Но операция у Прохора будет. Оперировать решили в этой больнице, так что перевод отменяется. Аванс папа внес, и если не найдется другой благотворительный фонд, который беспокоится о детях, а не о рекламе, он внесет и остаток суммы. А я, как и договаривались, родителям со временем деньги верну. За лето собрать вряд ли успею, даже если откажусь от съемной квартиры. Но если все-таки откажусь и после возвращения в институт продолжу подрабатывать, за полгода должна рассчитаться.
Правда, Лариса расстроится. Да я и сама не хотела съезжать. Но потихонечку стала приучать себя к этой мысли. И потом, если я уговорю родителей усыновить Прохора, наверное, будет лучше, если я буду жить с ними в одной квартире.
Но пока я не решилась заговорить об этом. Мне казалось, что у родителей не то настроение, да и мысли отнюдь не о том. Сейчас самое важное — операция Прохора и вопрос с аварией, а вот потом…
Папа сказал, что дело сдвинулось с мертвой точки, но и с той стороны начались какие-то телодвижения. Как только что-то будет более-менее ясно, он даст мне знать, пока же в качестве легенды моих частых посещений больницы была выбрана версия дяди Саши. Та самая, насчет моей спонтанной влюбленности.
— И она не так смешна, как вы думаете, — резюмировал папа, услышав наш дружный смех с мамой. — В общем, Ева, ты мальчика видеть хочешь?
— Хочу.
— Вот и все. Решили и постановили. Решение обжалованию не подлежит, как любит говорить твоя мама.
Так что именно под этим прикрытием я стала появляться в больнице. Проснусь рано утром, приготовлю что-то вкусненькое для двух мужчин — Прохора и дяди Саши, и бегу к ним. А оттуда несусь на работу, где, подпирая подоконник, меня уже встречает хмурый Ковальских.
По-моему, у него вошло в привычку наблюдать за тем, как я страдаю над нудными заданиями Леры. И каждый раз при моем появлении в офисе, многозначительно посматривать на часы. А по вечерам выуживать меня из трясущейся от страха очереди и заводить в свободный лифт, чтобы спуститься вдвоем. И с интересом следить за тем, как я принимаю у охранника очередной подарок. И тут же его отдаю.
Два дня подряд это были конфеты разных сортов — одни я подарила Петру, вторые отдала Степану, и мужчины не были против. Меня все тоже устраивало. Но в пятницу вечером я получила большую корзину белых роз и моментальное предупреждение охранника:
— На цветы у меня аппетита нет — так что ты их себе забирай!
— Не могу… — я расстроенно смотрела на белоснежную красоту, не представляя, что с ними делать.
Во-первых, я все еще понятия не имела, кто подкрадывался ко мне с этими подарками. А во-вторых, я спешила в больницу к Прохору. Итак целый день на нервах, потому что у него была операция. Папа, конечно, звонил и сказал, что все прошло хорошо, но я хотела сама убедиться, хотела поскорей пообщаться с мальчиком, взъерошить его рыжие волосы, посмеяться с ним, порассматривать его забавные веснушки.
Брать цветы в маршрутку бессмысленно — не уедут ни они, ни я. Охранник наотрез отказывался к ним прикасаться — стоило только заикнуться, шарахался в сторону и немного бледнел. Проходящие мимо сотрудники, едва взглянув на меня, отворачивались, пригибались, словно вышли в дождь без зонтиков, и спешили сбежать подальше, на улицу, и…
И тут я поняла, чем вызвана их реакция, и крутанулась на каблуках.
Все, как я и думала!
За моей спиной, всего в одном шаге, стоял мрачный Ковальских. Стоило мне обернуться — его взгляд метнулся с моего выреза на юбке к цветам, и…
Так и завис.
Вдохновленная внезапной идеей, я приободрилась, погладила один из белых лепестков и поинтересовалась:
— Вам нравятся эти цветы?
— Они ужасны, — продолжая рассматривать розы, обронил босс.
Так, так, так… Здесь что-то явно было не так. Взгляд Ковальских говорил о чем-то другом. Но в сути разбираться не было времени, да и других вариантов пристроить цветы не имелось, так что пришлось сделать ставку именно на эту идею.
— Может… вы могли бы их взять?
Ковальских перестал рассматривать лепестки, которые я поглаживала, и взглянул на меня. Нечитаемый взгляд. Такое ощущение, словно по зеленым стеклышкам вдруг скользнули солнечные лучи и… спрятались, затерялись снова.
— Понимаете, — приободренная отсутствием отказа, продолжила я. — Я сильно спешу, и… Если я возьму эти цветы в маршрутку, потом в больницу, они просто не выдержат. Куда гуманней их выбросить сразу.
— Так в чем же дело? — Ковальских кивнул на огромную мраморную урну при входе.
— Не могу… — покаялась я. — Я поэтому бы и врачом никогда не стала: я бы тянула до последнего, я бы гладила больного по голове, дула ему на ранку, я бы всячески тянула время, лишь бы не резать… Даже зная, что если отрежу сразу, так будет гуманней и лучше для пациента. А цветы… Они ведь не виноваты, что мне сейчас не до них? Такие красивые… Может, все же возьмете? У вас машина, и квартира наверняка большая, где-то на пару дней затеряются, а потом…
— Пожалуй… — хитро усмехнувшись, Ковальских взял у меня корзинку, — это будет забавно.
— Их увядание в вашей квартире?
— Как ты могла такое подумать?! — вскинулся он удивленно. — Я максимально продлю их жизнь. Это будет главным украшением в моих апартаментах. Ева, спасибо, ты сделала мои выходные!
— Настолько любите цветы? — я по новому посмотрела на босса.
— Эти? Да! Какой подарок! Я хочу запечатлеть этот момент! — Взглянув на охранника, он передал ему свой мобильный. — Петр, будь добр, сделай снимок.
— Да, босс, — тот с готовностью щелкнул Ковальских с корзинкой цветов.
А Ковальских этот снимок мгновенно кому-то отправил. Ему немедленно позвонили, а он отвечать не спешил — расплылся в счастливой улыбке и едва не приплясывал под музыку тяжелого рока с эротическими придыханиями.
Может, своей девушке хвастался? Судя по рингтону… Мол, смотри, что я тебе сейчас привезу! А она не вытерпела и позвонила, чтобы надышать ему в ухо свою благодарность, такую же, с придыханиями…
— До свидания, Леслав Матеушевич! — попрощалась я и пошла прочь из душного здания, на улицу, на свежий воздух, в конце концов!
А вслед послышался смех мужчины и какие-то его поручения, что ли. Я не собиралась останавливаться и уточнять — рабочий день окончен, я свободна, и он мне, как минимум на ближайшие выходные, не босс. Да и вообще, всю неделю не босс. Только зритель.
На лестнице я задержалась, тоскливо рассматривая остановку. А потом сначала услышала аромат роз, а потом уже насмешливый голос Ковальских:
— Матеуш, — поймав мой вопросительный взгляд, он дал пояснение. — Ты перепутала мое имя, когда прощалась.
— Простите, — обронила я и стала спускаться.
— Ничего, эта проблема решаема.
— Да, отдохну от вас пару дней, избавлюсь от стресса, и память ко мне вернется.
— Нет, Ева-Ева, тебе поможет совсем другой метод, — хмыкнул мужчина. — Просто тебе даже мысленно надо перестать называть меня «босс» или «Ковальских». Я знаю, что ты думаешь именно так. А ты приучи себя думать иначе. И называй меня по-другому.
— Например?
Я даже остановилась. Он тоже.
— К примеру, Матеуш. Матеуш Леславович — если сначала покажется очень сложно. Ну или на крайний случай — Питон. Питон — не самый плохой змей, как я думаю.
Заметив мою растерянность, он улыбнулся…
Совсем по-змеиному…
И вот почему-то подумалось, что если бы я была настоящей Евой, той самой, а змей был бы таким… и так улыбался, как этот…
К яблокам я равнодушна, так что, скорее всего, взяла бы на душу совсем другой грех…
Я бы прибила этого змея!
Глава № 34
— Не смотри на меня так, будто мечтаешь убить, — хмыкнул Ковальских.
— Хорошо, — я покладисто отвернулась и направилась к остановке.
— Погоди! — сквозь смех, попросил он, а когда я обернулась, удивленно так поинтересовался: — Я что, угадал твои мысли?
— А что, с учетом вашего поведения это было так тяжело?
— Ну вот, ранишь в сердце и так спокойна! А говорила, что дышала бы на больного, что дула бы на ранку, лишь бы ему не было больно…
— А вы разве больны?
— Не знаю, — взгляд Ковальских стал не просто серьезным, а каким-то… пронзительным. — Не знаю, Ева…
Он шагнул ко мне. Такой задумчивый, с таким затуманенным взглядом… С корзинкой белых цветов в руках, которые трогательно к себе прижимал. Бесцеремонно приподнял пальцем мой подбородок, заставляя взглянуть в глаза, и прошептал:
— Ты мне поможешь разобраться? Может, я правда болен…
Я пожала плечами, но такой ответ Ковальских не устраивал явно. Он чуть склонился, и его губы были так близко, а взгляд завораживал, когда он снова заговорил:
— Может, ты уже знаешь, Ева… Может, заметила? Может, это из-за тебя… Возможно, я чего-то не замечаю…. Скажи мне… Скажи, Ева-Ева…
— Красные пятна на шее? — озвучила я свой вариант, но тут же качнула головой. — Да нет, я вам уже о них говорила, да и не видеть их в зеркале вы не могли…
Ковальских удивленно моргнул. А мне стоило огромного труда не расхохотаться. Собственно, я еле держалась еще с первой фразы его романтической чуши, и теперь, когда питон находился в трансе, поспешила отойти и наконец посмеяться.
— До свидания.
Отойти я успела на пару шагов, а потом меня догнали и смех, и питон, и даже корзинка.
— Держи, — подождав, когда закончится приступ хохота, мужчина вручил мне цветы и взял за руку, заставляя идти за собой.
Так как я немного ослабла от смеха, позволила привести себя к лестнице бизнес-центра. Но ничего, отсюда легко обратно дойду. Вот отсмеюсь, и…
— Рабочий день закончился, — напомнила боссу, когда он достал из кармана ключи и окинул меня строгим взглядом.
— Знаю.
— А цветы я вам подарила!
— Помню.
Он куда-то ушел, а к моменту, когда я успокоилась и вытерла слезы, подъехал на джипе.
— Садись, Ева, — приглашающе распахнул дверь авто.
— Может, подвезете только цветы? Кстати, запоздалый вопрос: у вас нет на них аллергии? А то и правда еще из-за меня заболеете!
— Садись, Ева. Ты же спешила.
— Да!
Взглянув на часы, поняла, что на шуточки потратила достаточно много времени, и села в салон. Ковальских расположил цветы на заднем сиденье, изредка я посматривала на них, но они себя в машине чувствовали вполне комфортно. В отличие от меня.
У меня же смешливость прошла, и теперь ощущалось какое-то напряжение между мной и боссом. А, может, я просто переживала за Прохора. Но минуты тянулись удивительно медленно. К тому же, Ковальских всю дорогу молчал, и только когда подъезжали к больнице, спросил:
— Так и не скажешь, к кому я тебя привез?
— К мальчику.
— Твоему мальчику?
— Да, — улыбнулась я. — Сегодня ему сделали операцию, и я переживаю, как он там…
Наткнувшись на нечитаемый взгляд Ковальских, поняла, что все, что ему говорила можно расценивать так, будто речь идет не о маленьком мальчике, а о моем парне. Но не стала ничего уточнять. Пусть думает, как ему проще. Может, оставит попытки обольстить меня пафосными речами.
— Спасибо, — сказала, выходя из машины.
Следом за мной вышел Ковальских.
Я спешила, и я могла развернуться и уйти от него. Но так и стояла.
Мы находились по разные стороны джипа и просто смотрели друг другу в глаза. Странное ощущение, но мне вдруг показалось, что в эту секунду он настоящий. Такой, каким редко открывается для других.
И я не могла уйти просто так.
Но и что делать не знала. И что говорить. Ничего… Ни делать, ни говорить — ничего не хотелось.
Ветер взъерошивал его черные волосы, солнце делало зеленые глаза более насыщенными и глубокими, превращая их в два колодца, в которых легко утонуть. Проходящие мимо женщины разных возрастов и комплекций ласкали его долгими взглядами. А он смотрел исключительно на меня. И на этот раз его интересовала не глубина выреза на моей юбке и не мое скромное декольте. А глаза…
— Вирус, — услышала я голос Ковальских, не ершистый, не колкий, а с легкими нотками добродушного удивления. — Не знаю, какой. Но тебя он тоже затронул.
— Угу, — хохотнула я, давя разочарование, что он снова скатывается в пафосность и банальность. — А лечение вируса — это, конечно же, — постельный режим? И желательно именно в вашей постели?
— Красивая мысль, очень яркая, — губы Ковальских тронула усмешка, и я даже выдохнула, заметив, что он снова становится прежним. — Вот только еще один факт, который тебе надо знать обо мне — я люблю разнообразие, Ева-Ева.
— А к чему, интересно, мне эти знания? — фыркнула я и покраснела, встретившись с мужчиной глазами.
— К тому, — пояснил он охотно, — чтобы ты привыкала к мысли, что со мной просто так отлежаться не выйдет.
— Да с вами, честно говоря, и отсидеться просто так не выходит! Всю дорогу промолчали, нагнетая обстановку, а стоило вырваться…
— Вырваться? Ты уверена, что у тебя получилось? Ох, Ева-Ева… Такая наивность при такой внешности, как у тебя, просто непозволительна!
— Не настолько я наивна, как вы себе думаете!
— Вот как?
— Именно. И я прекрасно понимаю, чего вы добиваетесь этими намеками, разговорами…
— Ну-ка?
— По-моему, это элементарно — зуд унять у своего вируса!
— Если бы все было так просто, — огорчился Ковальских. — Но зудит-то гораздо выше пупка.
— Хм… — ужасно хотелось посмотреть, взглянуть, прикинуть на глаз, так сказать, но машина мешала. — В таком случае… А, может, это были и не засосы? Может, у вас ветрянка?
Я поспешила в магазинчик, и когда отошла достаточно далеко, позволила себе рассмеяться. У Ковальских был такой взгляд…
Купив из продуктов все, что мне продиктовал по телефону папа, и добавив большую игрушку рыжего кота, которую случайно заметила, я поторопилась в больницу. Впереди меня шли две женщины в медицинских халатах — наверное, медсестры выскочили купить что-нибудь к ужину. Они о чем-то негромко переговаривались и так как были крупных габаритов, закрывали обзор. А вот когда мы уже были почти у самого здания, я увидела, что Ковальских стоит у джипа, лениво облокотившись на него.
— Почему вы не уехали? — поинтересовалась я, поравнявшись с ним.
— Пережидал, пока зуд уймется, — бесцеремонно заглянув мне в пакет, он довольно усмехнулся, заметив игрушку.
— До свидания.
— Очень знаково, не находишь? Прощаешься и прощаешься, а проститься не можешь… Все уходишь и уходишь, а уйти не выходит…
— Первое — элементарная вежливость и чувство такта, — парировала я. — А второе — случайность.
— И это говорит мне девушка, которая в первый же день заявила незнакомому мужчине, что у него на шее засос! Девушка, которая бессердечно передала пинок от его друга детства Карлсона, хотя могла промолчать! Девушка, которой так понравился незнакомец с засосами, что она бросилась ему под машину, лишь бы еще раз на него посмотреть! Девушка, которая даже цветок разбила, чтобы запомниться, врезаться этому чуткому мужчине в память!
Не выдержав, я снова расхохоталась. А Ковальских удовлетворенно хмыкнул, сделал шаг, опять став слишком близко ко мне и продолжил обвинительное разоблачение:
— Девушка, которая прекрасно знает, что я не верю в случайности. Девушка, которая…
— Шлюха!
Я даже дернулась от удивления, не сразу сообразив, что это реплика не Матеуша, да и относится не ко мне. Повернув голову на звук женского голоса, поняла, что это сказала одна из тех медсестер, которые шли передо мной. А вторая кивнула согласно и уставилась на хрупкую девушку, стоящую на больничной лестнице с ребенком на руках.
— Нагуляла невесть от кого! — продолжила лить желчью тетка. — От нее даже отец ее отказался, так и сказал: куда ты мне в коммуналку еще подкидыша своего принесешь? А она вона… Стоит, ждет кого-то. Как будто есть, кого ждать!
И снова я дернулась. И знала, что не обо мне говорят, а стало так обидно за эту девушку. Она ведь потому никуда не шла, что, скорее всего, идти не могла. Видимо, рано выписали — не было денег, нечего и палату занимать. Выписали и смеются. А ее же от дуновения ветра качает!