в этом промельке триглазого чудища, чуждого всему человеческому существу. А в моментальном мире внутри ее вагонов, мире-эфемере, якобы — но ведь и в самом деле! — существующие. Отражения людей на стеклах.
Но вообще-то какая, на хрен, электричка? Какая, на хрен, электричка?! Едем в трамвае, по одноколейной дороге, глубокой ночью, так не токмо что электрички, но и трамвая встречного не может быть, да и автомобиль едва ли. И потом, какие такие лотки в чистом поле? Лучше бы Кирюша занялся обдумыванием нового сочинения, раз предыдущее уже обдумал. А можно даже и того же самого. Потому что готический роман, конечно, круто, но не особенно. Все-таки лучше какой-нибудь такой остросюжетно-психологический. Типа как у Достоевского. И Кирюша занялся, воображая самое себя персонажем собственного же произведения.
Вот они пошли в поход, напились, и Кирюша, обидевшись на мироздание, убежал в лес. По направлению к Здохне. И он услышал всхлипывание. Это плакал… человек? Запахло русским духом. На краю Здохни светлели очертания — это был человек с человечьим голосом, и нестрашным голосом. Кирюша притаился. Листья под ногами дико шуршали.
О! Это девушка сидела на земле. Она уже не всхлипывала и стала посматривать по сторонам. Кирюша решил отступать… Хрустнула! Девушка подскочила, и их глаза встретились…
…— А у вас костер, да? — и неожиданно — у Кирюши перехватило дыхание — вложила свою руку в его. — Пойдем?
Ночь была глухой, а маленькая рука — ледяной, он не то согревался, не то замерзал, во всяком случае, ощущал мурашки, и они шли по страшному лесу рука об руку! Не во сне. Так они возникли в свете костра. Оба приятеля хмуро уставились на это невероятное зрелище.
Тут вагон стал замедлять ход, заскрежетал и остановился. Вагоновожатая прохрипела в динамики: «Электростанция, конечная остановка».
— Приплыли, — сказал Кашин.
— Пипец, пришли, — сказал Стива.
— Здравствуйте, девочки, — сказал Кирюша.
Глава десятая
ИХ ПРИВЕЗЛИ
Странное зрелище представляет собою коллективный сад поздней осенью. Недалекий и дубовый садовый участок. На Урале. Где вообще-то дубов (в прямом, конечно, смысле) совсем не так много. А в переносном смысле их еще меньше. Потому что в переносном смысле дубы-колдуны почти не видны. Как, кстати, и коты-колдуны, на одном из которых мы споткнемся ниже. Везде в основном идиоты, а дуб почти не виден. Видны опустевшие домики, грядки, деревья, остовы парников и теплиц с болтающимися на ветру обрывками полиэтиленовой пленки. Засыпанные бурыми листьями и подернутые инеем дорожки. Небо снеговое, низкое. И потом, еще ведь никак не начинается метель. Она непременно начнется, но несколько позже.
А пока вы подходите к металлическим воротам, и ваше сердце неспокойно: не закрыты ли они снаружи и изнутри на два огромных ржавых навесных замка. Потому что такой замок вы не откроете снаружи своим дубовым ключом. А уж тем более — тот, что изнутри. И тогда неизвестно, что вам делать. Колотить кулаками и каблуками в ворота, в надежде разбудить сторожа? О, если сторож уже залег в зимнюю спячку, это почти безнадежно. Даже если его дом поблизости, он не услышит. Даже если у сторожа есть специальная для таких случаев огромная дворняга, это вам вряд ли поможет. Псина прекрасно — может быть, более чутко, чем люди, — понимает сезонную сущность дачного бытия. У него до следующей весны уже нерабочее время. Он может даже услышать вас и даже подбежать к воротам поглядеть на вас. Но скорее всего, он не удостоит залаять. Он, скорее всего, немного послушает вас, порычит или, наоборот, повиляет хвостом и убежит по своим собачьим делам. Вы ему неинтересны. Не сезон. Не резон. Да, сад летом — это колониальная тема, а осенью? Осенью, несомненно, постколониальная.
Предположим, что вы молоды, сильны и целеустремленны. Вы лезете через ворота. Предположим даже для приятности, что сверху нет колючей проволоки. Впрочем, если вы по-настоящему молоды и целеустремленны, пусть даже и есть, она вас не остановит. В этом случае добросовестный бдительный пес, конечно, залает на вас. Но услышат ли его — вот в чем загвоздка. Сторож в спячке не реагирует на лай своей собаки, потому что не сезон. Он думает, что собака лает на сороку. Или на бурундука. Или на ящерку. Впрочем, что это? Какие уж там ящерки поздней осенью! Разве что волшебные. Сторож, скорее всего, вообще тяжело пьян и ни на что не реагирует, даже на пожар собственного дома. А еще скорее всего, что сторожа просто нет в саду. Он пошел в поселок за спиртным, или на речку мыть золото, или в гору за самоцветными камнями, или в лес за дикими козлами. В последнем случае и собака, скорее всего, ушла вместе с ним.
Так что лезьте смело, идите куда хотите и делайте все, что вам только заблагорассудится. Пока не началась метель. А она непременно начнется.
Но это — вы. А повесть наша не о вас написана, а вот об этих самых наших, как их, героях. Или, точнее, о персонажах. Потому что уж какие там они, в жопу, герои! Даже Стива — он уж скорее антигерой, хотя я бы не стал так говорить, почему же сразу антигерой. Даже Олег, хотя он и настоящий, искренний комсомолец, но ведь не назовешь его комсомольцем-героем. Не говоря уже о Кирюше, который и вовсе не герой, и даже быть героем посчитал бы для себя зазорным.
Так вот, когда они приехали, их не охватило странное чувство при виде коллективного сада поздней осенью.
Во-первых, потому, что они до него еще не дошли. Когда они приехали, уже глубокой ночью, и вагоновожатый машинист объявил о прибытии вагона на конечную станцию, дождь лил как из ведра. Долгое время они даже не решались покинуть эту так называемую станцию, представляющую собой ржавый железный сарай, по счастию с деревянной скамейкой. Они там сидели, курили, выпивали, дебоширили, разговаривали и снова дебоширили. Однако Олег стал поторапливать спутников, говоря, что нужно идти, что иначе они вообще никогда не дойдут. Ребятам не хотелось покидать гостеприимный навес, словно какая-то сила удерживала их здесь. Но Олег настоял, да и дождь постепенно стал иссякать.
Они пошли. Справа по борту высоко в небе поблескивали мертвые огоньки Святого Эльма на черном силуэте мертвой электростанции. Асфальт постепенно, но очень быстро кончился, и дальше пришлось идти по раскисшей глинистой дороге. Олег и Кирилл перенесли это еще так-сяк, но Стиве в его изначально белых кроссовках было совсем худо. Он стал грязно браниться, но ничего не мог с этим поделать. Всхрабренный вином, он даже стал грозить этому Ивану Сусанину, что сейчас разуется, пойдет босиком, простудится и скончается от пневмонии. Олег сказал, что в таком случае Стива несомненно скончается, но не от пневмонии, а совсем наоборот, от столбняка, потому что тут везде сплошная колючая проволока и дикий кал. Так оно и было. Олег включил фонарик, и, когда его луч попадал не на грязь, а на окружающие ее заборы, было видно, что они сплошь опутаны колючкой.
Да и что это были за заборы! Покосившиеся то вовнутрь, то наружу, щербатые, доски на которых оторваны то снизу, то сверху, а местами заменены ржавыми железными листами или размокшей и рассохшейся фанерой. Да и те доски, что еще держались в изгороди, все как на подбор были разной длины, ширины и толщины, частью с облупившейся краской, частью обгоревшие, частью просто покрытые корой горбылины.
Да и что это была за колючая проволока! Ржавая, поломанная, то спутанная в клубки, то прибитая поверху изгороди, то опутывающая доски сверху донизу, как будто бы лишь для того, чтобы они окончательно не рассыпались. Лишь изредка можно было увидеть участок крепкого забора, над которым колючая проволока была аккуратно, как струны на колках, натянута на склоненные над огородом железные трубы. Однако, когда проходили мимо такого участка, Ольгович именно его подверг беспощадной партийной критике.