– Вот! Это тебе!
Леон покосился на воспитательниц, но те только улыбались.
– Спасибо… – Роза аккуратно перекочевала в поясную сумку.
Злата протянула к нему руки.
Он наклонился. Она ткнулась ему в щеку.
– Все. Теперь иди…
Леон помахал ей рукой и поклонился воспитательнице. Та коротко кивнула в ответ.
Возвращался обратно к воротам юноша с прежней старушкой-привратницей.
– Хорошая девочка. – Старушка улыбалась. – Как-то раз говорит мне, хочу быть как вы, матушка. Почему же, спрашиваю. А она мне: хочу, говорит, на дверях сидеть и всех пускать. Я ей, мол, чего ж тут хорошего, деточка? А она смеется: вы же про всех все знаете, кто куда и зачем, без вас же никак! Вот какая хитрая.
Леон улыбнулся, не зная, что ответить.
На прощание он поклонился привратнице, та махнула рукой. Иди, мол.
Спускаясь вниз, к огромной крепости паладинского корпуса, и далее к Нижнему городу, Леон думал о том, что все священники, женщины или мужчины, чем-то неуловимо напоминают ему отца Тиберия. Будто существовала некая особая связь между этими людьми, воспитанными в стенах бесчисленных имперских монастырей. Даже во внешности, в мимике, в словах чувствовалось что-то общее. И в старушке-привратнице Леон видел все ту же подкупающую любовь, заботу, которая возникает у человека, общающегося с той неведомой большинству людей сущностью, которую принято именовать Богом.
Учитель Марк говорил на своих уроках, что в каждом человеке скрыто его предназначение. Иногда его можно обнаружить легко и сразу, а иногда нельзя найти вообще. И мучается тогда человек всю свою жизнь, занимаясь не своим делом. И от этой маеты и страдания плодит человек вокруг себя лишь зло, муку да уныние. Может быть, в монастыре легче найти свое призвание? Может быть, в каждом человеке скрыто служение Господу? Для этого и появился человек на этой земле?
Когда Леон пришел в «Зеленую утку», там назревала драка.
Как и обещали, стрелки пришли на попойку. Стрелков и следопытов воспитывали в стороне. Им требовалось место для стрельбищ и леса, для оттачивания навыков маскировки, охоты. Поэтому в город стрелки прибывали с огромным желанием хорошо и качественно поразвлечься. Нельзя сказать, что с паладинами у них были какие-то трения, нет. Просто, по большому счету, и подраться-то было не с кем. Воспитанники школы паладинов драться умели, стрелки тоже. Гражданских в такие стычки вмешивать было не принято. Еще покалечишь кого ненароком.
Хозяин «Зеленой утки» был мужик тертый и, видимо, сам понимал, что без драки отдых не отдых, а так, посиделки. Поэтому столы у него были массивные, дубовые, намертво прикрепленные к полу, а скамьи были выполнены из цельного дерева, и чтобы их поднять, надо было сильно постараться. Защитив таким образом мебель, корчмарь прикупил глиняной утвари подешевле, чтобы, значит, билась легко и без сожаления, да на окна повесил крепкие решетки снаружи и такие же крепкие ставни, которые можно было быстро закрыть изнутри. Стекла в окнах было все-таки жаль.
Защитив таким образом свое имущество, хозяин дал понять молодцам, что на драки в его корчме будет смотреть сквозь пальцы, если, конечно, посетители будут приходить сюда не только драться, но пить и закусывать. Кадеты все поняли и в расход корчмаря не вводили, а он, в свою очередь, не дергал городскую стражу по поводу и без.
Одним словом, драка была старой и доброй традицией, которая редко нарушалась.
Когда Леон вошел внутрь и окунулся в облако тяжелых запахов таверны, там уже закрывали ставни.
Филипп, здоровый и высоченный кадет, стоял, подбоченясь, в центре. Напротив него хмурился такой же бугай из будущих стрелков, кажется, его звали Олаф или как-то так. Хмурая, долговязая белобрысая орясина.
Леон осторожно проскользнул за спину своим.
– Где был-то? – поинтересовался Слав, друг и сосед по комнате.
– В монастыре. Сестру навещал.
– Ага… – Слав кивнул. – Это дело. Вовремя вернулся. А то лучников навалом сегодня.
Он говорил правду. Стрелков в корчме было порядком.
– А что Филипп мнется? – поинтересовался Леон.
– У него сегодня беда, – прошептал Слав. – С желудком дурно. То ли скушал чего.
– То ли не скушал, – продолжил Леон.
Слав хмыкнул.
Двое в центре вяло переругивались. Леон оценил ситуацию и понял, что у него есть немного времени. Он пробрался к стойке.
– Хозяин?
Из-под стойки вынырнула всклокоченная рыжая голова. Молодой поваренок.
– Его нету…
Леон нахмурился.
– Его нету, кадет, – поправился поваренок. – Я за него.
– Тогда подайте мне меду, хозяин, – важно сказал Леон и положил на стол монетку.
Ему очень долго приходилось привыкать к этой традиции – обращаться к незнакомому человеку по его рабочему призванию. Если же деятельность человека была неизвестна, в столице к нему было принято обращаться «гражданин». С точки зрения Леона это сильно усложняло жизнь. Но при этом делало процесс общения более церемониальным, важным. Поневоле вспоминаешь о том, кто ты есть, если к тебе обращаются «кадет».
Поваренок, польщенный таким повышением статуса, расстарался, и кружка с хмельным медом появилась на стойке в мгновение ока. Монетка исчезла в большом кошельке. Это была еще одна вещь, к которой пришлось привыкать. Деньги. Все, что окружало Леона в столице, имело денежный эквивалент. Дома, еда, одежда… Все это сколько-то стоило. Золотые, серебряные и медные монетки составляли капитал, с помощью которого управлялась Империя. Деньги не были целью, но механизмом, удобным и универсальным настолько, что крестьянин из далекой пограничной деревни привык к нему очень быстро и вскоре ловко рассчитывал выгоду и ориентировался в ценах.
Леон, взяв кружку, огляделся. В корчме было пусто, если не считать готовящейся драки между воспитанниками различных воинских школ и нескольких мужчин крепкого телосложения, с интересом рассматривающих кадетов. Один из них показался Леону знакомым. Где-то видел, но где? Мужчина большого роста, широкий в плечах. Но не воин. Эту разницу Леон научился определять быстро. Упражнения с мечом, секирой или копьем развивают определенные мышцы, спрямляют спину, но не разносят плечи и бицепсы до такого состояния. Какой-нибудь кузнец или кожемяка страшны своей силищей, но меч им скорее мешает. Дай им дубину, тяжелый топор на длинной ручке, а если телом послабее, копье – цены такому ополченцу не будет. Особенно если не один он, а гуртом.
Этот мужчина за столом был как раз из таких, крепких, такому, пожалуй, под кулак лучше не попадаться, если влепит, мало не будет.
Леон напряг память, чтобы вспомнить, где же он видел его? Эту бороду, усмешку.
И тут началось!
Хитрый Филипп все-таки умудрился вывести противника из себя.
– А знаешь, Олаф, почему у тебя волосы желтые, как солома?!
– Почему? – купился лучник.
– Потому что на навоз крестьяне всегда кладут солому! – гаркнул Филипп и заржал.
Олаф взревел, наклонился и как бык ринулся на Филиппа.
Тот принял его удар, обхватил стрелка поперек тела, вздернул в воздух.
Но отшвырнуть не успел. Их захлестнула общая свалка!
Леон опрокинул в горло остатки меда, хотел было швырнуть в толпу кружкой, но передумал. Сунул ее, не глядя, поваренку и рванулся в драку!
Свалка получилась знатная.
Стрелков было больше, но кадеты держались вместе. Леон несколько раз двинул в ухо какому-то зазевавшемуся лучнику, ухватил за руку другого, дернул, отшвырнул в сторону. Потом получил по ребрам сам. Крепко приложили, но устоять удалось. Только в груди сперло дыхание. Леон немедленно развернулся и сунул кулаком по чьей-то веснушчатой роже. Стрелок отшатнулся и куда-то пропал. Может быть, упал. Лежащих бить было не принято, и Леон стал прокладывать себе дорогу кулаками к центру. Где-то там яростно ревел Филипп, ворочаясь как медведь под собачьей сворой. С другой стороны к нему прорывался Слав. Леон хорошо его видел.
Кто-то, в давке уже и не разглядеть кто, широко махнул кадету по лицу. Леон успел прикрыться, сунуть кулаком в ответ. Получилось! Достал!
Рычащий Филипп был уже совсем близко.
Леон ухватил какого-то молодчика за шею и штаны, рванул и вытолкнул в сторону. Как раз под ноги своим же. Филиппу этого хватило! Он наконец выдернул Олафа наверх, с натугой, будто мельничный жернов, поднял его над головой и швырнул в стрелков, как бревно!
После этого везение отвернулось от Леона, кто-то очень ловкий поднырнул под его удар, коротко дал в печень, а затем снизу вверх в челюсть.
Э-эх!!!
Во рту противно скрипнуло и посолонело, а потом что-то большое и темное ухнуло в голову справа, перед глазами полыхнула разноцветная молния, и Леон покатился куда-то под ноги кадетам.
Нельзя сказать, что сознание он потерял. Для этого нужно было что-то большее, но определенную ясность Леон утратил. Вроде бы он помнил, что еще раз вставал, снова падал, кажется, даже утащил за собой кого-то из стрелков. Но это уже неотчетливо.
Глава 4
Если бы старушка-привратница монастыря, где содержалась Злата, видела Леона в этот вечер, она была бы сильно смущена, настолько разительным был контраст между стеснительным и вежливым юношей, что утром пришел навестить сестру, и тем буйным гулякой, которого часть вечера товарищи таскали на руках.
Тот удар, который выбил Леона из числа дерущихся, как оказалось, был нанесен пивной кружкой. И сам юноша, и его товарищи были весьма признательны хозяину корчмы за то, что он покупал дешевую, легко бьющуюся посуду. Голова будет целее.
После драки Леон еще некоторое время приходил в себя и во всеобщей попойке, которую закатили кадеты и лучники, не участвовал. Эта совместная гулянка была такой же старой традицией, как и предшествовавшая ей драка.
Леон окончательно пришел в себя уже на улице, когда Филипп и Слав вынесли его в вечернюю прохладу.
– Куда идем? – поинтересовался Леон.
– В веселый квартал, конечно! – Слав был бодр, хотя глаз его заплыл и налился сливовой синевой. Он радостно крикнул: – В веселый квартал!
И засмеялся.
– Слушай… – Откуда-то сбоку вынырнула голова Филиппа. – Ты, может быть, сам пойдешь, а? А то, понимаешь, у меня с желудком сегодня. Да и не легкий ты совсем.
– Попробую! – Леон обнаружил, что лежит на плечах здоровяка.
Тот наклонился и осторожно поставил юношу на ноги. Леон покачнулся, но не упал.
– Вот и отлично. – Филипп заметно повеселел. – А то шею, понимаешь, намяли.
– Рассказывай. Твою шею чтобы намять – это надо ж какое здоровье иметь?! Просто тащить меня не хочешь, вот и все.
– Так ты не девушка, чтобы тебя таскать… – Филипп пожал плечами.
– Я все понимаю, – вмешался в разговор Слав. – Но может быть, пойдем? Поговорить друг с другом вы можете и в школе.
Они двинулись в сторону крепостной стены.
Нижний город в отличие от Верхнего еще не спал. Все эти лавки и кабаки закроются поздно вечером, перед ночной стражей. А порт и веселые кварталы – не спали вовсе. Это было любимое место Слава. Порт! Среди пропахших сыростью и диковинными специями причалов суетились моряки и грузчики. Тут что-то покупали, продавали, грузили, выбрасывали. Постоянная суета, жизнь настоящая, грубая и лихая. Леон несколько раз ходил сюда, но так и не смог ощутить той особой прелести, о которой с восторгом рассказывал Слав, живший у моря. Он мог часами рассказывать о том, как лучше ловить рыбу, как пахнет ветер перед штормом, как лучше смолить лодку, и находил в этом занятии истинное удовольствие. Однако никто из его товарищей морем не болел и даже не увлекся. Поэтому посещения порта, так любимого Славом места, пришлось оставить.
Другой страстью молодого кадета были женщины!
Довольно рано познав прелести любви, Слав был готов проводить все свободное время в веселых кварталах. Там можно было найти все, что угодно. Не только женщин, предлагавших любовь. На этих улицах можно было увидеть циркачей всех мастей и расцветок, фокусников, шутов, жонглеров. Художники и музыканты. Поэты. В веселых кварталах жили все! Тут бил нескончаемый родник жизни – беспечальной, радостной, легкомысленной.
Слава тянуло туда со страшной силой.
Он любил жизнь. Женщин, зрелища, вкусную еду. Все чувственное привлекало его. Манило.
Нельзя сказать, что другие кадеты разделяли его интересы. Например, Филиппу было все равно. Он был добродушен и легко вписывался в любой, даже самый безумный проект. Филипп будто бы пробовал жизнь на вкус. Маленькими кусочками из разных блюд. Не из интереса к разнообразию, а скорее чтобы понять наконец, что же ему нравится больше всего.
Леон… Леон ходил с друзьями за компанию. Ему нравились гулянки, нравились драки. И женщины тоже нравились. Однако болеть этим фанатично он не хотел. Не было во всех этих нехитрых увлечениях того огня, который бы зажег его душу. А что могло бы послужить этим пламенем, он еще не знал.
Веселые кварталы были ярко освещены. Светильники, факелы, свечи и фонари горели у каждого дома, почти в каждом окне. Тут было многолюдно. Весело и громко смеялись женщины. Мужчины с затуманенными глазами обнимали их. Вот полуголая девица без всякого смущения высунулась из окна и что-то закричала, приветливо размахивая руками. Ей тут же ответили из толпы. Кто-то начал протискиваться к дверям.
Слав с блестящими глазами буквально бежал вперед.
Леон начал отставать.
– Эй, – повернулся к нему Филипп. – Ты хорошо себя чувствуешь?
К нему уже пристроились две красотки, он обхватил ручищами их хрупкие талии, прижал. Женщины визжали и смеялись, когда огромный мужчина поднимал их над мостовой.
– Все в порядке. – Леон махнул рукой. – Идите… Я сам. Встретимся в казарме.
– Хорошо! – Филипп крутанул женщин, как на карусели. – Мы будем, как всегда, у «Веселой пуговицы».
Он говорил что-то еще. Но неподалеку в воздух с грохотом взлетел фейерверк. Толпа закричала, захлопала в ладоши, и людской водоворот унес здоровяка.
Леон остался один.
Гулять по веселому кварталу безопасно. Это не порт, где пьяные матросы ищут неприятностей, это не Верхний город, где не около каждого дома можно свободно прогуливаться. Стража здесь редка. Люди в основном добры. Они ищут удовольствий, развлечений, а не мордобоя. Впрочем, кадеты были далеко не самой легкой жертвой для любителя почесать кулаки.
Леон не торопясь шел, окруженный шумной, разноцветной толпой. Пестрые юбки уличных танцовщиц мелькали перед глазами. Крики зазывал. Смех и яркий свет факелов. Юноша чувствовал себя большим неуклюжим кораблем в огромном неспокойном море.
У него не было какой-то конкретной цели. Леон никуда не хотел прийти. Ему нравилось просто гулять среди этих людей, которые так бурно выражали свои эмоции, что казалось, жить им осталось всего лишь день. Было в этой толпе что-то удивительное и завораживающее, будто какая-то магия охватывала попадающего в этот квартал, наваждение, которое заставляло его смеяться, тратить деньги и совершенно не думать о будущем.
Но нет.
Это было бы слишком просто.
Никаких следов магии или какого-то иного волшебства. Леон это чувствовал. Определять магию, чувствовать ее и даже видеть обучали на самом первом курсе. И не кто-нибудь, а герцог Трента, маг высшей категории, один из хранителей столицы. Говорили, что он и еще пятеро хранителей могли в одиночку защищать Фервал.
Уроки, которые вели хранители, всегда вызывали в школе повышенный интерес. Кадеты, часто шумные и беспокойные, вели себя тихо, будто мыши перед кошкой. Еще бы, каждое слово хранителя было на вес золота! Ведь одним из них, хранителем-паладином, был сам император Эмри.
Можно было пропустить мимо ушей логику или основы астрологии. Можно было зевать после ночного дежурства, забившись на самый задний ряд в кафедре алхимии. И даже слушать вполуха арифметику. Но уроки хранителей были основой учения паладинов, так что определять магию мог каждый из святых воинов. Ничего подобного в веселом квартале не было даже близко. Ходил слушок, что некогда на этом месте было капище какого-то духа, который отвечал, будучи на службе у Бетрезена, за плотские удовольствия. Но потом, когда Бетрезен предал Всевышнего, когда поднял орды Проклятых, этот дух отказался от своего покровителя и был Бетрезеном уничтожен. Все капище провалилось под землю, но какая-то его частичка сохранилась на земле, тут, где некогда стояли камни святилища. Этот дух и вселяет в сердца людей радость и безудержную жажду наслаждений.