Лежу в темноте на своей кровати. Большой, здоровый детина, которому хочется выть, как девке, от безысходности и усталости. Меня будто тихоокеанская волна пришибла со всей дури. Хочется встать, послать их всех подальше, собрать вещи и свалить. Но что-то держит, не отпускает. Какой-то невидимый якорь, тяжелый и крепкий.
Зоя вечером предлагала помощь в изучении алфавита. Отказался. Захлопнул дверь прямо у нее перед носом. В моем поступке мало приятного, но я злился, мне так хотелось побыть одному. Знал ведь, что будет трудно, что не раз захочется опустить руки, все бросить… и все равно ввязался в эту авантюру!
А она… Она, кажется, переживала даже больше меня. На занятии пыталась переводить мне шепотом, писала на бумажке слова-подсказки, ободряла. Хотя и преподаватели у них понимающие: тоже старались объяснять все так, чтобы и мне было понятно, много говорили на английском.
Вот черт…
Ударяю кулаком в подушку и встаю. Иду на кухню, завариваю кофе. Она так старалась. На каждом шагу пыталась меня уберечь от ситуаций, где бы я ничего не понял. Все показывала, рассказывала, объясняла. А я вместо того, чтобы принять ее помощь в выполнении самостоятельного задания, просто захлопнул дверь.
Идиот.
Нужно скорее все исправить.
В доме тихо, все уже легли спать. Беру кофе, поднимаюсь с ним наверх. Захожу в свою комнату, закрываю на дверь на замок. Открываю окно, выкидываю на крышу плед с кровати, беру кружку с дымящимся напитком и вылезаю вместе с ней наружу. Осторожно прикрываю за собой створку.
На улице ветрено. Луна стоит высоко над домом. Крадусь на цыпочках к окну Зои, свет там не горит. Голые пятки прилипают к поверхности крыши — вечером моросил дождик. Холодно.
Наклоняюсь, встаю на колени и долго всматриваюсь в черный прямоугольник, пытаясь выхватить из темноты ее очертания, свет мобильника или хотя бы что-то, но похоже Зоя спит.
Вот черт. Черт. И уже вслух и по-русски: «черт»!
А на их языке мне даже больше нравится ругаться. Русский словно для этого и создан: получается смачно, хлестко, ярко и звучно.
С досады шумно выдыхаю, и вдруг в окне появляется ее силуэт. Узкие плечики с рассыпанными по ним светлыми волосами, распахнутые от удивления глазищи, тонкая талия, которую так умело подчеркивает маечка на бретельках. И губы. Бледные, но так притягательно припухшие, будто она спала или ревела…
— Что? — Спрашивает Зоя одними глазами.
От моего дыхания на стекле расползается белая дымка:
— Выходи. — Прошу, состроив свое самое виноватое и просящее лицо.
Поднимаю вверх кружку с кофе.
Мне хочется сказать dinner date [1], но это было бы слишком. Хотя и выглядит это как свидание, и мне хотелось бы, что бы так оно и было, если честно. Но нет. Нужно выбросить эту дурь из головы.
Зоя что-то берет со стола, накидывает легкую кофточку, распахивает окно и вылезает. Подаю ей руку, она хватается за нее и спрыгивает. От вида ее голых ножек в шортиках моя мужская природа просыпается, поэтому, едва девчонка оказывается на крыше рядом со мной, передаю ей кофе и отворачиваюсь.
— Пойдем. — Говорю. Сам уже спешу к ветке яблони, где валяется плед.
«С ума сойти можно, у нас с ней уже есть свое собственное тайное место»
— Не спится? — Спрашивает она едва слышно.
— Да. — Поднимаю плед, несу его к дощечке, служащей сидением, кладу сверху и жду, когда Зоя подойдет. — Садись.
Держу его так, чтобы она села, и еще хватило длины, чтобы накрыть ее плечи. Мог бы согреть ее своим телом, без проблем, но эта девочка не из таких. Она вообще другая. И только с ней впервые за последние месяцы я не чувствую себя неудачником и не думаю о Фло или об отце.
— Спасибо за кофе, — тихо благодарит Зоя, и я вижу, как ее щеки розовеют в отблесках лунного света.
— Не стоит.
Сажусь рядом и укрываюсь свободным концом пледа.
Молчим. Мне впервые ужасно неловко наедине с девушкой. Это очень интимно, вот так сидеть вдвоем, в опасной близости под теплым пледом, вдыхать свежий, почти морозный воздух, любоваться только появляющимися на небосводе звездочками и чувствовать рядом ее горячее плечо.
— Прости, что… — начинаю неуклюже.
— Не надо. — Отвечает она, касаясь губами края кружки. — Все в порядке.
— Мне просто стыдно было признаться самому себе, что я нуждаюсь в твоей помощи. Без тебя я, вообще, вряд ли выживу здесь.
— Это тебе. — Зоя, наконец, достает то, что прятала все это время подмышкой.
Это маленькая баночка колы.
— О… — восклицаю я. — Вау… Спасибо…
Беру банку, открываю и жадно пью. Напиток прохладный, он мало похож на колу со льдом, которая продается у нас на каждом шагу, но я этого почти не замечаю. На пару секунд оказываюсь на берегу океана с доской для серфа в руке. Мне хорошо. Я слышу плеск волн, щурюсь от лучей обжигающего солнца и улыбаюсь. Широко и искренне улыбаюсь.
Еще глоток, и вот я снова рядом с ней — в России. И мне почему-то все еще хорошо.
— Вот. — Она протягивает мне что-то маленькое и черное. — Тоже тебе.
— Что это? — Разглядываю штуковину, кручу в руках и вдруг понимаю: — Адаптер для моего смартфона? Но как…
— Пока ты был на занятиях по русскому, сходила и купила. Думала, тебе пригодится.
Мне очень хочется ее поцеловать, но я опять сдерживаюсь. Зоя отворачивается и смотрит на небо, будто тоже боится, что я могу это сделать.
— Спасибо, Зоя. — Продолжаю разглядывать ее белую в свете луны кожу, каждую черточку и колышущиеся на ветру пряди волос.
— Пожалуйста.
Сидим. Пьем каждый свой напиток. Молчим.
— Зоя, а что такое «yopani nasos»? — Решаюсь спросить.
И зря. Кофе сразу идет у нее носом. Она трясется, не в силах сдержать смех, и вытирает руки и лицо пледом.
— Что? — Спрашивает, хихикая.
— Дима велел у тебя это спросить вечером, когда мы останемся вдвоем.
— Он такой, он может. — Кивает она и продолжает смеяться.
— Прикольный чувак. — Соглашаюсь.
И мы хохочем вместе.
Наконец, Зоя признается:
— Это непереводимое выражение. Нецензурное. Вроде того, что «черт, как это могло произойти» по-вашему… или «вау, вот это да»… Не знаю… Мало что из русского мата можно перевести. И наоборот — одно слово можно перевести десятью разными способами.
— Зачем он просил меня сказать это тебе?
Она так резко поворачивается и смотрит мне в глаза, что сердце перестает биться.
— Наверное, хотел, чтобы я посмеялась. Ты ведь сохранил интонацию, поэтому вышло очень забавно.
— Рад, что все получилось. — Выдыхаю с трудом. — И что ты… улыбаешься…
Она, конечно же, прячет взгляд. А я думаю о ее парне. Что за парень еще? Меня совершенно не волнует наличие какого-то там парня, кем бы он ни был.
— Я сегодня разрезал банковскую карту отца. — Признаюсь.
— Ого. — Произносит Зоя. — Тогда у тебя обратного пути нет.
— Да. Теперь мне придется подрабатывать на руднике или валить лес.
— Ну… Это вряд ли. Здесь для тебя все бесплатно, — высоко поднимает кружку, — в том числе и кофе.
— А если я захочу пригласить тебя в кафе, например?
Она не успевает скрыть удивление, ее брови взлетают вверх.
— Тогда… рудник, другого выхода нет. — Шутит, быстро взяв себя в руки.
Но я уже видел в ее глазах то, что хотел — она не против, даже если станет это отрицать.
— Зоя, а что такое… ту… т… — Тщетно пытаюсь воспроизвести услышанное утром слово. — Этот выезд на природу, о котором все говорят.
— Ааа, — она легко произносит его и затем пожимает плечами. — Это такое мероприятие, вроде тимбилдинга. Чтобы студенты сплотились, пообщались. Мы выезжаем на природу, живем сутки в маленьких деревянных домиках, участвуем в конкурсах: полоса препятствий, армрестлинг, ориентирование и прочее. Поем песни, жарим мясо на костре, много гуляем. Не переживай, это весело.
— Скаутинг? Что-то вроде, да?
— Хм. — Зоя хихикает. — Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
— Наверное.
— Меня беспокоит другой вопрос. — Она потягивается, глубоко выгибая спину, совсем как кошка, и зевает. — Во что мы тебя оденем? Нужно что-то похуже, и явно не эти твои, белые сникерсы. Замараются.
— Да, я уже думал, что мне нужна новая одежда, у вас тут становится холодно.
— Да погоди ты с новой. — Зоя встает. — Можно взять что-то у Степы, у него полно… — подбирает слово, — барахла. Пошли!
Она идет к моему окну. Я оборачиваю плед вокруг тела и думаю только об одном: эта девушка хочет зайти ночью в мою комнату. Как не наброситься на нее? Связать, что ли, себе руки за спиной?
Через полминуты мы уже стоим посреди комнаты. Горит свет, и Зое уже не так комфортно — она понимает, что предстает передо мной полураздетой в своей пикантной пижамке. Выхватывает из моих рук плед и накидывает сверху.
— Так, посмотрим, — говорит шепотом, открывая шкаф. Слева висят мои вещи, справа — ее брата. Зоя быстро перебирает одежду и выносит приговор. — Не то. — Садится на корточки и выдвигает ящик. — Вот здесь была куртка. Держи. — Подает мне. — Сейчас поищем еще.
Бросаю куртку на кровать.
— В другом шкафу я видел обувь, может, там что найдется? — Иду к противоположной стене, открываю створки низкого шкафа и вытаскиваю несколько коробок.
— Черт, — доносится вдруг со спины.
Но я уже снял крышку с самой нижней коробки и в недоумении уставился на ее содержимое.
[1] — ужин со свиданием
Глава 6
Зоя
До боли вцепляюсь пальцами в плед, который прикрывает мои плечи.
«Степа, Степа….»
Я тоже — та еще балда. Нужно было проникнуть в комнату, пока никого не было, перепрятать эти вещи, как того просил брат, а еще лучше вообще сжечь их. Но волнение из-за Славы, который не берет у меня трубку, из-за учебы и, что уж тут скрывать, из-за парня, который поселился у нас, умело отвлекли меня от его просьбы.
Джастин садится на пол, складывает ноги по-турецки и продолжает рассматривать содержимое коробки одними глазами, не прикасаясь и ничего не говоря. Опускаюсь рядом на колени, и улыбка испаряется с моего лица, как огонек свечи, задутой ветром.
Не то, чтобы было стыдно. Понятное дело, у каждого имеются свои скелеты в шкафу, но меня с головой сейчас накрывают неприятные воспоминания прошедших лет. Съеживаюсь и с трудом выдыхаю. Мой брат — такой, какой он есть, и его ничто не оправдывает, да. Так что Джастин может реагировать на увиденное, как сочтет нужным. Но я не хочу, чтобы родители наткнулись однажды на эти штуки, и скандал разгорелся с новой силой.
— Это… принадлежит твоему брату? — Хмурится американец.
— Да. — Признаюсь.
И мне хочется закрыть коробку крышкой, чтобы больше не видеть ее содержимого.
— Полагаю, он не играет в бейсбол… — Надтреснуто говорит он, косясь на шкаф.
Прослеживаю его взгляд и с огорчением замечаю в глубине, за коробками длинную деревянную рукоять. Это Степкина бита… Та самая…
У паники неприятный, металлический привкус. Мне становится плохо, в висках пульсирует, дыхание перехватывает.
— А это… — Джастин снова смотрит внутрь коробки.
Слышу, как он сглатывает. Мужчин обычно не пугают такие вещи, и держится он ровно, но кричащие в глазах непонимание и смятение заставляют меня чувствовать себя виноватой, хотя я тут совершенно не при чем.
— Это… в прошлом. — Говорю и сама себе не верю. Мне так страшно, что этот ужас опять повторится, вернется в нашу жизнь, как непрошенный гость, что спина покрывается холодным потом. — И мама с папой не должны этого видеть. Не знаю, зачем Степа это все хранит… — Бормочу себе под нос.
— Можно? — Парень протягивает руку к коробке.
Его глаза излучают спокойствие, и мне даже удается медленно и осторожно выдохнуть. Киваю.
Джастин перебирает вещи, которые лежат внутри. Не торопясь, внимательно разглядывает и негромко хмыкает.
Одежда с символикой футбольного клуба, с тщательно замытыми на ней бурыми пятнами, шарф болельщика, армейские ботинки на толстой подошве, массивный кастет и принтованная балаклава с изображенным на ее поверхности оскалившимся черепом.
— Ультрас… — Тихо говорит парень. — Да?
И это слово режет меня, как острое стекло. Кажется, что, произнесенное почти шепотом, оно разрывает вдруг тишину дома, словно взрыв. Панически прислушиваюсь, и мне уже мерещится топот ног по коридору, а перед глазами встает взбешенный отец, который, задыхаясь от бессилия, орет и орет на брата. И мама рядом — плачет, и ее слезам, таким горьким и безнадежным, нет ни конца, ни края.
Невольно оглядываюсь на дверь. Там никого, она плотно закрыта. Но кровь все равно отливает от моего лица — мне страшно, неприятно и мерзко.
— В первый раз мы услышали об этом два года назад… — Гляжу, как Джастин примеряет кастет, и замираю. — Я услышала. — Понижаю голос до еле слышного шепота. — Степа пришел домой поздно, весь в синяках, лицо было разбито. Я зашла, чтобы что-то спросить у него, и увидела, как он в спешке раздевается и прячет испачканную одежду в шкаф. Думала, что случилось что-то серьезное, но он был так весел… энергичен…
Парень сжимает руку в кулак и ладонью другой руки гладит неровную поверхность кастета, ударяет легонько, потом сильнее. Останавливается, смотрит на меня виновато, снимает железяку и бросает обратно в коробку.
— Прости.
— И это стало повторяться все чаще и чаще. — Кутаюсь в плед, меня знобит. — Родители заподозрили неладное, но брат каждый раз отвечал, что просто подрался. Правду знала только я. Он говорил мне, что в их группировке нет хулиганов, все участники взрослые, образованные люди. Студентов хватало, но были среди них и юристы, и инженеры, и даже предприниматели. Он заверял, что они не бьют витрин, никого не провоцируют, просто поддерживают свою команду, посещают все матчи, устраивают перформансы на трибунах. И даже о драках с другими группировками они якобы договариваются заранее и придерживаются правил — никакого оружия, только кулаки.
— Я уже видел эту символику. — Джастин крутит в руках шарф. — На стадионе. На форме тех парней, с которыми играл в футбол.
— Да. Это наша команда. — Киваю и указываю на вещи. — А такая вот у них «группа поддержки». — Едва шарф возвращается на место, беру крышку и закрываю злосчастную коробку. — Старый порт Марселя. Чемпионат Европы по футболу. Массовые беспорядки и драка российских болельщиков с английскими.
— Две тысячи шестнадцатый. Помню.
— Да. — Смотрю на Джастина пристально. — Степа тоже там был. Чудом не попал в лапы полицейских. А когда вернулся, радостно рассказывал, что жители Европы благодарили их за усмирение британских ультрас, которые каждый год громят магазины, и никто не может найти на них управу. А они вроде как смогли. Герои. Думаю, именно тогда он и вошел во вкус.
Оглядываюсь, пытаясь придумать, куда бы деть пока коробку, чтобы завтра вынести из дома и уничтожить.
— Полгода назад. — Говорю монотонно, будто выпуск новостей пересказываю. — Он пришел домой весь в крови. Шокированный, бледный, оглушенный. Помню, папа рвал на себе волосы и все отчитывал его, отчитывал. Мама вообще чуть с ума не сошла. Степа закрылся в ванной и долго не открывал, а я слышала, как он там тихонько всхлипывает. Как трет мылом одежду снова и снова, шоркает, а потом разбивает стаканчик для щеток о кафельный пол и тихо стонет, собирая осколки. Я ждала почти до утра, чтобы поговорить с ним и узнать, что произошло. В ту ночь… убили его лучшего друга. Никто до сих пор не знает, кто это сделал и как именно.
Закрываю дверцы шкафа, наваливаюсь на них спиной и продолжаю:
— Парень получил удар по голове и умер. Когда поднялась паника, лидер их группировки не позволил Степе остаться рядом с телом, они просто выволокли моего брата оттуда за шкирку, как щенка. Сбежали. Не хотели нести ответственности. А потом началось расследование. К нам приходили, допрашивали брата, родителей, меня. Снова и снова. Папа каждый раз повторял, что Степа был в этот день дома. И брат ненавидел себя за эту ложь. Он хотел найти виновных, но никто из его «собратьев» не хотел поднимать шума. Ему пригрозили, чтобы держал язык за зубами, а после похорон он и вовсе замкнулся. Винил во всем себя. Отец, боясь, что сын возьмется за старое, велел вплотную заняться учебой, записал в программу по обмену…