«Не думай об этом, Эмма».
Она сосредоточилась, убрала мешающую вуаль, ее украшения вспыхнули, эфирный заряд отвечал на беспокойство. Камешек все висел в воздухе, и она не знала, заметили ли это место те, кто ночевал здесь, или просто избегали этого угла. Даже слабый маг, который едва мог начертать символ в трепещущем воздухе, ощутил бы беспокойство и не стал бы тут спать.
Если были варианты. Ночлег в Уайтчепле был дорогим.
Она протянула деликатные нити осознания, чтобы узнать форму клубка. Он пульсировал, нарыв под поверхностью зримого, жуткий корень, вонзенный в глубину настоящего и почти настоящего. Эмма рискнула коснуться еще раз, словно женщина проверяющая, правильно ли лежат складки платья. Интуиция нашла узел, обнаружила его форму и направления, куда он мог сдвинуться.
Она могла терпеливо развязать его, Было бы лучше сразу отказаться, чем спешить теперь, но, чем скорее она поймет, что это за беспокойство, тем скорее оставит все эти неприятности позади.
Решение было простым: бросить невод и смотреть, что поднимется с ним на поверхность. Учение сдавило ее тело, Эмма выдохнула, шагнула вперед в маленький пруд сосредоточенной нелогичности.
Джин, ложный друг, затмевал ее голову вуалью приятного тепла. Вонючая отрыжка, запах ее одежды был знакомым, как это тело с широкими бедрами, обмякшее от отчаяния. Спотыкаясь, прислоняясь к стене, она повернулась к нему, его шляпа была надвинута низко, и в тени было слабо видно подбородок.
Но не его черты интересовали ее, а деньги, горящие в ее ладони. Мужчина заплатил сразу, это было лучше всего, даже для старой Марты. Он не возражал.
— Приступим, — невнятно сказала она, и тут во мраке мелькнула вспышка света.
Она не увидела первый удар. Тепло предупредило ее, но ее горло было полно тьмы, которая покрывала ее лицо. Она ползла, словно хотела занять ее желудок, и нож попал по ней снова.
Он упал на нее, она сжала кулак, но лишь из-за денег в нем, а потом пустота оказалась ниже ее желудка, где раньше были органы, и больше она ничего не знала.
Эмма пошатнулась, ее колени ударились об пол с болью, которую немного смягчили юбки. Ее спина напряглась, выгнулась, и она не осознавала, что ее голос звенел в высоком крике, что пробил идеальную круглую дыру в выцветшей стене. Ее украшения вспыхнули, алмазы на горле кричали, серьги разбились, и осколки разлетелись, словно горящий порох. Позже окажется, что серебро исказилось от жара, и больше украшения не могли вмещать эфирную силу.
Но они не дали эфиру заполонить ее.
Напряжение лопнуло, ее отбросило, и она сбила что-то почти мягкое, а через миг ее охватила боль. Даже учение не подвело ее, но вело себя беспощадно, отбросило силу, пока здание и улица снаружи дрожали. Ее крики гремели, пыль падала с потолка, и проклятие Микала затерялось за стеной шума. Он опустил ее, его пальцы впились, чтобы она не билась.
Он оставил Клэра проследить за ней, а она и не поняла.
Одной из функций Щита было забирать у нее излишек магии, но в этот раз было слишком. Высокий звон, хлюпанье, и мир встал на место со стуком. Эмма обмякла, дрожа, жаркая боль пульсировала между висков.
Тишина заполнила темную лестницу. Вскоре будут крики и топот. Даже в Уайтчепле такое событие не осталось бы незамеченным.
— Прима? — Микал, пылко. — Эмма?
Боль еще трепетала в ней, призрачный нож прознал плоть груди. Она сжалась от удара, слепая, и Микал удерживал ее. Это прошло, и волны нахлынули на нее.
— Видела, — выдавила она. — Я это видела! — тут была магия, и эфир вступил с ней в резонанс, вызвал взрыв.
Камешек упал на пол. Звучало падение неверно, и все место было окутано холодом, что менялся плавно в стекло. Можно было заглянуть в дыру в стене, у которой были очертания ножа. Повалил неприятный запах, за стеной во тьме оказался туалет.
Ее голову сдавила боль, и тело еще страдало от призрачных ран. Теперь она была в этом деле, не могла уйти.
— Я… — она закашлялась, ее тошнило, желудок сжимался. — Больно.
— Тише, Прима. Я здесь, — Микал тоже дрожал, или это она?
— Страшно, — выдавила она слабым голоском. — Домой. Щит… домой.
— Да.
Она отпустила сознание, ушла в глубины пострадавшего разума, чтобы обдумать произошедшее.
Две мысли шли за ней, обе пугали.
Первая была: «У него нет лица».
Вторая: «У него есть нож».
Глава пятнадцатая
Беспамятство
Возвращение в Мэйефейр было долгим и напряженным, улицы были полны громких карет. И было тесно, Микал держал на руках хрупкую волшебницу, игнорируя Клэра, разглядывая ее лицо, словно в нем была тайна, проверяя через промежутки пульс на ее горле и запястье.
Клэр не хотел продолжать сегодня, хотя мисс Бэннон была не в состоянии для ужина и не заметила бы его отсутствие. Ему нужно было посетить другой Ярд, и он догадывался, какой, но не мог уйти, пока бледная волшебница была без сознания. Микал отнес ее наверх, и мадам Нойон зашумела, чтобы служанки помогли госпоже.
Клэр пошел в гостиную к шкафу. Его рука дрожала, он налил себе хорошенько бренди, удивительно быстро выпил это. Жгло, и он подавил урчание обожженного горла.
Столько нелогичного могло расстроить даже здоровый разум, ведь это было сложно принять. Он мог попросить Финча сходить в аптеку за кокой, но то жжение не помогало.
Нет, бренди лучше. Он посмотрел на шкаф. В доме мисс Бэннон припасам не было конца. Он не ощутил бы нехватки разных жидкостей в склянках, даже витэ. Он никогда не напивался — это притупило бы способности ментата — но в этот момент его привлекала эта мысль.
«Жуткий день», — ужасные вопли мисс Бэннон были полны жуткой нелогичной силы. Конечно, было заметно, что из нее вырывалась магия.
Жутко. Снова земля ударила о крышку гроба, гремя в его голове, капнула кровь. Даже он знал, что проливать такую ценную жидкость в том месте для волшебницы было опасно.
«Э, менталь. Напиваешься до смерти?».
Клэр развернулся. Комната была пустой, темная мебель и потолок с сатирами и нимфами — насмешка мисс Бэннон над идеями мужчин — были прежними. Бильярдный стол, где часто стучали по шарам, пока он обсуждал дело, а мисс Бэннон потягивала ром, был таким же, укрытым тканью, потому что он какое-то время не играл.
Его чувствительные ноздри раздувались. Запах грязи, затушенной свечи. И сильный запах мужчины, жившего жестокостью, остроумного и с худым лицом.
«Невозможно, — серебряные огни не трепетали. Его веки очень быстро двигались, способности пытались понять, настоящие ощущения или фантазия. — Просто невозможно».
Неаполитанец не стоял у двери, где замирал перед тем, как достать длинную тонкую сигарету с цветочным привкусом, странно смотрящуюся в его грязных пальцах.
— Просто напряжение, — буркнул Клэр, слова падали в мертвый воздух. Он не замечал, как тесно было в этой комнате без веселых вопросов женщины, без ворчливых ответов мужчины, когда он забывал о маске. Без стука бильярдных шаров, отдельной музыки, без дыма в воздухе, который с треском чар улетал к дымоходу. — Жуткий день. И неделя. Еще бренди и отдых. Для моих нервов.
Будто у ментата могли быть растрепаны нервы. Было глупо даже предполагать это. Но все же…
Он вытер рот тыльной стороной ладони, повернулся к шкафу и налил еще. Нет, не отдых. Отдых ему не поможет. Только работа прогонит тревогу, ведь земля могла перестать слушаться законов и начать вести себя нелогично, как магия.
— Эксперименты, — он посмотрел на ладонь с рюмкой бренди, янтарная жидкость дрожала. Рука была знакомой, как его дыхание, и возможности кружились в его голове.
Он не понимал, пока выпивал бренди и наливал еще, что оставил смятые бумаги о ранах Марты Тебрем и показания свидетелей в карете мисс Бэннон, где Хартхелл найдет их и без слов передаст Финчу, а потом бумаги окажутся на столе в кабинете мисс Бэннон. Это было поражающим признаком рассеянности для него.
Клэр вряд ли мог забыть о бумагах, и он думал, что его состояние было тревожным. Но он просто наливал и выпивал, пока бутылка не опустела, а потом он поспешил покинуть комнату.
Он даже не ощущал себя пьяным.
Глава шестнадцатая
Редкое и чудесное
Просыпаться после такого неудобного события было неприятно. Особенно когда пробуждение было от грохота в глубинах дома, и Микал выругался, распахнул дверь ее спальни.
Без стука.
— Он убьет себя, Прима, — глаза Щита пылали, темные волосы были спутаны, словно он запускал в них пальцы. — Или одного из слуг. Или разобьет дом.
Эмма вздохнула, повернулась и уткнулась лицом в подушку. Хоть было темно, ее голова ужасно болела, и любые признаки света ранили ее глаза.
— Вряд ли, — буркнула она. — Уйди.
Он подошел к ее кровати и коснулся плеча двумя пальцами.
— Я не хотел вас будить, но он навредит кому-то, может, себе.
«Последним я помню…» — она поежилась от воспоминания. Но обморок притупил острые края, учение лишило яда. Она могла спокойно обдумать видение.
Она испытала смерть Тебрем, удар за ударом.
Она нарушила то, что смерть чуть не достигла. Глубокое пятно, которое кормили бедность и жестокость Уайтчепла. Теперь нужно было с трудом и опасностью определить метод и намерения убийцы, а потом обрушиться на убийцу с силой закона и раздражением Эммы.
Она выбралась из тумана сна, когда раздался еще один удар. Звук не был волшебным, защиты трепетали только в ответ на ее внимание.
— Что он делает?
— Заперся в мастерской, шумит с Прилива. Дверь крепкая, и…
— Да, — она моргнула, зевнула и отодвинула подушку и его пальцы с долей сожаления. Попытка выбить дверь мастерской активирует защитные чары, и воля Примы ударит раньше, чем она придет в себя. — Хорошо. Позови Северину и служанок. Я посмотрю, что он задумал. Но потом я приму ванну и выпью шоколад. Ужасно себя чувствую.
— Конечно. Могу я спросить, что это было? — он хмуро смотрел на нее, словно она была непослушным ребенком.
Она решила, что не хотела такой разговор с Микалом в этот миг, так что сделала вид, что не поняла его.
— Уверена, он преследовал безумных политических подрывателей, и они точно дали его активному мозгу поработать. Ты можешь идти, Щит.
Он долго стоял на месте и ждал. Когда стало ясно, что она больше ничего не скажет, он опустился на пятки.
— Прима?
— Если не хочешь пообещать, что принесешь шоколад как можно скорее, или это не сообщение о разрушении всего Лондиния, то я тебя не слышу, — его тело было напряжено после вчерашнего — она надеялась, что это было вчера, что она пропустила только Прилив и пару событий. Спина и руки болели, голова пульсировала, словно она выпила больше рома, чем стоило.
— Тогда я промолчу, — его лицо замкнулось, он повернулся и пошел к двери. Лимонное раздражение было заметно Взору.
Эмма резко выдохнула, сосредоточилась на физическом мире.
«Когда мы поговорим, Щит, то на моих условиях, только моих».
Она потянулась, ощутила утро во рту и скривилась. Ее глаза были сухими, волосы — птичьим гнездом, как у ведьмы. Ощущала она себя плохо.
Это было странно, да? Она привыкла к тому, что ощущала себя хорошо, с тех пор, как проснулась от чумы без шрамов и прочих плохих последствий. Было похоже на тяжелый теплый вес Философского камня, но без груза… стыда? Ее совесть давила на нее, чем дольше она носила Камень, что забрала из тела Левеллина Гвинфуда?
Может, он был не в трупе. Может, он сжимал Камень в руке, пока помогал себе его силой, исполняя безумное волшебство?
Ее возвращение на место его гибели не дало доказательств: безымянные кости грифонов и человеческие, лишенные всех эфирных следов. Шок от такой Великой работы, что не была завершена, стер все следы. Но она не хотела найти доказательства, что кости принадлежали ему. Она видела его труп, растерзанный его сбитой Работой, этого хватит.
Она долго думала, что его слова о втором Камен были уловкой, чтобы она запнулась. Он всегда хотел от нее избавиться.
Эмма прижалась к подушкам, грохот донесся снизу.
«О, ради Бога», — миг внимания, и она поняла, что стены мастерской Клэра прочные, а дверь усилена магией и железом. Он почти ничего не мог с собой сделать, ведь Камень безопасно находился в его теперь не стареющем теле. И на миг она… была немного раздражена.
Ей хотелось сейчас думать об этом?
У нее хотя бы было пару мгновений одиночества.
Клэр не мог охватить размах ее дара. У него были проблемы с нелогичностью почти бессмертия, и была возможность, что разорванная безумная Работа Ллева, что поражала ее, могла не успокоить сердце змея.
«Думай о Клэре, пусть Ллев покоится с миром. Он мертв», — как ей поступить с ментатом?
Она была мягче с Арчибальдом Клэром. У него были некие манеры, но ментат был непростым товарищем. Она не обижалась из-за его внимания, но ее не устраивало отношение.
Потому она ушла со службы Виктрис. Не открыто, конечно. Но в тайных комнатах сердца Примы были приняты меры… и королева обнаружила желание.
А Клэр — нет. Он был логичным, но хрупким, и его ограничения помогали простить его неприятные черты. И все же это ее раздражало. Как иначе?
Быть женщиной — быть созданием, которое принимают, как должное, и даже те из другого пола, которые когда-то хотели добра, потом поступали не так.
Но она была возбуждена.
И… Людо.
Она закрыла глаза. Пара минут сознания без слуг или Щита, а она могла думать лишь об… отношении Людо к ней?
Чем он был?
Инструментом, чтобы играть со вниманием без уважения.
«О, Эмма, врать себе не выходит. Это не изменилось».
Она… привыкла… к неаполитанцу, как к Клэру. К Микалу, Северине, Изобель, повару и Хартхеллу. Они старели, они были ее ответственностью, и если она ухаживала за ними, как за комнатными растениями, это не давало ее права, а не только ответственность? Она подстраивала атмосферу под них и…
«Они — не растения, Эмма, — наглость Примы была слабостью, это нужно было удерживать против настоящей опасности. — Как вчера. Плохо дело, да?».
Она резко вдохнула и отвлеклась на тему важнее. Виктрис видела и ощущала, что и она? В магии было допустимым многое, но Сочувствие было древним искусством. Это могло ранить в Уайтчепле — Эмма видела хрупкость — и вызвать реакцию даже у правящего духа, императрицы и королевы?
Она потянулась, постучала пальцем по губам и вздохнула. На миг она приняла такой вариант. Убийства не были связанными, но у них была некая цель на уме.
Почему Британния привела Виктрис к двери Эммы? Почему Виктрис пришла одна? Королева, наверное, решила, что Эмма Бэннон не отмахнется от новостей, что правящий дух слабеет. Даже если Виктрис не нравились ее методы и она сама, Британния не сомневалась в верности Эмме Короне и Империи, хоть у них и возникли недоразумения, и Эмма не хотела усиливать вред.
Почему Виктрис пришла к ней?
«Не тот вопрос, Эмма. Правильно: что она надеется получить? Из грязного восточного конца к Короне, эта великая тайна движет миром. Найти человека, что не слушается, — редкость».
И потому Клэр мог и дальше ужасно обходиться с ней, потому она позволяла гордость и заскоки Людовико. И потому она позволяла нервозность Северины и тайны Микала. Потому она платила за Измененную ногу Гилберна и услуги Финча, потому взяла Изобель и мальчика-калеку. Редкими были те, кто не играл в самостоятельную жизнь ради своей выгоды. Ей было приятно, что она собрала такую коллекцию.
Она была не в их числе. Но под ее защитой они процветали. Если нужно было пачкать себя кровью и грязью ради службы империи, решать вопрос жизни в неидеальном мире, так что помощь таким изгоям убирала хоть немного жжения.
— Я стала философом, — пробормотала Эмма с кривой улыбкой, она услышала шаги Северины Нойон на лестнице, ворчащей на Кэтрин, подгоняя ее.