Любовь по обмену - Елена Сокол 8 стр.


— За что?

Мне приятно все это слышать, хотя бы уже потому, что русские мужчины, в отличие от американцев, обычно не признаются так легко в своих слабостях и неудачах, а этот парень пересиливает себя и делится сейчас самыми тяжелыми переживаниями со мной.

— За то, что столько сопротивлялся ему, чтобы потом… просто сдаться. За то, что хочу обратно, но не знаю, зачем. Просить у него прощения? Никогда. Вернуться в бейсбол? Не хочу. Попытаться вернуться в soccer? Да он ведь заплатил, чтобы меня вышвырнули оттуда! Я даже сам не знаю, что мне делать, если вернусь! Я же просто… в ловушке. Понимаешь? В ловушке!

Набираюсь смелости и кладу свою ладонь на его предплечье. Мышцы у него под футболкой твердые, будто камень, и у меня на секунду перехватывает дыхание.

— Ты просто запутался, Джастин. Чувствуешь, что нужно что-то делать, но не знаешь, что именно. Позволь тебе помочь?

Опускаю руку.

— Вроде того. Запутался. — Он поворачивается и смотрит на меня недоверчиво, настороженно.

— Я могла бы сказать, что в нашей стране у тебя больше шансов добиться чего-то, но это не так. Здесь тоже все решают деньги. Мальчишки идут заниматься в футбольную — они все равны, но в итоге, спустя несколько лет, играют именно те, чьи родители готовы платить за это тренеру. Заплатил — играешь, нет — сидишь на скамье запасных. Исключения есть, но и они закономерны: если видно, что парень экстраординарный, новый Месси или что-то вроде того, тогда он играет в команде, но и то только потому, что в нем видят потенциал и надеются продать потом подороже. От этого футбол в стране не развивается.

Он смотрит на меня, открыв рот. Я виновато улыбаюсь.

— А что если ты примешь эти полгода просто как… перерыв? — Продолжаю, вздохнув. — Понимаю, что для спортсменов это подобно смерти, но мы могли бы что-то придумать… У нас в группе есть парень, отец которого может устроить тебя в местную команду, чтобы тренироваться вместе с футболистами… Ты поживешь, подумаешь о своей жизни… Вдруг тебе здесь понравится? Я могла бы помочь тебе освоиться…

Джастин обхватывает голову руками и выдыхает так шумно, что мне становится неловко. Это действительно бред — то, о чем я сейчас ему толкую.

Мы молчим. Я не готова навязываться, он продолжает все взвешивать. Мы оба понимаем, что это не самое лучшее решение для него, но хотя бы какое-то. Пусть временное.

— Я никогда не выучу ваш язык, — говорит он, наконец, со скрипом сжимая зубы.

А я почему-то ликую. Он ведь не сказал «нет»? Не сказал!

— Но ты ведь можешь попробовать…

Джастин хмурится, нервно чешет лоб, прячет руки в карманы штанов, затем достает их и сильно хлопает себя по щекам. От этого треска я даже вздрагиваю.

— Я не смогу. — Он истерически смеется. — Зачем мне все это? Боже, ну, что за…

— Сможешь. — Моя ладонь снова на его предплечье.

Не навязывайся. Не навязывайся. Перестань.

Американец замирает, уставившись на мои пальцы. Смущенно отдергиваю руку.

— Это сумасшествие… — Шепчет он, облизывая разбитую губу и качая головой.

— У тебя получится. — Настаиваю я, переводя взгляд на яблоню.

— Почему ты так думаешь?

— Ты — упрямый. — Улыбаюсь.

— Во что же я вляпался…

В неприятности. В Россию. В меня, в конце концов.

— Русский язык не такой уж сложный. — Говорю.

Вру, вру, вру. Но пусть он узнает об этом потом, не сейчас.

— Не знаю, Зоуи…

Прокашливаюсь, выпрямляюсь и строго смотрю на него.

— Начнем, пожалуй, с самого главного.

Джастин обреченно выдыхает и жалобно ноет:

— И с чего?

— Зоя. Меня зовут Зо-Я. — Произношу делано-учительским тоном.

Ему нравится. В синих глазах пляшут хитрые чертики.

— Зо…у… — набирает в легкие больше воздуха и выдыхает: — я. Зо-я.

Облегченно выдыхаю.

— Прекрасно.

И по спине снова бегут ошалелые мурашки.

Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках, почти как старинные приятели, но в этот момент вдруг слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.

Мама иногда тоже бывает очень упрямой: она только что снова выключила свет и закрыла окно в комнате Степы.

Глава 4

Джастин

— Черт! — Ругаемся мы шепотом, синхронно и сразу на двух языках.

Я понимаю это по тому, как она вдруг смотрит на меня удивленно и ошарашенно, а затем пытается унять улыбку, так и лезущую на лицо.

— Одновременно, — говорит Зоя, поджимая губы, и вскакивает.

Уже достаточно темно, и мне не видно, покраснела ли она. Хотя и так знаю — конечно. Эта ее особенность, краснеть через каждые пять минут, ужасно милая и забавная, а еще почему-то заводит меня не на шутку.

— Blin! — Выдает девчонка, прислонив ладони к стеклу.

Мне плевать, что окно снова закрылось. В душе я рад, как глупый мальчишка, потому что мы с ней теперь наедине на этой крыше, и никто не может мне помешать пялиться на развевающийся на ветру подол ее платья. Мне отчего-то совершенно плевать на все. На Фло с ее попытками всё «уладить», на отца, пытающегося доказать всему миру, что он самый крутой, на то, что мои мечты вдруг в одночасье разбились. Плевать на весь мир, который больше не существует и стал для меня невидимым. Потому что я спятил.

И это совершенно очевидно. Просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, отчего готов был отпинываться и руками, и ногами, и всем телом сразу.

Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя — тихо, шепотом, будто катает его, как леденец, на своем языке, и хотел слышать его из её уст еще и еще.

Точно, идиот. Говорю вам.

Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное — вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать, как внутри тела взрываются огненные фейерверки, стоит лишь нам соприкоснуться нечаянно руками.

Я схожу с ума. У меня еще никогда такого не было. Что это?

— Что еще за «blin»? — Спрашиваю, наклоняясь и тоже прислоняя ладони к стеклу.

Зоя печально опускает плечи — окно действительно закрыто.

— Трудно объяснить. — Говорит она, закусывая губу. Убирает руки. — Это как черт, только съедобное… — И прячет лицо в ладонях, сквозь которые тут же слышится ее стон. — Что я говорю? Blin!

— Blin… — Повторяю я, выпрямляясь. — Мне нравится это слово. Blin. Blin.

Осторожно двигаюсь вдоль крыши, то и дело поглядывая вниз. Похоже, придется нам звать кого-нибудь на помощь.

— Есть у нас такое блюдо. — Слышится тоненький голосок Зои. — Вроде ваших панкейков. Тоненькие, круглые лепешки. Сладкие. — Слышно, как она злится сама на себя за то, что не может подобрать нужных слов. — И когда мы ругаемся, тоже говорим blin. Господи, да я даже не знаю, почему!

— Blin. — Улыбаюсь я. Встаю на колени и свешиваю голову вниз, чтобы отыскать что-то подходящее, чтобы спуститься. — А как сказать «черт»?

— «Ch’ort» — Отзывается Зоя.

Пытаюсь повторить и слышу, как она хихикает.

— Что? — Выпрямляюсь.

— Ничего, — мотает головой девчонка, пытаясь выглядеть серьезной. — И что нам теперь делать?

— Я, кажется, нашел кое-что. — Ложусь на живот, подтягиваюсь к краю и проверяю рукой на прочность старую деревянную лестницу, прислоненную к стене. Внизу, под нами, на первом этаже горит свет. — Можно попробовать спуститься.

За моей спиной раздается ворчанье. Зоя уже подползла к краю, сидит рядом и боится взглянуть вниз.

— Что? — Усмехаюсь. — Если хочешь, можем спуститься по дереву.

— Под нами кухня. — Ее голос хрипнет от волнения. — Мама нас увидит.

— И? Она будет недовольна?

— Хм… Даже не знаю. — Глаза Зои распахиваются, когда она видит, что я спускаю вниз ноги. — Ей будет интересно, чем мы здесь занимались.

— А мы делали что-то плохое?

— Вроде нет. Если не считать, что ты… курил.

— У вас что, не курят? — Ставлю ногу на верхнюю ступеньку, осторожно переношу на нее вес всего тела. Та скрипит, но выдерживает.

— Не все. — Она комкает подол платья, глядя, как я, спускаясь вниз, исчезаю в темноте. — И точно не при родителях.

— Хочешь сказать, твой отец не знал, что твой брат тусуется на крыше? У него ведь даже пепельница здесь к стене привернута.

— Я вот не знала… — Голос Зои кажется печальным, и мне приходится задержаться, чтобы попытаться выхватить из темноты черты ее лица. Так и есть — уголки рта опущены вниз, лоб нахмурен. — Видимо, у нас не самые лучшие отношения с братом.

— Бывает. — Говорю, невольно вспоминая о Челси, и делаю еще пару шагов вниз.

— А разве спортсмены курят? — Пищит она, выглядывая с края крыши.

И дрожит, как заяц, боясь высоты.

— Бывает. — Хмуро повторяю я.

Те сигареты, что были у меня с собой, когда я сюда приехал, достались мне от Фло. Помню, выхватил пачку у нее из рук, когда она в очередной раз хотела закурить, чтобы не отвечать мне и избежать неприятных объяснений. Та так и лежала в кармане, а обнаружил я ее только несколько дней назад. Тогда и закурил впервые. Можно сказать, с горя.

— Это же вредно. — Зудит Зоя с крыши полушепотом. — Как ты бегаешь тогда на поле?

— Нормально. — Спрыгиваю в траву как раз в тот момент, когда в окошке света хозяйка дома подходит к плите.

— Но ведь футболисту за время игры приходится делать столько… — она задумывается, — толчков? Ээ… тяги? Всплесков? Буксир?

— Рывков? — Подсказываю я шепотом.

— Да. — Выдыхает она смущенно.

И я вижу, как мелькают в темноте на крыше пряди ее светлых волос.

— И эта женщина еще собирается учить меня своему языку… — Пытаюсь ее подколоть.

— Да, придется туго… — соглашается Зоя, вздыхая.

— Жёстко? — Усмехаюсь я.

— Плотно? — Не сдается она.

— Сильно?

— Тяжело! — Это слово срывается с ее губ почти победоносно.

— Оу, да мы начинаем понимать друг друга! Нужно это отпраздновать. — Обхватываю обеими руками лестницу и шепчу: — А теперь слезай.

— Что?! — Ее глазищи делаются такими огромными от ужаса, что мне даже отсюда виден их блеск.

— Слезай, говорю!

— Ни за что… — шепчет.

Так можно препираться сколько угодно, но вот ее мама за окном уже поглядывает на часы.

— Быстрее!

— Нет, иди, поднимись и открой мне дверь! — Просит Зоя.

— Нет. — Улыбаюсь я. — Сейчас зайду, сяду за стол, а тебя оставлю здесь.

— Не-е-ет. — Не может поверить девчонка.

— Не будь трусишкой, Зо-я, слезай.

Она рычит. Натурально! Рычит, изрыгает какие-то русские ругательства и, громко копошась, спускает ноги вниз.

— Давай, детка! — Подбадриваю я.

Но в ответ Зоя снова ворчит. Встает на ступеньку, спускается ниже, вцепляется руками в лестницу и что-то говорит по-русски. Кажется, это проклятья. Она проклинает меня, всю мою семью, мою страну, затем весь мир. Похоже, с ее подачи нас ждет апокалипсис!

— Еще немного, еще. Ты молодец!

Припадаю к лестнице всем телом и смотрю вверх. Розовенькие. Ммм, как же это по-девчачьи. Так мило…

— Эй, куда ты смотришь?! — Восклицает вдруг она, остановившись.

— Кто? Я? — Прочищаю горло. Мне бы сейчас и холодный душ не помешал, если честно. — Беспокоюсь, как бы ты не упала, детка.

Когда остается всего две ступеньки, Зоя спрыгивает вниз. Ее мягкие тапочки тонут в траве, а маленькие цепкие кулачки ударяют мне в грудь.

— И не зови меня деткой, понял?

Отступаю назад.

«Розовенькие. Они розовенькие. — Стучит в висках и разносится жаром по всему телу. Интересно, а бюстгальтер у нее такого же цвета?»

Не успеваю ничего сказать, как Зоя обходит меня и, яростно топая, направляется к входной двери. Едва поспеваю следом.

— Научишь меня грязным русским словечкам? — Спрашиваю ехидно, почти касаясь губами ее уха.

Зоя отпрыгивает и активно трёт ухо плечом — ей щекотно.

— Чего? — Морщится, будто лимон проглотила.

Играю бровями.

— Ну, ты так ругалась, я даже завелся…

Ее лицо вытягивается от удивления, рот приоткрывается.

— Я молитву читала! — Несколько слов по-русски, затем: — Чтобы не упасть и не сломать себе руки и ноги!

— Правда? — Хмыкаю, когда она тихонько приоткрывает входную дверь.

— Да! — Шепчет она и приставляет палец к губам. — Детка… Blin…

И, качая головой, входит в дом. Стараясь не шуметь, следую за ней. Из гостиной доносится звук телевизора. На диване уже восседает ее отец, и отсюда хорошо видна его начинающая лысеть макушка.

— Представляю тогда, как ты ругаешься… — Мечтательно произношу я.

Зоя бросает на меня уничтожающий взгляд и шумно выдыхает. Затем мы крадемся, как два вора, по направлению к лестнице. Ступаем осторожно и тихо. Но что нужно признать однозначно — нам весело. Обоим. Когда мы оказываемся за спиной у ее отца, за диваном, беру девчонку за локоть и резко разворачиваю к себе.

Она замирает и таращится на меня. Шикает беззвучно и угрожает одними глазами, но мне так смешно, что я еле сдерживаюсь.

— Что? — Спрашивает Зоя, разыгрывая передо мной целую пантомиму.

И я тоже все время спрашиваю себя об этом. Что? Что я делаю здесь на самом деле. Почему мне больше не хочется уезжать? Почему нравится все, что здесь вижу? А особенно — она.

Приказываю своему мозгу заткнуться, но все бесполезно. Мысли опять предательски крутятся вокруг ее простенького личика и тонкой, хрупкой фигурки.

— Вот что. — Достаю запутавшийся в светлых девичьих волосах яблоневый листочек и протягиваю ей на ладони.

Зоя пожирает меня взглядом. Уставилась, как на умалишенного, и плотно смыкает губы, чтобы не рассмеяться. Или не психануть. Не знаю.

Она медленно протягивает руку, чтобы взять желтоватый листик с моей руки, а я тотчас перестаю дышать. Сердце в груди толкается так, будто ощущает сильный прилив адреналина.

И в эту секунду слышится радостный возглас ее мамы. Она нас увидела. Мы вздрагиваем, и я быстро прячу находку в карман штанов.

— Мама рада, что мы, наконец, спустились к ужину. — Переводит Зоя, прячет глаза и кивает в сторону кухни. — Пойдем.

— Привет, как дела? — По привычке говорю я ее родителям, на ходу поправляя растрепавшиеся на ветру волосы.

Догадываюсь, что нас приглашают за стол. Отец Зои здоровается со мной за руку и тоже следует на кухню. Мы, молча, моем руки и затем садимся за стол. Они все втроем что-то оживленно обсуждают. Мне остается только догадываться, что именно.

— Им интересно, что же такое произошло с твоим лицом. — Поясняет Зоя, отчаянно стараясь сохранять спокойствие.

Ее руки до сих пор в мурашках с прохладного вечернего воздуха.

— Ну, расскажи. — Пожимаю плечами.

Родители переглядываются и качают головами, а мой личный переводчик долго что-то им объясняет. Немного поохав, мама Зои успокаивается и накладывает мне в тарелку какие-то кусочки теста, которые, надо признаться, приятно пахнут. Даже догадываюсь, что это.

— Pel’meni, — гордо провозглашает отец семейства.

Послушно киваю и втягиваю носом поднимающийся от блюда пар. Пахнет мясом. Вкусно. И, конечно же, ко мне подвигают тарелку с хлебом. Видимо, здесь так принято — все есть с хлебом. Хозяин дома, внимательно глядя на меня и активно жестикулируя, что-то говорит.

— Папа спрашивает, как прошел твой первый день в университете, — вздыхает Зоя.

Она не на шутку раскраснелась.

— Ну, так скажи, что я там не был.

— Эм… О’кей. — Соглашается.

Девчонка берет вилку и с улыбкой что-то им рассказывает. Ее родители довольно кивают и дружно подвигают мне емкости с соусами. Мама Зои, широко улыбаясь, на своем примере показывает, как именно нужно правильно макать в них горячие pel’meni.

Назад Дальше