Ягавая баба засунула палец в рот и призадумалась. За козла они ответят. Вот они сейчас напьются своего шнапса и уснут пьяные. А дом случайно загорится, и все будет шито-крыто.
Ягавая баба тихонько обошла дом и его узнала. Этот дом был хорошо ей знаком — один из немногих в саду, он имел ставни на окнах, и она радостно захлопала в ладоши:
— Ай да гостинец фрицам! Ай да сюрприз фашистам!
Тем временем стало совсем темно, и окна в доме — всего их было три — зажглись. Ягавая баба приподнялась на цыпочках и осторожно заглянула в окошко. Стекло изнутри запотело, но разглядеть было можно. Фашисты жарили мясо и пили вино. Они громко кричали на фашистском и ломаном русском языке, чокались стаканами.
Затем самый звероподобный подошел к музыкальному ящику и завел музыку. До ягавой бабы донесся зловещий барабанный бой, оглушительный скрежет, похожий на звуки пилы или сирены, и истерические вопли фашистского певца. Наверное, пел Гитлер. Верзила еще прибавил звука, и все трое задергались в конвульсивных движениях.
Ягавая баба медленно вынула крючок из петли и очень осторожно стала закрывать одну створку ставни. Створка заскрипела, но из-за своей музыки фашисты ничего не слышали. Она закрыла вторую створку и накинула запор, сверху вниз наискосок прижав створки снаружи. Вставила его ушко в петлю и просунула в отверстие толстый ржавый болт.
Бегом обогнула дом и приникла к другому окну — фашисты продолжали свой ужасный пляс, ничего не видя и не слыша. Ягавая баба вынула крючок из петли и закрыла первую створку, затем вторую и так же закрепила болтом.
Вдруг со скрипом распахнулась дверь, и по крыльцу загрохотали сапоги. Ягавая баба, присев, прижалась к стене дома и затаила дыхание. Пьяный молодой голос изо всей мочи прокричал: «Ай донт ноу факен шит!» После этого до нее донеслось журчание, громкий треск испускаемых ветров, а затем шаги и опять скрип двери. Она облегченно вздохнула и подбежала к третьему окну. Ей уже дважды повезло, и она боялась, что с третьим окном возникнут какие-нибудь трудности. Или ставень не станет закрываться, или в нижней петле не окажется болта. Но и здесь все было в полном порядке. Она прежде мельком видела хозяина этого дома, теперь захваченного фашистами, и, благополучно заперев последнее окно, мысленно поблагодарила его за хозяйственную рачительность.
Затем ягавая баба на цыпочках вбежала на крыльцо. Приложила ухо к входной двери. В доме продолжалась оргия. Этот засов закрывался на замок. Она вынула из-за пазухи огниво, которое всегда носила с собой, и щелкнула им. Слабый огонек осветил висящий на засове огромный замок, и даже ключ торчал в скважине. Она вынула замок из ушка и хотела было уже запереть дверь, но вдруг глубоко задумалась.
Она подумала, что если изба загорится, то это будет видать очень далеко, и могут вызвать пожарников. Они приедут и потушат. И увидят, что дом заперт снаружи. И вызовут карателей.
И еще она вспомнила один секрет. Никто этому не верит. А пожарные говорят — дым страшнее огня. От огня человек убегает, а дыму не боится и лезет в него. И там задыхается. И еще — в дыму ничего не видно. Не видно, куда бежать, где двери, где окна. Дым ест глаза, кусает в горле, щиплет в носу. Не говоря уж об угаре. Угар-то, правду сказать, глаз не ест, в горле не кусает, в носу не щиплет и совершенно прозрачный. Но радости от этого никому нет, потому что в некоторых других отношениях он еще гораздо хуже этого… как его? Ну да, дыму!
И вот если залезть на крышу и чем-нибудь закрыть трубу… Нет, не сейчас, когда из нее валит дым, а потом, когда дым уже пройдет, а останется один только угар. То все получится очень тихо и хорошо. Стоит только выждать нужное время. Ждать ягавая баба умела. Только чем закрыть? Жопой сесть. А наверное, горячо, а сидеть на трубе придется долго. Ну ничего, она потерпит.
Через несколько часов фашистская оргия стихла. Ягавая баба, затаив дыхание, подошла к двери и прислушалась. Из-за двери доносился только храп. Она осторожно потянула дверь на себя, рассчитывая, что, если та заскрипит и фашисты проснутся, успеет шмыгнуть с крыльца и раствориться в темноте. Но дверь приоткрылась совершенно бесшумно.
Ягавая баба заглянула в дом. Сразу за дверью была крохотная прихожая с вешалкой и печью. Фашисты храпели дальше, в комнате. Ягавая баба еще приоткрыла дверь и бочком на цыпочках вошла в прихожую и подошла к печи. Здесь было невыносимо жарко, а сквозь щель в плите виднелась груда ярко-красных углей, по которым пробегали синие огоньки. Ягавая баба осмотрела печь и с радостью поняла, что ни на какой трубе сидеть не придется. Вверху была открыта вьюшка. Баба приподнялась на самые кончики пальцев, осторожно задвинула ее. Затем выскользнула из дома в холодную черную ночь. Плотно затворила за собой дверь, закрыла ее на засов, просунула дужку замка в петли, повернула ключ и побежала домой отогреваться. Потом надо будет вернуться и снять засов.
Никто этому не верит. А пожарные говорят…
Глава одиннадцатая
ПОРАЙМОС
Итак, как уже отмечалось, в одиннадцатом доме они нашли смерть. Смерть явилась им в образе большого черного козла.
Калитка была широко раскрыта, они прошли на участок и столкнулись лицом к лицу с козлом. Говоря о козле «лицом к лицу», мы, разумеется, помним, что лицевую часть черепа козла, как и любого другого зверя, вообще принято называть мордой. Но именно потому мы прибегли к данному обороту речи, что этот козел олицетворял собою саму смерть.
Но только олицетворял, ибо сам по себе был самым настоящим козлом. Хотя и не совсем типичным представителем фауны для описываемой местности.
(Уже одно это могло бы насторожить героев описывающейся повести, но, как уже можно было понять выше, они не придавали таким вещам ни малейшего значения.
Ведь совершенно очевидно, что, в частности, подойдя к берегу озера, они должны были обратить внимание на кричащее несоответствие расстилающегося окрест них растительного сообщества тому ландшафту, на котором оно расстилалось.
В самом деле: в болотистой приозерной низине, где они находились, естественно было встретить густые заросли камыша или тростника, рогоза, крупных осок и им подобных злоехидных злаков. Вместо этого перед ними шумели, качаясь на ветру, султаны тимофеевки, метелки овсюга, ежи сборной и мятлика, тут и сям пестрели побуревшие соцветия клевера, высохшие листочки и усики мышиного горошка. Произрастали там чемерица, лютик едкий, болиголов пятнистый, вех ядовитый, фиалка удивительная — то есть именно все то, чему здесь произрастать было никак невозможно.
Такое невнимание к природе родного края может быть объяснено не столько опьянением героев, сколько их потрясающим ботаническим невежеством.
Совершенно сходная ебатория произошла и с козлом.)
Это был матерый полорогий самец, плотного сложения, чрезвычайно вонючий, в чем путешественники убедились, когда ветер подул на них со стороны козла. Рога были очень мощны, длиной едва не в человеческую руку и круто загнуты назад. Позднее, когда туристы познакомились с животным поближе, они отметили, что переднее ребро рога было острое и усажено зубцами. Облик зверя дополняла очень длинная и густая борода.
Скорее всего, по виду он напоминал так называемого безоарового, или бородатого, козла, который обитает все больше на Крите, в Турции, на Кавказе, в Южной Туркмении, Иране, но уж никак не здесь. Но они, как уже и следовало ожидать, не насторожились и едва ли даже осознали эту, мягко скажем, странность.
Они подбежали к козлу, стали называть его козлом, что, в общем, справедливо, а также, по аналогии, пидором, что, несомненно, являлось по отношению к нему полной чепухой.
Кирюша немузыкально запел:
У нашей Мэри был козел,
Он бородой дорожки мел.
Ах, до чего ж смешной козел!
Спляшем, Мэри, спляшем!
Тут же и заплясал заплетающимися ногами какой-то пасодобль.
Козел до их появления спокойно жевал торчащую между бревен дома паклю и не обращал на них никакого внимания. Гран-туристы были возбуждены спиртным, и им захотелось пообщаться с животным. Как это делается, они, в связи со своим потрясающим зоологическим невежеством, разумеется, понятия не имели.
Сначала они прыгали вокруг козла, называя его, как уже указывалось, козлом и пидором. Он, однако, искоса бегло оглядев пришельцев одним глазом, продолжал, жуя, тащить паклю из стены, тем самым, безусловно, нарушая теплоизоляцию жилья. Обращенный к нему упрек Стивы в порче чужого личного имущества козел проигнорировал. В ответ на повторный упрек, сопровождаемый пинком под зад, козел повел глазом, но не более того. Между прочим пинок, нанесенный козлу, от этого даже не пошатнувшемуся, был средней силы, из чего юноша мог бы сделать вывод о достаточной массивности и силе зверя. Сделал ли он такой вывод — сейчас судить сложно. То же самое следует признать и в отношении Кирилла, который, обеими руками ухватившись за козлиные рога, с пьяным криком «Отдай рог!» тщетно попытался оторвать его от трапезы равно вредительства.
Таким образом первый контакт с представителем нечеловеческого мира провалился. Исходящий же от козла специфический запах вблизи показался молодым людям труднопереносимым, если не сказать большего.
Стива, назвав козла голливудской вонючкой и еще раз пнув, предложил Кириллу оставить в покое это зловонное существо и двигаться дальше. Кирилл согласился, достал из пачки сигарету и закурил. Вдруг козел оторвал морду от пакли и заинтересованно потянулся к раскрытой пачке. Кирилл сначала вздрогнул, вероятно, подумав, что козел хочет его забодать, и со страха чуть не упал. Козел между тем заблеял неожиданно тоненьким для своей комплекции голоском и продолжал тянуться мордой к пачке, причем ноздри его раздувались. Приятели не знали, что и подумать. Кирилл с нервным смешком предположил, что животное хочет курить. Стива нерешительно достал и протянул козлу сигарету, и тот немедленно и, с видимым удовольствием тряся бородой, ее сожрал.
Друзья вытаращили глаза. Кирилл предположил, что козел сумасшедший. Стива немедленно выдвинул версию, что он наркоман.
(Здесь трудно удержаться от сентенции. О, дети мои! Сумасшедший ли, наркоман ли — не суть важно: в обоих случаях разумному человеку следует держаться от такого субъекта подальше. И уж тем более — в подступающих сумерках над торфяными болотами, когда силы зла властвуют безраздельно!)
Невежественным молодым людям, конечно, трудно было уразуметь, что козлы суть твари травоядные, а сигареты, наполненные высушенными листьями табака, суть своего рода сено. Козел же чувствовал соблазнительный, незнакомый прежде запах. Он жевал ароматизированное американское сено, уж конечно не помышляя ни о том, что оно особенного свойства, ни о том, что ведро никотина убивает бегемота. Не думали об этом и пораженные зрители.
А ведь Кирилл был очень близок к пониманию происходящего, когда сказал после третьей съеденной сигареты (которые одну за другой с громким смехом подавал козлу Стива), что козел-то — явный американец. Стива спросил: «Почему американец?» Кирилл ответил: «Ну американцы же раньше табак жевали, да и сигареты как раз американские». На что Стива заметил: «Ну вот, не зря же я сказал — вонючка голливудская!» Кирилл засмеялся, и у него в этот момент не хватило рассудительности, чтобы логически развить свое гениальное прозрение. Никому не пришло в голову, что американцы жевали табак вовсе не ради его выдающихся гастрономических качеств, но специфического эффекта для. И то же самое, независимо от темных побуждений животного, происходило сейчас на их глазах.
Они со смехом скармливали сигареты зверю, а тот постепенно возбуждался, глаза его начали понемногу розоветь, и ноздри двигались все чаще и сильнее. Козел снова заблеял, уже гораздо энергичней, чем в первый раз, и, отчаянно тряся бородой, стал нетерпеливо переступать копытами по обледенелой земле. Приятели со взрывом хохота констатировали тот уморительный с их точки зрения факт, что козел-то и впрямь наркоман, что его уже явно торкнуло! И в этом они оказались правы.
Когда пачка Кирилла опустела, он смял ее и бросил на снег. Козел проворно кинулся к ней и стал жевать, чем вызвал новую волну смеха у зрителей. Но, по всей видимости, ни картон, ни целлофан не пришлись ему по вкусу. Он оглянулся на потешающихся над ним приятелей и внезапно бросился на них. Сделав несколько больших скачков, он круто остановился перед Кириллом и громко заблеял. Стива захохотал еще громче и, поскользнувшись, упал. Кирилл, однако, уже не смеялся, а с некоторым испугом смотрел на козла. Козел вторично заблеял и ткнулся Кириллу мордой в карман, где раньше лежала пачка. Молодой человек пошатнулся и ухватился одной рукой за обледеневшие ветки сиреневого куста, которые, сотрясясь, издали хрустальный звон. Козел сделал еще один шаг и, слегка наклонив голову, толкнул Кирилла в карман рогами. Кирилл побледнел и, тихо, с ужасом прошептав: «Он меня забодал», навзничь упал в куст сирени, сопровождаемый новым переливом хрустального звона.
К тому времени Стива смог наконец подняться на ноги, хотя его немного пошатывало. Он подбежал к кусту сирени и заорал, обращаясь к нападавшему: «Ты че, козел, а?!» Этот, в сущности, риторический вопрос он отнюдь не забыл сопроводить очень энергичным пинком по козлиному заду. Однако ни пинок, ни уж тем более вопрос не произвели на нападавшего решительно никакого действия. Стива, судя по молча открывшемуся рту, был удивлен. Козел же, выставив рога, продолжал наступать на карман Кирюшиного пальто, и до Стивы донесся дрожащий голос друга: «Он меня забодал!» Лицо Кирилла было совершенно белым. Стива подпрыгнул и, как настоящий каратист, ударил козла ногой по голове. После такого сокрушительного удара козел наконец обратил внимание на Стиву.
Зверь развернулся и, выставив рога вперед, скакнул на противника. Едва ли он сознательно целился в солнечное сплетение, но попал. Стива ахнул и согнулся пополам. Его лицо оказалось прямо напротив козлиной морды. Морда была вполне отвратительная — красноглазая, бородатая, да еще с высунутым тоненьким языком, словно бы козел дразнился, и даже некое подобие улыбки почудилось Стиве в козлиной морде. Сверх того Стиву окатила волна столь отвратительного зловония, что он, и без того задохнувшийся от подлого удара, казалось, на какое-то мгновение отключился. Во всяком случае, он не успел заметить того козлиного движения, в результате которого получил следующий удар рогами прямо в лицо. Здесь ленивый и нелюбопытный Стива наконец-то отметил, что переднее ребро рога было острое и усажено зубцами, и упал на землю с разбитым носом, причем еще хорошенько треснулся головой о подвернувшуюся кирпичную окантовку клумбы.
Тем временем Кирилл, как ни был деморализован внезапным и вероломным нападением, все же выкарабкался из обледенелого куста и, видя, что козел пока занят растерзанием Стивы, со всех ног бросился бежать. Козел заблеял, скакнул как-то боком и кинулся вдогонку. Кирилл слышал сзади все ближе и ближе топот копыт о мерзлую землю. То настигала его сама смерть, и он, сбросив пальто, изо всей мочи рванул вперед — там, метрах в десяти, была застекленная теплица…
Он успел добежать — но не затормозить. Слава Богу, успел выставить вперед руки и вписался в стеклянную стену не лицом, а всего лишь ладонями. Слава Богу — потому что тут же, запнувшись о край теплицы, полетел сквозь стекло вверх кармашками, из которых посыпалась мелочь.
(Заметим здесь, что у каждого в течение описанных минут был шанс внезапной смерти. Стива мог проломить череп при ударе о кирпич, а Кирилл — сломать шею при кувырке в теплицу. Но ни один этим шансом воспользоваться, увы, не сумел. И поэтому наше повествование продолжается.)
Позорное бегство Кирилла с поля боя на самом деле только сыграло на руку Стиве. Теперь козел, бросившийся в погоню за трусом, оказался на достаточном отдалении от Стивы, чтобы последний отдышался, встал на ноги, вытер кровь с лица, потер ушибленную голову и произвел разведку и перегруппировку. Стива был достаточно тренирован, чтобы быстро прийти в себя, и достаточно взбешен, чтобы не спустить это дело на тормозах.