Я вламываюсь в квартиру Валентина Моргенштерна, думала она, напрочь сбитая с толку. Все казалось каким-то нереальным.
Квартира была элегантной, почти что царственной: стены были задрапированы обоями с золотыми лилиями, мебель была обита велюром. Блестящий паркет был покрыт плюшевыми коврами. Тяжелые золотистые шторы чуть приглушали свет. Единственной не вписывающейся в интерьер вещью был большой стеклянный шкаф в центре, где лежала Доминик дю Фруа — связанная, избитая, без сознания.
Прежде, чем она решила, как поступать, послышался звук проворачиваемого в замочной скважине ключа. Повернулась дверная ручка. Селин, недолго думая, нырнула за шторы. И заставила себя не двигаться.
Из своего укрытия она не видела, как Валентин ходил туда-сюда по гостиной. Но слышала все необходимое.
— Проснись, — бросил он.
Пауза, а затем болезненный вскрик.
— Демон-халфас? — его голос звучал одновременно позабавленно и разъяренно. — Серьезно?
— Ты же хотел, чтобы выглядело реалистично, — проскулила Доминик.
— Реалистично, а не угрожающе.
— А еще обещал заплатить мне. Но я здесь, в какой-то чертовой клетке, с пустым кошельком. И шишками на голове.
Валентин тяжело вздохнул, словно раздражался и терял время.
— Ты сказала то, о чем мы договорились? И подписала признание?
— А не об этом ли доложили тебе твои шавки, бросив меня тут? Так что ты платишь мне за услуги, а потом мы забудем все, что случилось.
— С удовольствием.
Раздался странный звук, который Селин не сумела понять. А затем запах, но уже понятный: горящая плоть.
Валентин прокашлялся.
— Можешь выходить, Селин.
Девушка застыла. Словно потеряла способность дышать.
— В последнее время уловки тебе не даются, да? Давай, покажись, — он резко хлопнул в ладони, словно подзывал питомца. — Никаких больше игр.
Селин вышла из-за шторы, чувствуя себя полной дурой.
— Ты знал, что я тут? Все это время?
— Ты бы удивилась тому, сколько всего я знаю, Селин, — холодно улыбнулся тот.
Он, как и всегда, был облачен в черное, отчего его волосы словно горели светлым огнем. Селин даже подумала, что, если судить объективно, Валентин был так же красив, как и Стивен, однако подумать о нем в подобном ключе не выходило. Он был красив красотой статуи: идеально вылеплен, непреклонен, словно камень. Иногда в Академии Селин наблюдала за ним и Джослин, поражаясь, как одно ее прикосновение было способно растопить его лед. Однажды Селин застала их в объятиях и из тени наблюдала за тем, как они теряются друг в друге. Как, стоило разорвать поцелуй, Валентин нежно-нежно коснулся ее щеки, и выражение его лица, когда он смотрел на свою возлюбленную, было почти человеческим.
Сейчас же в нем не было и следа той человечности. Он широко развел руки, словно приветствуя ее в роскошной гостиной. Клетка в центре помещения была пуста, если не считать тлеющую груду кожи и черного кружева. Доминик дю Фруа была мертва.
Валентин проследил за ее взглядом.
— Она была преступницей. Я лишь ускорил неизбежное.
О Валентине ходило множество слухов, особенно о том, как он изменился, когда убили его отца. Люди говорили о жестокостях, которые он совершал не только по отношению к жителям нижнего мира, но и к любому, кто вставал у него на пути. Любому, кто ставил его действия под вопрос.
— Ты выглядишь взволнованной. Даже… напуганной.
— Нет, — быстро отозвалась девушка.
— Словно думаешь о том, что проникновение в мою квартиру в попытках шпионажа приведет к кое-каким неприятным последствиям.
— Я не шпионила, я просто…
Он одарил ее улыбкой. Столь теплой и солнечной, что Селин ощутила себя откровенно нелепо.
— Не желаешь ли чашечку чая? С печеньем. Выглядишь так, словно не ела целый год.
Словно приманка: не только чай и печенье, но и нарезанный свежий багет, козий сыр, крохотный горшочек с медом, а также чаша с черникой, которую словно только что сорвали с ветки. Селин и не подозревала, что голодна, пока не ощутила вкус меда на языке. Она была голодна до невозможности.
Затем последовал вежливый парижский диалог: они обсудили свои любимые кафе, места для пикника, лучшие заведения с блинчиками, сравнили достоинства д’Орсе и Помпиду. А после Валентин, откусив кусок от багета с сыром, заметил достаточно бодро:
— Ты, конечно, знаешь, что остальные считают тебя слабой и не особенно выдающейся.
Селин едва не подавилась черникой.
— Если бы учитывалось мнение большинства в Круге, тебя бы в нем не было. К счастью, демократией у нас и не пахнет. Они думаю, что знают тебя, Селин, но на деле не знают и половины. Правда же?
Девушка медленно покачала головой. Никто ничего о ней не знал на самом деле.
— Но я в тебя верил. Доверял. И ты отплатила мне подозрением?
— Я и правда не…
— Разумеется. Ты ничего не подозревала. Просто хотела нанести светский визит. Спрятавшись за моими шторами.
— Ладно. Oui. У меня были подозрения.
— Видишь? Умничка, — снова эта теплая ободряющая улыбка. — И что же ты разузнала обо мне в своих бесстрашных расследованиях?
Притворяться не было смысла. И Селин была столь же любопытна, сколь и напугана. Поэтому и рассказала правду:
— Доминик дю Фруа не имела никаких дел с охотниками. Лишь с тобой. Ты пытаешься кого-то подставить и используешь для этого нас.
— Вас?
— Меня, Роберта и Стивена.
— Ах, Роберт и Стивен. Да, я действительно их использую. Но тебя? Ты же здесь, не правда ли? И увидишь все как на ладони.
— Правда?
— Если пожелаешь…
Родители Селин никогда не читали ей сказки. Но она самостоятельно прочла их, вынося для себя простую истину: следует быть осторожной в своих желаниях.
И, как и любой Сумеречный охотник, она прекрасно знала: все легенды правдивы.
— Я хочу знать, — проговорила она.
Он подтвердил ее догадку. О том, что подставляет двух невиновных охотников. Виновны они были лишь в том, что встали на пути у Круга.
— Они увязли в традициях, в коррупции Конклава. И настроены на мое уничтожение. Поэтому я сделал первый шаг, — он использовал мага, дабы подбросить улики. А теперь использует Стивена и Роберта для подтверждения ее признания. — Поскольку она сама, к сожалению, показания дать не сможет.
— А что насчет Смертельного Меча? — поинтересовалась Селин. — Тебя не беспокоит то, что случится, когда обвиняемых охотников станут допрашивать?
Валентин цокнул, словно разочаровавшись в том, что она пришла к верному заключению.
— Очень жаль, но так далеко вещи не зайдут. Я знаю, что эти два охотника попытаются совершить побег, когда их будут перевозить в Город Молчания. И погибнут в воцарившемся хаосе. Как трагично.
Слова повисли над ними тяжелой ношей. Селин пыталась все обдумать. Валентин не просто подставлял двух невинных Сумеречных охотников. Он собирался хладнокровно их прикончить. Немыслимое преступление, по закону караемое смертью.
— Зачем ты рассказываешь мне все это? — она старалась не выдать дрожь в голосе. — Почему ты так уверен, что я тебя не сдам? Разве что…
Разве что он не собирался позволить ей уйти из этой квартиры живьем.
Мужчина, способный спокойно убить двух охотников, точно так же способен и на убийство третьего. Все ее нутро кричало, что надо вскочить на ноги, достать оружие, выбраться отсюда, побежать прямиком в Парижский Институт и рассказать им обо всем. Остановить это все, пока ничего не зашло дальше.
Валентин спокойно наблюдал за ней, сложив на столе руки. Словно говорил: твой ход.
Но она не двигалась.
Семья Верлак, управляющая Парижским Институтом, дружила с ее родителями. Несколько раз Верлаки обнаруживали ее в тайных убежищах и отправляли назад домой. В самый первый раз, когда она попросила убежища в Институте, где, как полагалось, любой охотник мог чувствовать себя как дома, Селин сказали, что она была слишком молодой для таких просьб и не понимала, что такое убежище. Ей сказали, что ее родители любят ее и что не стоит причинять им столько проблем.
Этим людям она ничего не была должна.
Валентин же ее выделял. Дал ей задание, дал семью. Ему она должна была всем.
Наклонившись к ней, он протянул руку. Девушке хотелось не вздрогнуть. Кончики его пальцев коснулись ее шеи в том месте, где ее поцарапал демон.
— Тебе больно.
— Ничего страшного.
— И ты хромала.
— Я в порядке.
— Если нужна еще одна иратце…
— Все хорошо.
Он кивнул, словно получив ответ на свой вопрос.
— Да. Тебе же так больше нравится.
— Как так?
— С болью.
Теперь Селин вздрогнула.
— Не знаю, — настаивала она. — Это было бы отвратительно.
— Но знаешь ли ты, почему предпочитаешь её? Зачем ты гоняешься за болью?
Она никогда не понимала этого в себе. Только знала это, глубоко, бессловесно, как вы знали свою самую существенную истину.
Было что-то в боли, что заставляло ее чувствовать себя более твердой, более реальной. Больше контроля. Иногда боль была единственной вещью, которую она могла контролировать.
— Ты жаждешь боли, потому что знаешь, что она делает тебя сильной, — сказал Валентин. Казалось, он дал имя ее безымянной душе. — Знаешь, почему я понимаю тебя лучше остальных? Потому что мы одинаковые. Мы узнали это раньше, не так ли? Жестокость, жестокость, боль: никто не ограждал нас от реалий жизни, и это делало нас сильными. Большинство людей управляются страхом. Они бегут от призрака боли, и это делает их слабыми. Ты и я, Селин, мы знаем, единственный способ справиться с болью. Пригласить жестокость мира и овладеть ею.
Селин никогда не думала о себе таким образом, твердой и сильной. Она, конечно, никогда не осмеливалась думать о себе, как о Валентине.
— Вот почему я хотел, чтобы ты была в Круге. Роберт, Стивен, остальные? Они все еще просто мальчики. Дети играют во взрослые игры. Они еще не протестированы, будут, но пока нет. Мы с тобой, подумай? Мы особенные. Мы давно не дети.
Никто никогда не называл ее сильной. Никто не называл ее особенной.
— Все ускоряется, — сказал Валентин. — Мне нужно знать, кто со мной, а кто нет. Ты можешь понять, почему я сказал тебе правду об этой, — он жестом указал на подпаленную кучу одежды колдуна — ситуации.
— Это испытание, — догадалась она. — Проверка на верность.
— Это шанс — поправил он ее. — Пригласить тебя в мою уверенность и вознаградить тебя за твою. Мое предложение: ты молчишь о том, что узнала здесь, и позволяешь событиям действовать, как я предполагаю, и я доставлю тебе Стивена Эрондейла на серебряном блюде.
— Что? Я… я не… я не.
— Я же говорил тебе, Селин. Я многое знаю. Я тебя знаю. И я могу дать тебе то, что ты хочешь, если ты действительно этого хочешь.
«Будь осторожен в своих желаниях» — подумала она.
Но ох, она желала Стивена. Даже зная, что он думал о ней, даже с его насмешливым смехом, звенящим в ее ушах, даже веря в то, что сказал Валентин, что она сильна, а Стивен слаб, даже зная правду, что Стивен не любит ее и никогда не будет, она желала его. Всегда и навечно.
— Или ты можешь покинуть эту квартиру, бежать в Клэйв, рассказать им любую историю, какую захочешь. Спаси этих двух «невинных» Сумеречных охотников — и потеряй единственную семью, которая когда-либо действительно заботилась о тебе, — сказал Валентин. — Выбор остается за тобой.
***
Тесса Грей вдохнула воздух города, который когда-то, недолго, но неизгладимо, был ее домом. Сколько ночей она простояла на этом мосту, глядя на безудержную тень Собора Парижской Богоматери, на колышущиеся воды Сены, на гордые леса Эйфелевой башни — и всю эту душераздирающую красоту Парижа, затуманенную ее нескончаемыми слезами. Сколько ночей она искала в реке свое нестареющее отражение, представляя себе секунды, дни, годы, века, которые она могла бы прожить, и каждую из них в мире без Уилла.
Нет, не представляла.
Потому что это было невообразимо.
Невообразимо, но вот она, спустя более пятидесяти лет, все еще жива. Все еще без него. Сердце, навсегда разбитое, но все еще бьющееся, все еще сильное.
Все еще способное на любовь.
Она бежала в Париж после его смерти, оставалась здесь, пока не стала достаточно сильной, чтобы встретить свое будущее, и с тех пор не возвращалась. На первый взгляд, город не изменился. Но потом, на первый взгляд, она тоже. Вы не могли заставить поверхность вещей показать вам их правду. Не обязательно быть оборотнем, чтобы это знать.
«Мне очень жаль, Тесса. Она была у меня, и я отпустил ее».
Даже после всех этих лет, она не привыкла к этой холодной версии голоса Джема, говорящего в ее голове, так близко и так далеко. Его рука лежала на перилах в сантиметрах от нее. Она могла прикоснуться к нему. Он бы не отстранился, только не от нее. Но его кожа была бы холодной, сухой, как камень.
Все в нем как камень.
— Ты нашёл ее — это то, что мы хотели сделать, верно? Мы никогда не говорили о возвращении потерянного Эрондейла обратно в мир Сумеречных охотников, или избрать её путь.
Утешение было в знакомом весе нефритового кулона на ее шее, теплом, прижатом к груди. Она по-прежнему носила его каждый день, с того дня, как Джем подарил ей его, более века назад. Он ничего не знал.
«То, что ты говоришь — правда, но все же… кажется неправильным, что Эрондейл в опасности, а мы ничего не делаем. Боюсь, я подвел тебя, Тесса. Потому, что я подвел её».
Между ней и Джемом всегда был только один он.
— Мы нашли ее ради Уилла. И ты знаешь, Уилл хотел бы, чтобы она выбрала сама. Так же, как он сделал это.
Если бы он все еще был Джемом, она бы обняла его. Она бы позволила ему почувствовать ее объятия, дыхание, сердцебиение, что ему невозможно было подвести ее или Уилла.
Но он был и Джемом, и не Джемом одновременно. И он, и непостижимо другой, поэтому она могла только стоять рядом с ним, бесполезными словами уверяя его, что он сделал достаточно.
Однажды он предупредил ее, что произойдет, когда он станет больше Безмолвным братом, чем собой. Он пообещал ей, что преобразование никогда не будет полным.
— Когда я больше не увижу мир своими человеческими глазами, я все равно буду в какой-то части Джемом, которого вы знали, — сказал он. — Я увижу тебя глазами своего сердца.
Когда она посмотрела на него сейчас, его запечатанные глаза и губы, его холодное лицо, когда она вдохнула его нечеловеческий запах, как бумага, как камень, как ничто, что когда-либо жило или любило, она попыталась вспомнить это. Она пыталась поверить, что какая-то его часть все еще там, видит ее и жаждет, чтобы ее увидели.
С каждым годом становилось все труднее. За десятилетия были моменты, когда Джем, которого она помнила, действительно прорывался. Однажды, во время одной из бесчисленных войн в материальном мире, они даже украли поцелуй и чуть больше. Джем оттолкнул ее прежде, чем все зашло слишком далеко. После этого он держался подальше от Тессы, как будто боялся того, что может случиться, если он подпустит себя к краю пропасти. Это объятие, о котором она думала почти каждый день, было более сорока лет назад — и каждый год он казался чуть менее Джемом, чуть менее человечным. Она боялась, что он забывается, кусочек за кусочком.
Она не могла его потерять. Не его тоже.
Она станет его памятью.
«Я встретил здесь девушку», — сказал он, — «влюбленную в Эрондейла».
Она представила, что слышит слабую улыбку в его голосе.
— Она тебе кого-нибудь напомнила? — поддразнила Тесса.
Ее любовь, казалось, причиняла ей большую боль. Я бы с удовольствием помог ей.
Это было одно из того, что она любила в нем — неизменное желание помочь любому нуждающемуся. Это было то, что Безмовлное братство не могло отнять.
— Я все время приходила на этот мост, когда жила в Париже. После Уилла.
«Здесь очень спокойно. И очень красиво».
Она хотела сказать ему, что это не так. Она пришла не ради мира или красоты — она пришла, потому что этот мост напомнил ей о мосте Блэкфрайарс; мосте, который принадлежал ей и Джему. Она стояла здесь, подвешенная между землей и водой, крепко обхватив руками железные перила и подняв лицо к небу, вспоминала о Джеме. Мост напомнил ей, что в мире все еще есть кто-то, кого она любит. Что даже если половина ее сердца ушла навсегда, другая половина все еще была здесь. Недостижимая, возможно, но здесь.