Долго…слишком долго сдерживаться, не позволяя себе сделать даже толчка, и теперь взирать, как выгибается подо мной, отчаянно сокращаясь и сжимая меня изнутри и ощущать, как снова начинает бить крупной дрожью желание двигаться, сделать ее окончательно, по-настоящему своей. Теперь, когда отголоски её крика всё еще отскакивают от стен спальни и проникают прямо в кровь, заражая её таким непривычным, казавшимся еще вчера абсурдным желанием оставить на ней свою печать. Чтобы больше никто и никогда. И ни хрена это открытие сейчас не пугает, а кажется правильным. Единственно верным сейчас, когда она расслабленно падает в кровати, распахивая шире свои колдовские, словно нарисованные глаза…а меня несёт. Несёт вот сейчас и прямо в то самое тёмное усыпанное сапфировыми звёздами затуманившееся небо её взгляда. Несёт в самом примитивном стремлении наконец получить её всю и полностью. Получить так, как должен получить мужчина женщину. Медленный толчок, сцепив челюсти, чтобы не сорваться, не позволить чему-то тёмному, мрачному внутри меня наконец не вырваться из-под контроля…когда в ответ на это движение стиснула меня лоном. И ещё один. И ещё. Чёёёёёёёрт…понимая, что с каждым следующим толчком всё тяжелее сдерживаться, не позволить себе окунуться в это безумие с головой. И ещё движение бёдрами, громко выругавшись, когда она выгнулась снова. И как тот самый спусковой крючок — её стон. Тот самый выстрел, но этот прозвучал словно из всех орудий сразу.
И к дьяволу контроль. К дьяволу желание вести сейчас с ней. К дьяволу всё, кроме её отзывчивого тела и потребности вонзаться ещё глубже в него. Яростными толчками. Сильно впиваясь пальцами в белые бёдра. К дьяволу, что нас могу обнаружить в любую минуту…с чётким пониманием, что за одну попытку прервать сейчас я снесу на хрен весь этот грёбаный дворец. Только её тело с россыпью мурашек на коже. Только её закатывающиеся глаза и растрепанные волосы…и дикий животный инстинкт взять всё и сейчас. Словно оголтелый вбиваться в неё, прижав её колени к груди, проникая глубже, чувствуя, как холодят кожу капли ледяного пота, как словно пульсирует каждая клетка тела…каждая кость в ожидании взрыва. В ожидании мощнейшей разрядки. В неё.
* * *
Тяжелые веки дрожат, и я смотрю в напряженное и до безумия красивое лицо, подернутое матовой бледностью искаженное голодом и болью. Неискушенная физически, но познавшая все в теории, я знала, что он сдерживается, и от этого на висках дергается вена, а на лбу выступили капли пота. Невольно смахиваю их ладонью и впиваюсь в его волосы, всматриваясь в глаза и тут же закрывая свои от мучительно медленного толчка.
Сильное, незнакомое трение, и я ощущаю изнутри каждую вену, и движение тонкой кожи по раскаленному и твердому стволу члена, проникающему все глубже. Легкое жжение и гиперчувствительное цепляние все еще подрагивающего после оргазма бугорка.
Застонать от следующего толчка и непроизвольно распахнуть ноги шире, когда вдруг сорвался и впился в мои бедра. Толчок за толчком, набирая скорость, хаотично быстро, уже не разрывает, а скользит по мокрой плоти внутри, а я чувствую его, так невероятно чувствую, и это становится невыносимым где-то в определенной точке, которая трется о его член вместе с набухающим клитором, и мои соски скользят по кожаной куртке, цепляются за змейку, а меня всю лихорадит, и я извиваюсь под ним, уже не контролируя себя. Вдираясь ему в волосы, обхватывая ритмично двигающиеся бедра ногами, пока не схватил под коленями и не прижал их к груди, раскрывая для себя… такой огромный внутри, с такой силой вбивающийся в меня, что каждый удар его плоти задевает пульсирующий клитор. Словно разбудил во мне что-то животное, что-то дикое. И я уже ощущаю знакомое приближение… оно там внизу, закручивается в спираль и прорывает все внутри таким сильным оргазмом, от которого я широко распахиваю глаза и подавившись криком, выгибаюсь дугой, подставляя свою сокращающуюся плоть, чтоб толкался в меня еще быстрее под мои судороги и стоны. Притянула к себе, всматриваясь в подернутые дымкой дикой похоти глаза,
— Хочу….тебя. Больше чем хочу…поцелуй меня, Шторм… хочу кричать тебе в рот. Хочу глотать твои крики, когда ты…взорвешься в мне…пожалуйстааааа.
* * *
И я уступил. Не ей — себе. Своему безумию. Уступил, набросившись на её рот, смяв своими губами её, рыча в них от приближающегося взрыва. Он назревал под кожей по всей поверхности тела. Фонтанировал огненными искрами, прожигающими плоть насквозь. Быстрыми толчками, глубокими, злыми, не дав ей насладиться в одиночестве оргазмом. В сантиметрах от её лица, от широко распахнутых глаз, в которых мечется моё отражение, ошалевшее и пьяное.
Сжимает судорожно, ритмично, пока меня не срывает вслед за ней. Взрывом. Тем самым. Мощным, неудержимым. Проникшим в каждую клетку организма, чтобы вылиться в неё своей энергией. Чистейшим сумасшествием с ароматом её кожи и секса.
Никогда такого не было. Никогда и ни с кем. И я не только про поцелуи и контакт кожа к коже. Никогда и ни с кем мне не казалось, что меня разорвало на части. Всегда только механический секс, механические действия, механический оргазм. Пресный. Незапоминающийся.
— Вкусная.
Рухнув на постель и повернув голову вбок, смотрел, как Ами всё ещё пытается отдышаться.
— Ты на самом деле вкусная.
Потому что мне на самом деле и снова впервые было вкусно. Оказалось, что можно лежать после оргазма и просто смотреть на то, как она улыбается, глядя в потолок, и как трепещут её ресницы, как прикусывает губу…и мне снова хочется впиться в неё ртом. Оказалось, что она не вызывает желания отправиться в ванную и отмывать следы чужой ДНК со своего тела.
— Ну если так говорит сам нейтрал…
Оттянул пальцем её нижнюю губу, и чертовка тут же обхватила его губами и перевела взгляд на меня. А меня снова прострелило в паху диким возбуждением. Словно и не кончил только что.
— Какая талантливая…Ами, — хотел назвать по-другому, агарой, и не смог, потому что самому это слово теперь показалось нелепым, неподходящим ей.
А уже в следующее мгновение едва успеть нависнуть над ней, чтобы скрыть от того ублюдка, посмевшего разнести дверь и остановиться в самом проходе. Я даже не успел определить, кто из наших это был, пока не раздался ненавистный голос Морта:
— Если вы двое тут уже закончили, предлагаю пройти в мой кабинет и отчитаться по операции.
— Хорошо.
Прорычал сквозь зубы, и показалось, что Глава усмехнулся.
— Пять минут. Ах, да…подробности последнего получаса можете опустить.
Подонок.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ШАЙ
Мне казалось, что до этих дней я видела кого-то другого, некую оболочку, сотканную из черноты и лютого одиночества, которое вилось вокруг него черной аурой и дрожало тонкими щупальцами, заражая все вокруг замогильным смрадом. И вдруг эта оболочка распахнулась, и я ослепла от того что увидела под ней.
Он был совсем другим…Мой Шторм. Про себя я называла его своим…Самоуверенно, наивно, как только может называть впервые влюбленная женщина. Я еще не знала название этому чувству. В Мендемае не существовало такого понятия, как любовь. И это жжение под ребрами и учащенный пульс с дрожью по всему телу не имело для меня иного названия, кроме его имени. Потому что появлялось, едва я произносила его про себя. Сэм…Сээээм…не нейтрал, не каратель, не Шторм, а мой мужчина. У него было имя, не кличка, не обезличенное жуткое прозвище, а имя, которое дала ему его мать. Теперь я верила, что она у него была, я даже была уверена, что он обожает ее до фанатизма. Я помнила лицо этой женщины, безумно красивой, с проникновенным взглядом сиреневых глаз…Какой должна быть жена Главы Нейтралитета, родившая ему четверых детей? Ледяному монстру с белыми глазами. Я понятия не имела, но думаю, что очень сильной и властной…или, наоборот, мягкой и нежной. Рядом с настолько сильным мужчиной не нужно быть сильной, можно быть самой собой. Я впервые ощутила это рядом с Сэмом. Возможность быть просто женщиной, плакать, стать слабой. Это было невероятное чувство.
Нет, Шторм не рассказывал мне о своей семье. Пока еще нет. Но я чувствовала его другим…чувствовала, каким он может быть на самом деле, и не могла понять, что так сожгло его душу и сердце, почему он впустил в себя смерть и позволил ей окутать себя чернотой до такой степени, что она погребла заживо все настоящее, что в нем было. Таинство узнавания. Я раскрывала его с таким восторгом, как ребенок снимает обертку с самого драгоценного подарка. Он был моим подарком. Меня потрясло это осознание в тот момент, когда его губы растянула нежная улыбка, а пальцы сплелись с моими. Никто никогда не прикасался ко мне так, не говорил со мной таким голосом. Меня никогда не ласкали, никогда не заботились обо мне.
«Маленькая моя». Каждый раз, когда говорил, по телу рассыпались мурашки восторженного счастья. Я никогда не была чьей-то, и никто никогда не был моим. У меня не было ничего своего. Даже я сама никогда не принадлежала себе у меня был хозяин-перекупщик Ибрагим. От одной мысли о нем тело сжимала дикая тоска, а сердце леденело от страха, что за мной придут. Рано или поздно найдут и потребуют отчета. Мне не простят предательства, не простят и заберут обратно в рабство. И это было жутко понимать, что рано или поздно все лопнет как мыльный пузырь, и на самом деле у меня ничего и никого нет и никогда не будет. Каждый раз, глядя на Шторма, я думала о том, что должна рассказать ему, кто я и зачем меня сюда прислали. Он ведь сможет защитить меня, сможет убить каждого, кто захочет причинить мне вред. С ним рядом мне некого боятся, с ним рядом я не боялась даже его отца, потому что Шторм был единственным, кто ни разу не дернулся от страха рядом со всемогущим и лютым Главой Нейтралитета. Иногда мне даже казалось, что он готов бросить ему вызов. Своему отцу. А еще я видела то, чего не замечал сам Шторм — Морт фанатично оберегал своего отпрыска и, когда тот не видел, пристально смотрел на своего сына и белесые глаза Главы в этот момент начинали отливать синевой так же, как рядом со мной глаза его сына становились цвета утреннего неба. Это ведь какая-то семейная тайна. Они что-то сделали со своими глазами. Но почему? Зачем? Я помнила фото их обоих. Одинаковые ярко-синие глаза, прозрачно кричащие о кровном родстве, громче, чем тест ДНК. Необыкновенно сочный цвет, не существующий у представителя ни одной расы, тем более у смертных. Только в природе. Цветы и небо. Цветы, синие как небо…Я видела их на картинках из мира смертных и сейчас представляла себе, как Сэм лежит на поляне, раскинув руки, а я у него на груди и ласкаю его смуглое лицо, покрытое легкой щетиной, лепестками синего цветка. Я не знаю, как он называется, но он ассоциируется только с Сэмом. Как бы я хотела иметь право называть его так не только про себя.
А сейчас у обоих жуткие глаза, и я не знаю, чьи пугают меня больше. Белые, выцветшие глаза отца или насыщенные чернотой глаза сына. Но она есть, та синева, она прячется где-то глубоко, там же, где и пряталась улыбка Сэма, там, где прятался его взгляд, от которого сжималось сердце и начинало обжигать глаза слезами от чувствительности и захватывающего дух восторга. На меня смотрит. Мною восхищается. Не так, как все эти плебеи, зависящие от воздействия чар моей расы. Иначе смотрит. И в глазах не только похоть, там есть нечто другое, нечто глубокое и сводящее с ума. Как то беспокойство, когда ворвался в замок демона, или жгучий интерес на тренировках.
И я завороженно обнажала настоящие черты, оттенки, грани, рисунки и эскизы души золотого мальчика, сына самого могущественного существа. Под сгустками ледяного мрака я вдруг нашла его настоящего. И впервые увидела его таким там, в той спальне, где стала ему принадлежать. Это было прекрасней, чем я могла себе представить, обжигающе до костей. Я видела мужские лица во время секса и после, я видела все оттенки самого грязного разврата, такого грязного, что даже самый изощренный маньяк не придумал бы более гадких действ, чем те, что происходили в домах агар. Но я никогда не думала, что мужчина может ТАК смотреть на женщину. Темно-синее небо, которое просочилось сквозь черноту и потянуло меня в себя так высоко, что от одного понимания, что это он во мне, на мне, смотрит на меня, ловя каждый мой вздох, я взлетела над самими звездами, когда мокрые, чувственные губы впились в мой рот. В это мгновение все его тело содрогнулось от наслаждения, рыком мне в рот, выдыхая кипяток оргазма мне в горло, кусая мои губы хаотично, как-то неровно, неумело и вместе с тем бешено, страстно.
И минуты растянулись на вечность…минуты после, когда он лежал на спине, тяжело дыша, и смотрел мне в глаза, и я все еще там над звездами. Не одна. Вместе с ним. Сплел пальцы с моими и улыбается…в зрачках, выступивших на фоне темно-синей радужки, мое отражение и чисто мужской триумф, а потом как взметнулся и закрыл от посторонних взглядов.
* * *
Он помогал мне одеться, как заправская служанка, стягивал вверх корсаж платья, поправлял подол, ласкал, ведя пальцем по коже и не отводя взгляда от моих глаз.
— Шелковая…
— Ткань? — не могу оторваться. От него невозможно. Словно взглядами можно целоваться, сплетаться в единое целое. Как это называется…вот это невыносимо болезненное ощущение в груди, когда хочется плакать и одновременно кричать? Как оно называется у смертных…ведь этому есть название.
— Твоя кожа…Ами.
Провел костяшками пальцев по ключице и поднялся вверх по шее к подбородку, провел по щеке, и я невольно закрыла глаза, наслаждаясь лаской.
— Как я…первый? Ты же агара.
Прислоняясь лбом к моему лбу и перебирая длинными пальцами мои локоны, пропуская их между фалангами, и рыжий цвет уже не кажется мне настолько отвратительным.
— Наверное, я была сделана только для тебя. И ждала, пока ты появишься в моей жизни.
Подняла взгляд и вздрогнула от того, насколько ярче засияла синева, пробиваясь через мрак, поедая его сочным оттенком. В моих словах была доля правды. Циничная. Та правда, которую мне внушал Ибрагим. Я, действительно, ждала его, и моя девственность предназначалась для сына Главы Нейтралитета, чтобы потом умело использовать его в своих целях. Но чем больше времени я проводила со Штормом, тем сильнее убеждалась в том, что я не хочу наказывать тех, кто не виновен в смерти моей матери.
Я вообще уже не хочу никого наказывать… с ним хочу быть. Рядом. Видеть, как меняется его взгляд, видеть, как смотрит на меня, и улыбка касается уголков его губ. Моя улыбка. Для меня. Мне никто и никогда вот так не улыбался, никто не трогал мои волосы и не прислонялся лбом к моему лбу.
— Говорить у Морта я буду, а ты молчи, поняла?
Кивнула и неожиданно для себя попросила.
— Поцелуй меня еще раз, пожалуйста.
От неожиданности его глаза расширились и вспыхнули. Обожгли мне вены возвращающимся невыносимым голодом. Привлек к себе за затылок, так близко, что теперь наши губы почти соприкоснулись.
— Зачем? Что для тебя значит поцелуй, Ами?
Перевела взгляд на его губы и невольно провела по ним пальцами, трогая их шелковистую мягкость.
— Когда ты меня поцеловал, мне показалось, что наши души сплелись в одно целое, так же, как и тела. — очертила его верхнюю губу и снова провела по нижней, — Поцелуй — это слияние душ, — вдохнула, когда почувствовала его выдох, — твое дыхание в моем.
— Маленькая Ами верит, что у таких, как мы, есть душа?
— Ами знает, что она есть. Прикоснись к моей душе, и ты тоже узнаешь.
Жадно прижался губами к моему рту, и я задрожала, зарываясь пальцами ему в волосы. В такие непослушные, буйные, всегда растрепанные, словно их исковеркало ураганом. В мои мысли ворвался его голос.
«Я бы прямо сейчас жадно трахнул твое тело еще раз, но я это сделаю потом. Морт ждет отчета».
* * *
Пока он говорил и рассказывал, как прошла операция, я с любопытством наблюдала за ними обоими. Этот жуткий треск электричества раскаляющий воздух, исходящий от Шторма, и спокойная защитная аура Морта. Она отражает каждый удар, вибрирует, как мембрана.