– Кой черт ты мне на дороге попался?! Чтоб тебе пропасть совсем, волчонок! – всплеснул руками дед.
А Леон все тянул свое:
– Дяденька, не надо.
– А! Чтоб тебе лопнуть! Уйди с дороги, зашибу! – Старик вскочил на козлах, замахнулся. Леон сжался, пытаясь одновременно прикрыть и лицо, и маленькую сестренку. Но удара не было.
Мальчишка осторожно посмотрел на деда. Тот стоял на козлах и смотрел куда-то вперед.
Леон обернулся и увидел, как несутся по дороге четверо всадников в черных хламидах, которые развеваются за спиной, как крылья.
– Мать честная, – выдохнул дед и дернул поводья. – А ну, малец, в телегу!
Леон шустро прыгнул на сено. Ухватился за борта. А старичок уже шустро разворачивал лошаденку.
– Пошла-пошла, родимая! Эх, выноси! – И он что было сил стеганул животное вдоль хребта. Лошадь заржала и неожиданно сильно дернула, Леон едва не упал. – Пошла! Ой, пошла!
Старик хлестал лошаденку что было мочи, гнал не жалея сил.
Но всадники нагоняли.
Телега подпрыгивала и тряслась. Громыхали деревянные, обитые железной полосой колеса. Все свои силы Леон прилагал к тому, чтобы не упасть и чтобы не выронить сестру. Маленькая Злата заходилась в плаче, ее маленькое личико сморщилось и покраснело, но за грохотом ничего слышно не было. Наконец мальчишка упал на что-то мягкое, уперся ногами в борта и обхватил малышку обеими руками. Теперь он хорошо видел, как настигают их всадники! Высокие, черные фигуры вырастали, закрывали небо! И как Леон ни старался, он не мог разглядеть лиц под глубокими капюшонами, только раз мелькнуло что-то неясное в темноте.
Когда всадники поравнялись с телегой, старик бросил поводья.
Взмыленная, едва живая лошаденка, почувствовав свободу, тут же перешла на шаг. Ее бока тяжело вздымались.
Миг. И встала. Тяжело подкосились передние ноги. Животное упало грудью в дорожную пыль. Из пасти при каждом выдохе летели клочья пены.
Всадники окружили телегу. Леон прижался спиной к старику, пряча сестренку в платке.
– А ну! – ерепенился дед. – Чегой-то?! Мы честные люди! Мы честные! Оброк платим! Чегой-то?!
Всадники молчали. И когда из складок балахона выпорхнул легкий, отдающий зеленью клинок, старик вскочил на козлах и, закричав какое-то отчаянное «Э-эй!», стеганул ближнего к нему кнутом! Всадник увернулся, и удар пришелся в коня. Тот зло заржал и взвился на дыбы! Сбросил седока!
Леон белкой метнулся прочь из телеги! А старик замахнулся на второго всадника, да так и замер. Зеленое лезвие торчало у него из груди. По белой, застиранной, но все еще аккуратной рубахе растекалось красное. Всадник выдернул меч. Дед осел и кулем повалился на дорогу. Рядом со своей лошадью.
Всего этого Леон не видел. Он мчался по лесу, уворачиваясь от веток, норовивших ударить в глаза. Злата надрывалась в плаче. Мальчишка бежал через чащу куда глаза глядят.
Но бессонная ночь, страх и усталость сделали свое.
Ноги Леона путались, то и дело он спотыкался. Иногда даже падал в кусты. Снова вставал, пытался бежать. А когда в ноге что-то громко хрустнуло, обожгло болью, и земля ушла из-под ног, мальчишка пополз.
Выбравшись на большую поляну, Леон подтянул поближе Злату и сжался в комочек.
Вскоре послышались осторожные шаги и шелест листьев. Головы мальчишки коснулась черная ткань. Леон вздрогнул и сжался еще сильнее. Зажмурился. Он кожей ощущал, как замахивается неизвестный мечом и вот сейчас зеленоватое лезвие распорет ему бок, вопьется во внутренности.
В воздухе коротко и зло свистнуло. Что-то ударилось. Упало совсем рядом.
И кто-то оглушительно гаркнул:
– Не стрелять! Живым брать!!!
Земля задрожала от топота ног! Леон приоткрыл глаза и увидел, что на расстоянии вытянутой руки перед ним лежит фигура в черном балахоне. А из-под капюшона у нее дрожит черно-красным оперением стрела. Где-то зазвенела сталь. Кто-то вскрикнул. Выругался. Что-то больно стукнуло Леона в лодыжку, но он не обратил на это внимания. Дрожащей рукой мальчишка отодвинул ткань капюшона в сторону.
На него смотрело молодое, отливающее зеленью лицо. Тонкий, острый нос. Острые уши и темные прямые волосы. Один глаз широко распахнут, а вместо другого торчит стрела.
– Крестьянин?! – раздался над головой зычный голос. – Вы живы?
Леон с трудом повернул голову.
Блестящие доспехи, огромный рост, длинный меч.
Паладин.
– Крестьянин?
– Как же я вас ненавижу, – просипел мальчишка. – Ненавижу.
И заплакал.
Часть 2
Кадет
Глава 1
В город их отпускали не часто. Жизнь кадета проходила в школе, среди наставников, других кадетов, занятий и бесконечной физической подготовки.
Иногда они месяцами метались между лекционными залами и плацем, вечером падая на жесткую кадетскую постель в полном изнеможении. Но были дни, когда двери школы паладинов открывались, стража брала «на караул» и вечно перекрещенные алебарды упирались в небо.
Свободный день.
Тогда стены грозной крепости, в которой ковалась будущая опора Империи, пустели.
Уходили в город ученики, наставники, и только те, кому не посчастливилось в этот день попасть в дежурную роту, уныло тянули лямку службы.
Замок паладинов был значительной частью Верхнего города, где располагался императорский дворец, инквизиторская капелла, башня магов и дома знатных особ. Нижний город населяли простые жители. Там были улицы торговцев, улицы кожевенников, кузнецов, резчиков по дереву, аптекарей, алхимиков, художников и еще шут знает кого. Там говорили на всех имперских наречиях, торговали всем, что только есть на свете, и делали любые вещи, которые можно было себе представить. Там была жизнь.
Верхний город казался юным кадетам скучным и занудным. Тут жила знать, которая редко появлялась на улице без кареты и сопровождения, а торговых лавок не имелось вовсе. Таверны и корчмы, где всегда было шумно, оставались внизу. И именно туда направлялась большая часть кадетов.
– Леон! Леон! Пойдем с нами! В «Зеленой лисе» сегодня будет весело, стрелки обещали подойти!
Юноша, уходящий вверх по мощенной брусчаткой улице, только махнул рукой.
Летний ветер дул ему в лицо, надувая пузырями тонкую шелковую рубашку. Тут было прохладно, но он не жалел о том, что не взял с собой кадетский плащ – штуку тяжелую, хотя и надежную.
Путь Леона лежал к капелле инквизиторов, туда, где возле огромного, с множеством колонн и переходов здания приютился небольшой монастырь.
Монахиня, что дежурила у входа, Леона знала в лицо.
– Здравствуйте, матушка Габия.
– Ага, наш кавалер пришел. – Она зябко куталась в пуховый серый платок и вязала что-то длинное толстыми деревянными спицами. – Сейчас, сейчас.
– Да я пройду, я ж знаю куда… – Леону было неудобно тревожить старушку. Но та была непреклонна:
– Нет уж, не положено, чтобы молодые отроки по монастырю ходили без сопровождения. А ну, как случится чего? Кто тогда отвечать будет? А?
И она добродушно погрозила ему пальцем.
– Так я ж к сестре.
– Ну, у нас не только сестра твоя. Девиц полно!
Она тихо засмеялась, с хитрым прищуром глядя на Леона. Тот почему-то смутился.
– Хорошо, кадет…
Старушка поднялась на удивление легко. Потуже завернулась в платок и потянула на себя створку двери. Петли коротко скрипнули и подались.
– Пойдем, пойдем. – Она поманила его рукой. – Не холодно в такой легкой одежде?
– Не знаю. – Леон пожал плечами. – Лето же.
Они шли по большому саду. Высокие деревья, цветы, лекарственные травы и усыпанные песком дорожки. За монастырскими стенами было как-то по-особому тихо. Будто и время остановилось тут.
– Хорошо вам, молодым. А мне что лето, что зима. Холодно. Кровь и не греет вовсе. Да. Ну а вот что там слышно в мире?
– Ничего не слышно, – пожал плечами Леон. – У нас только науки да бои…
Старушка вздохнула.
– Это верно. Мужчины. Вам сражения, а нам потом…
Она не договорила, свернула куда-то в лабиринте дорожек. Впереди показалась небольшая поляна, где играли дети.
– Мать Люциния! – Старушка засеменила быстрее. – К нашей Злате брат пожаловал…
Женщина, которая присматривала за детьми, обернулась. Улыбнулась Леону.
– Позову. Позову. А вы присаживайтесь, матушка…
И она пододвинула старушке плетеное кресло. Старушка не заставила себя упрашивать. Уселась, неведомо откуда раскатала клубочек шерсти. Зашелестели спицы.
Наставница помахала рукой.
– Зла-ата!
От группы детей отделилась маленькая фигурка в серой длинной рубашке с голубым передничком. Подбежала. Увидела Леона, взвизгнула от радости и кинулась к нему.
Леон присел, расставил руки. Злата влетела в его объятия. Повисла на шее и усыпала его щеки неумелыми детскими поцелуями!
– Леон, Леон, Леон! – Она радостно замолотила ножками. – Я так по тебе соскучилась!
Две монахини умильно улыбались.
Леон ждал, пока пройдет первый взрыв чувств и девочка успокоится.
С того страшного года прошло более пяти лет. Все переменилось.
Глава 2
Его нашел малый паладинский разъезд. Два паладина и усиление из стрелков, воинов и нескольких охотников на ведьм. Значительная сила.
Ни одного из эльфов взять живьем не удалось. Они дрались молча, яростно бросались на клинки и полегли все как один.
А паладин никак не мог взять в толк, чего это парнишка, спасенный ими, кидается на его доспехи с кулаками. И плачет, и плачет.
Когда Леон успокоился, отдал медальон и уродливую статуэтку, их тут же сунули в крытую кибитку, накормили, нашли ему новую одежду, но обратно домой, в разоренную деревню, не пустили. Там разъезд побывал без него. Паладины вернулись хмурые, молчаливые. И их главный почему-то долго смотрел на Леона, сидя у костра. На его лице играли отблески огня. Этот человек, видимо, провел много времени на границе и уже начисто утратил столичную привычку выкать.
– Ты теперь бездомный, крестьянин, – глухо сказал паладин.
И Леон ему поверил.
Он по-прежнему не отпускал от себя Злату. Держал ее на руках, баюкал. Накормленная девочка спала.
– А бездомных в Империи не бывает.
– И что же мне делать теперь? – зло спросил Леон.
Паладин хмыкнул и непонятно сказал:
– Вопрос стоит иначе, крестьянин. Что мне теперь делать? – Он сделал ударение на слове «мне». – Ты грамотный, крестьянин?
– Да.
– Это хорошо. А лет тебе сколько?
– Тринадцать зим, – слегка нахально, акцентировав именно последнее слово, ответил Леон.
Паладин промолчал и больше ни о чем не спрашивал.
А на следующий день, оставив в деревне Выселки похоронную команду, разъезд двинулся дальше. Вдоль границы.
Леон же с гонцом и стражей из двух воинов с алебардами был отправлен в столицу.
По прибытии его допрашивали несколько раз в день. Вызнавали все подробности, все особенности, все нюансы. Просили, чтобы он вспоминал и вспоминал. Описывал все в точности. Было запротоколировано каждое его действие, каждая мысль. Все, что он видел, слышал. Даже запах. С ним беседовали монахи, инквизиторы, маги и какие-то еще люди, которых он не знал и о существовании которых даже не догадывался.
Леон рассказывал им все. Ничего не скрывая. И про Лес. И про свою деревню. Про все, что помнил и знал. Мальчишка жил в небольшой келии, где были только койка да стол, его кормили не от пуза, но голода Леон не чувствовал, Злату почти сразу же определили в монастырь, под присмотр монахинь.
А потом к нему рано утром пришел человек. Высокий, широкоплечий. В черно-красном камзоле с золотой оторочкой.
– Вы мальчик по имени Леон?
– Да, господин.
– У Святой инквизиции нет к вам больше вопросов. Ваша деревня признана разоренной. Ее не будут восстанавливать. – Он замолчал, ожидая реакции, но Леон ничего не сказал. – Теперь вы бездомный. А бездомных в Империи не бывает. Так же как не бывает в ней бездельников и бродяг.
И он снова замолчал, будто чего-то ожидая. И Леон снова промолчал.
– Я Тибальт Лакруа. Паладин. Дворянин. И наставник. А вы Леон, сын Олгерда. Я спрошу вас, хотите ли вы стать паладином и воевать за Империю с ее врагами?
– Да… – шепотом ответил Леон.
– Не слышу, – вдруг гаркнул паладин. – Хочешь отомстить за своих родителей, друзей и свою землю?
– Да! – Леон крикнул и вновь, не ведая почему, заплакал. Он ненавидел паладинов. Ненавидел! За гибель деревни, за изуродованную свою жизнь, за папу, за маму, за Герду.
И более всего на свете он хотел быть им. Паладином. Ударным молотом Империи! Страхом врагов императора! Тем воином в блестящих доспехах, за спиной которого всегда идет смерть.
И его определили в школу паладинов. Кадетом.
Старую одежду сожгли. И теперь его, как и других кадетов, обеспечивал всем необходимым сам император. Ну, не лично, конечно.
В школе были собраны самые разные дети. Многие учились в ней с малолетства и умели уже несравнимо больше, нежели другие, те, кто, волею судеб, поступил в школу позже. Но никто не смеялся над Леоном, когда на уроке фехтования мальчишка десяти лет ловко вышиб у него из рук деревянный меч. Нет. Наоборот, его учили. Учили держать меч. Учили думать. Учили тактике, философии, теологии, стратегии, танцу, языкам, фехтованию и прочему бою. Даже музыке.
Тут воспитывались разные дети, кто-то из благородных семей, кто-то из простых. Но розни не возникало, потому что к крестьянским детям приставлялись очень высокопоставленные наставники. Как Тибальт Лакруа у Леона. Которые считались едва ли не вторым отцом кадета. А в случае Леона – единственным. Оскорбление такого кадета приравнивалось к оскорблению его наставника.
Глава 3
Леон прогуливался со своей сестренкой по монастырскому саду. Маленькая Злата говорила без умолку. Она стремилась за краткий момент свидания рассказать брату все, что накопилось за время разлуки. И про то, как укололась о розу, и про то, как во дворе родились ягнятки и все такие маленькие-маленькие, а ее подружка Тамара испугалась ночью и плакала… Леон терпеливо слушал. Иногда спрашивал то, что казалось ему важным. Не обижают ли ее другие дети. Хорошо ли она кушает. Злата отвечала, легко перепрыгивая с темы на тему.
Осторожно осмотревшись вокруг, Леон вынул из поясной сумки припрятанного сахарного петушка и протянул девочке. Та восторженно пискнула и вцепилась в него крепкими ручонками. Подарки не поощрялись в основном из-за того, что могли вызвать зависть других детей. А зависть – это грех. Но сейчас они были в дальнем конце сада и их никто не видел.
Наконец Злата устала, и Леон легко подхватил ее на руки, усадил на шею и пошел не торопясь в обратную сторону. Свидание было ограничено строгими монастырскими правилами. Тут в монастыре воспитывались дети из разных сословий. Всех их ждало разное будущее, кто-то мог остаться в лоне церкви, занимаясь традиционным для женских монастырей делом – лекарством. Кто-то выходил отсюда светской дамой. Кто-то двигался дальше по пути служения Всевышнему, постигая суть его деяний и замыслов. Но связи между бывшими воспитанниками сохранялись на всю жизнь.
Слезать с шеи брата Злата не пожелала, и ей пришлось пообещать, что Леон придет на следующей неделе, хотя это была неправда.
– Подожди! – строго сказала девочка, копируя, видимо, кого-то из своих воспитательниц, и убежала куда-то.
Леон остался с монахинями. Они смотрели на него благожелательно. Как обычно смотрят женщины пожилые на юношу, который кажется им сборищем добродетелей. Сестру навещает, учится не где-нибудь, а в школе паладинов, скромен, вежлив. Что еще нужно от мужчины?
Леон не возражал. К монахиням, которые воспитывали Злату, он относился с почтением. Фактически это были люди, которым он доверял то единственное, что осталось у него от семьи.
Вскоре девочка вернулась, неся в руках свежесрезанную розу.