— Ван Гог, братцы, никуда не денется. Мы еще не раз здесь будем, — резонно заметил он. — у меня предложение заглянуть в кофешоп, а потом поужинать в ресторане. В индонезийском. Я угощаю.
Я ни разу не курил никакой травки, потому как не умел затягиваться и до сих пор не умею. Вот и сейчас Султан курил и философствовал о бренном, Касьян созерцал окрестности, кормя уток в канале, а я заказал себе кофе и чего-нибудь съестного. Ну, очень хотелось есть.
— Cake or chocolate, sir? [74] — предложил бармен.
— И больше ничего? Тогда чоклейт. — Бармен кинул мне в блюдце малюсенький кусочек мрачного шоколада размером в мизинец. Мне показалось это ничтожным, я попросил добавки.
— Yes, sir, it’s not enough to you [75].
Индонезийская кухня, которую я пробовал впервые, не впечатлила. То есть вначале не впечатлила. Я не решился заказать блюдо из летучей мыши с рисом, запеченное в полых коленцах бамбука. А взял привычный мне сатай — шашлык из козьей печени и креветок на маленьких шпажках. Что заказал Султан, я не запомнил, хотя еще в кофешопе грозился съесть обезьяньи мозги. Касьян ел обычную лапшу. А пили мы туак — редкую гадость из сброженного сока сахарной пальмы. Через полчаса мне стало хорошо, то есть совсем тревожно. Пространство перед глазами стало искривляться по краям, закругляясь в сферу. Официантка с выпуклым животом, покрытым коричневыми чешуйками, которые скрипели при ходьбе, заговорила по-армянски:
— Are you okay? [76]
— Касьян, представляешь, она говорит по-армянски.
— Она говорит по-английски. Ты в порядке?
— Более чем. Во мне сейчас три сознания: актуальное, коллективное и детское. Актуальное с детским бьются в поддавки, а коллективное следит за тем, чтоб не мухлевали.
Спустя время я заказал то самое блюдо из летучих мышей. Только я подцепил вилкой жареное крылышко, как вдруг со всех сторон раздались жуткие вопли, потолок ресторана заполонили какие-то хряки и ринулись вниз, визгливо пища. Чей-то голос возопил:
— Господи! Да откуда взялись эти грязные твари? — это был голос юной Джульетты, моей первой любви из школьного детства. Затем все стихло. Я проснулся в номере отеля. По-прежнему пахло метаном, а изо рта несло перегаром от сброженного сока сахарной пальмы. Я принял душ и спустился на завтрак.
— Касьян, что со мной вчера было?
— Те две шоколадки, что съел ты в кофешопе, подозреваю, были волшебными, — хитро улыбнулся Вадимов.
Вечером мы уже были в Москве. Следующим утром Buzina Branding представила нам short-list по неймингу. Увы, ничего не зацепило — ни меня, ни Касьяна. Складывалось такое ощущение, что в агентстве просто открыли философский словарь на букве А и выписали оттуда первые понравившиеся слова: Apostrophe, A priori, Axioma [77].
— Это не так, — возразил Сослан Накавказов, директор агентства, — мы провели большую эвристическую работу. Мне вот нравится A priori. Означает знание, полученное до опыта.
— До опыта с водкой? — съехидничал я.
— Надо делать водку для интеллектуалов, а не для быдла. Вся отечественная водка апеллирует к массам, а мы предлагаем понравиться личности.
— Сос, дорогой, сначала надо понравиться Ярдову с Генераловым.
Специалисты из Claessens Brand Design тоже ничем не обрадовали. Из всех предложенных названий запомнилась Norma, да и та оказалась анаграммой имени Абрамовича: Roman — Norma.
— А при чем тут Абрамович? — изумился я. — Тогда уж лучше анаграмма из Ярдова. Orda или Drova, например.
Встреча с голландцами, прилетевшими в Москву внушительной делегацией из пяти человек, проходила в представительстве «Русского алкоголя» на Таганке. Перед началом встречи Касьян отвел меня в свой кабинет:
— Хочу узнать твое мнение, что думаешь про эту водку. — Касьян вынул из грубого льняного портфеля бутылку с подчеркнуто простой этикеткой и сургучом на горлышке. Это был идеальный ремейк доброй советской водки 70-80-х.
— Касьян, откуда этот шедевр?
— Несколько лет вынашивал идею. Как думаешь, будет продаваться?
— Даже не сомневайся! Станет народной. Вот только название длинное. Впрочем, какая разница? «Зеленая марка», не «Зеленая марка».
Встреча, едва начавшись, закончилась скандалом. Ярдов не стал дожидаться презентации и, пока грелся проектор, быстро пролистал представленные дизайн-концепции на бумаге. Ничто не предвещало бури — ни его вальяжная посадка в кресле, ни широко распахнутые ноги, ни блаженный взгляд. Но через мгновение Ярдов резко вскочил и с лютым гневом обрушился на голландцев, не стесняясь Генералова:
— Вы, блядь, думаете, мы туземцы, которым можно втюхать каракули? Вы думаете, по нашим улицам все еще бродят медведи? А Родченко? А Татлин? А Малевич? Вы задешево жжете наш газ, имеете наших красавиц, но хотите, чтобы мы втридорога покупали ваши бирюльки и каракули. Так больше не будет! Вы либо возвращаете предоплату, либо такой вам пиар устроим, мало не покажется. — Ярдов осенив всех победным взглядом, плюхнулся в кресло.
Оцепеневшие голландцы слушали не шелохнувшись. Ничего не понимая, они молча собрали портфели и, не прощаясь, ушли. Я посмотрел на Генералова. Его лицо, как всегда, ничего не выражало. Значит, и ему не понравилось. Возникла пауза. Надо было спасать ситуацию.
— Коллеги, у нас разное представление, что такое русская премиальная водка. Нам следует выработать единое понимание, какую водку мы хотим. — Меня особо никто не слушал, все были в прострации, но я продолжил: — По психотипу водка делится на мужскую и женскую. Это не означает, что одну пьют мужчины, другую — женщины. Совсем наоборот…
— А можно здесь поподробнее? — Касьян, оказалось, меня слушал.
— Я хотел сказать, что психотип личности и пол человека не всегда совпадают. Женскую водку пьют те, кто бежит от проблем, а мужскую — кто с ее помощью эти проблемы решает. В Союзе, например, вся водка была женской: «Столичная», «Пшеничная», «Московская», «Сибирская». И это не зависело от половой принадлежности.
— Любопытно. — И Серебров заинтересовался моими рассуждениями.
— Первой мужской водкой стал «Флагман», потом появился «Русский стандарт». В сегменте бизнес-класса мужская водка, в свою очередь, делится на условные «Мерседес» и BMW. «Русский стандарт» возник как «Мерседес», но теряет свой статус. Его заменит «Белуга». А вот BMW среди водок нет. Ниша пуста. Нам нужно создать мощную, дерзкую водку.
— А что такое «Белуга»? — спросил Генералов.
— Да я тут одному борзому молодцу из Омска предлагал «лимон» за нее, он отказался, — ответил Ярдов.
— Что-о? — Я чуть не разлил на себя кофе. Зачем он врет? Похоже, сожалеет, что упустил «Белугу».
Позже Ярдов признался:
— Никакой водки с Генераловым не сделать. Мы с ним разные. Он православный совок, я — русский европеец.
— Точно. Для него русская водка — это когда в конце твердый знак (ъ), а у тебя на конце — off. А в целом жаль, что не вышло. Я такой слоган придумал: «Пьет — значит, любит!»
Счастье — это сейчас
Судьба хлестает плетью больше тех,
Кто собственной страшится же судьбы.
— Я всегда завидовал соседскому мальчику в шахтерском поселке, в котором рос. Почему? У него был велосипед, детский такой, трехколесный. Ходил за ним и мечтал о таком же. — Ярдов придвинул стул, чтобы подошедшие Алексей с женой уместились за столом. — Почему опаздываете?
— Пробки.
— Какие на хуй пробки первого января?!
Длинный стол опохмельной вечеринки был уставлен всем, что Бог послал. А в этот день в ресторан Yardoff Бог послал осетрины кусками, стерляди в обрамлении раковых шеек, осьминогов, мидий и кальмаров в кляре. По краям стола Господь разложил разнообразных баварских колбасок, венских сосисок, ветчины, ростбифа, острых крылышек и тигровых креветок. Отдельно Всевышний послал целую флотилию лодок из суши, сашими, роллов и терияки. А по центру стола установил многоэтажный ажурный торт с шоколадным бюстом Ярдова на вафельном постаменте в масштабе три к одному.
— А ты завидовал кому-нибудь? — Ярдов положил мне и себе по щедрому куску осетрины.
— Да, танцорам. И сейчас завидую. — Я как раз хотел осетрины, все думал, как дотянуться. — Тебе проще, ты можешь купить себе велосипед, а я вот никогда не спляшу, как Махмуд Эсамбаев.
— Купил уже, Colnago — самый навороченный из всех шоссейных брендов.
— Вот видишь. А со временем у тебя будет и джет, и яхта, и остров с виллой. Но… — я выдержал мхатовскую паузу, прожевав до жижи осетрину, — все равно это будет означать, что в детстве у тебя не было велосипеда. Не было, и все. Цимес в том, чтобы не спорить с судьбой, а взять и помириться с ней. Судьбу не переделать. За это даже стоит выпить. Ах да, у нас же опохмельный вечер. Что, и пиво нельзя?
— Не путай судьбу с кармой! — Ярдов придвинул мне стакан с соком. — Пей вот витамины.
— А я не путаю. Настоящее, знаешь, не вытекает из прошлого, но вот будущее точно зависит от настоящего. Карма — это когда настоящее испорчено прошлым. А за то, что случится с нами в будущем, отвечает судьба.
— Красиво пиздишь.
— Не помню, кто сказал, по-моему, Аль Пачино: ребенком я молил Бога о велосипеде, но, повзрослев, понял, что все работает иначе — надо украсть велосипед и молить Бога о прощении.
— Бизнес — это кража. Аминь! — Ярдов приподнялся и, положив руку мне на голову, другой рукой перекрестил меня.
— Это сказал французский социалист Прудон. И говорил он не про бизнес, а про собственность. — Я взял стакан с соком и залпом причастился.
— Слушайте, а ведь мы сильно выросли. — Миша прилетел из Питера один, манкировав наказ Ярдова быть с женами.
— В каком это смысле? — А вот Родион, наоборот, впервые пришел с женой. Все семь лет, что Родион работает в компании, он тщательно прятал от нас красавицу Ольгу, бывшую модель из Red Stars.
— В смысле культуры. Вчера, заметили, на корпоративе все было цивильно. Никто не напился, не подрался. Все прошло чинно. А как раньше зажигали? Помните, как надрались все в хлам в году, по-моему, в 95-м. Сломали караоке, большой такой с экраном, то ли Sharp, то ли Hitachi.
— Это был 96-й, — поправил я Мишу, — в тот год Собчак проиграл выборы Яковлеву. А Новый год отмечали в Шуваловском дворце. Тогда музеи, чтобы выжить, сдавали помещения в аренду. Мы арендовали лишь белоколонный зал дворца, а нагадили повсюду. Нас потом сотрудники музея стыдили: здесь бывали Пушкин, Вяземский, Карамзин, а вы все заблевали — заблевали паркет из ценных пород дерева, напольные канделябры, парадную лестницу. За чистку ковра с нас потом взяли приличный штраф.
— Да, ты прав, это было годом позже. Мы тогда удачно сели на хвост избирательной кампании Яковлева. А пиво хотя бы наливают сегодня? — робко спросил Миша.
— Успокойся, несчастный! И пей свою гадость. — Ярдов с грохотом покатил Мише бутылку колы. — Где этот дворец располагался?
— На Фонтанке. Бывший Дом дружбы с народами зарубежных стран. Еще студентами нас, молодых коммунистов, обязывали быть там на митингах солидарности и интернационализма с прогрессивной частью человечества.
— Ни хуя себе, ты и коммунистом побывал? Наш пострел везде поспел. Меня замполит в армии все уговаривал вступить в КПСС, но я уже тогда знал, что режим гнилой и рухнет скоро. — Ярдов тем не менее дал указание официантам принести пива. — А, вспомнил. Это когда мы чемпионат по водке устроили, так?
— Да, это когда ты по древнерусской типа традиции ставил ряд рюмок длиною в аршин (примерно 70 см) и заставлял все это пить на скорость. Победил Михалыч, начальник склада. Он потом неделю хвастался, не просыхая.
— Сейчас бы это тимбилдингом назвали, — заметил Миша.
— Зато вчера все было культурно. Как я смотрелся в танце с Лолитой? — Ярдов жеманно улыбнулся.
— Круто! — все хором польстили ему.
— Да какой там! Ты эту Милявскую готов был прямо на сцене раздеть, — Лина, жена Ярдова, была в роскошном нежно-бирюзовом платье, с открытой спиной и в строгих бриллиантах. — Вели, пусть шампанское подадут. Первое января сегодня или как?
Ярдов распорядился подать на стол Crystal, предупредив, что шампанское только для дам.
— А можно красного? — Марианна, наш новый директор по корпоративным финансам, перешедшая к нам из Ernst & Young, дама строгая и местами неприступная, нравилась Ярдову; каждый раз, встретив Марианну в офисе или ресторане, Ярдов неизменно прижимал ее к стене и неизменно получал затрещину. — Я шампанское не пью. От него у меня какое-то нелепое сварочно-электродное настроение, когда в желудке искрит, а в мозгу замыкает.
— Попроси Ярдова открыть Chateau Angelus, — шепнул я на ухо Марианне, — тебе он не откажет. Ему вчера кто-то из музыкантов, по-моему, Лагутенко, подарил.
— А это хорошее вино? А то название какое-то больничное: флюс-анжелюс.
— Это готическое вино! Знаешь, если верно суждение, что архитектура — это музыка, застывшая в камне, то Angelus — это собор Парижской Богоматери, разлитый в бокале.
— Ой, как красиво выразился. Мне уже нравится оно.
Ярдов, разумеется, не смог отказать Марианне и даже самолично откупорил бутылку, разлив вино всем желающим.
— Ну, вот, хотели как лучше, а получается снова пить, — обреченно произнес Родион и посмотрел на жену. — придется тебе за руль садиться. Мне бы лучше водки.
После водки на столе неумолимым образом возникли виски, потом коньяк с джином, позже текила и ром, и все пошло по накатанной. Опохмельная вечеринка, повинуясь бессмысленному русскому року, плавно перетекла в беспощадную пьянку.
— Армяшка, скажи тост. — Лицо Ярдова сияло покоем. В минуты всеобщей пьянки ему особенно нравилось ощущать вкрадчивый, хмельной и слегка дурманящий запах своей власти, когда за столом, казалось бы, царит дух свободы, равенства и братства, а на деле единолично царствует он.
— Тост? Ну, хорошо. Одна завистливая, мерзкая и мстительная муха залетела как-то в чемодан, большой и холодный, как этот мир, и стала в нем жить-суетиться — есть, пить, гадить, сношаться, откладывать яйца. И задаваться вопросом: как это ее угораздило оказаться в чемодане? А главное — зачем? И чей это чемодан, и куда его тащат? И кто он, в конце концов, этот владелец чемодана? Короче, муха пожила, помучилась и вскоре сдохла, не найдя ответа. Так давайте же выпьем за мудрость не искушать судьбу пустыми вопросами, а просто жить и влюбляться.
— Во загнул!
— Мы что, мухи?
— А я бы не отказалась от саквояжа Louis Vuitton.
— Радуйся пока чемодану из Китая, Ольга. Вот начнет твой муж продавать больше пива, тогда и на лувитон с лабутеном деньги появятся. Ведь так, Родион? — Ярдов вилкой поддел ролл и попытался поднести его ко рту, но ролл рассыпался, и отдельные рисинки попали ему в бокал с вином. Этой же вилкой он старательно вызволил остатки ролла из бокала и сделал глоток. С остальными роллами он ловко справился уже голыми руками.
Вечер, как пишут в плохих любовных романах, переставал быть томным. Несмотря на первый день нового года, ресторан стал заполняться посетителями. Всякий гость, который узнавал Ярдова, набирался у барной стойки храбрости и смело направлялся к нашему столу, чтобы закрепить эту храбрость на брудершафт с нами. Вскоре братская компания удвоилась в размере, заняв все левое крыло ресторана. Ближе к сумеркам заиграла ванильно-мармеладная музыка про женщину в красном и про нее же в любви. Из-за столов попарно выползли изрядно романтические натуры и закружились в медляке. Воздух сделался глухим, и над пьяными окриками повис тлетворный дух. Гул нарастал. Шаркающей кавалерийской походкой, расталкивая танцующих, к сцене подошел Ярдов. Внезапно музыка запнулась. Гул затих. Ярдов впрыгнул на подмостки и, затянувшись косяком, зычно крикнул в микрофон:
— С Новым годом, обезьяны!
— Что-о? Он назвал нас обезьянами, я не ослышалась? — по залу прокатился недовольный ропот.
— С Годом обезьяны всех! — повторил Ярдов. — Предлагаю выпить за компанию Yardoff-самую крутую и успешную в прошлом году. — Зал облегченно выдохнул и дружно поддержал Ярдова.