— Аркадий Филиппович, — представился мужчина, заметив мой пристальный взгляд
— Ева, — представилась я.
— Знаю уж, — сверкнул он вставными зубами, — подруга мне все уши прожужжала, какая ты находчивая и сообразительная. Вот давай, оправдывай теперь доверие.
Я перевела полный благодарности взгляд на подругу, а та, продолжая помахивать ногами, уверенно подтвердила:
— Да! Так и есть! Я в нашей компании — живот и душа. А Ева — сердце и голова. Как что-то придумает, так… Эм… От всего сердца, в общем!
— Так похвалила, что не могу удержаться — жутко хочется поскорее помочь, — я многозначительно сделала шаг к подъезду, а подруга поняла и поспешно подвинулась на лавке.
— Присаживайся, я тебе место нагрела!
— То, что надо для лета!
Лариса расхохоталась. Старичок улыбнулся и постучал палочкой по асфальту, как я поняла, в знак одобрения. Ну а я присела на лавочку и приготовилась слушать.
— Тут такое дело… — начала Лариса, но замолчала, пока мимо нас, поздоровавшись, прошла одна из бабулек.
— Вот, смотри, — склонившись ко мне, старичок ткнул палочкой вслед уходящей соседке. — Сейчас сама все поймешь. А я как раз и посмотрю на твою сообразительность, хе-хе…
Деловито минуя лавки, бабушка позвала своего внука с волейбольной площадки, заставила его натянуть веревку между деревьями и принялась развешивать стирку. Медленно нагибаясь, медленно поднимаясь. И медленно поправляя волосы, собранные в строгий пучок. На приступ радикулита как-то было не очень похоже, скорее, на первое посещение урока стрип-пластики. Но самое интересное было в другом. Стирка бабушки состояла из одной черно-белой простыни, трех ночных сорочек разных расцветок, с кружевами, кстати, и вполне современного вида. А так же из двух бюстгальтеров и… одних трусиков танго!
Причем, я знала, что бабушка живет только с внуком, и других девушек, помимо самой бабушки, в их квартире не наблюдалось. То есть, обладатель трусиков был установлен, хотя, даже если бы бабушка сбросила килограмм двадцать, они бы вряд ли оказались ей впору.
Странно? Странно. И белье она вывесила на ночь глядя. И впервые за те два года, что я живу в этом районе — раньше вполне обходилась балконом.
На этом странности не закончились. Из соседнего подъезда вышла другая бабушка, опять же кивнула нам вежливо, прошла со своей стиркой к деревьям, свистнула своего внука с волейбольной площадки и, после того, как он подвесил от дерева до дерева две скакалки (веревки, видимо, не нашлось), принялась развешивать стирку. Так же медленно и, я бы сказала: томно. А потом она громко ахнула, прижала ладонь ко лбу и стала раскачиваться из стороны в сторону, вроде как голова у нее закружилась.
— Не надо, — остановил старичок мой порыв, — сейчас у нее само все пройдет.
И правда, покачавшись из стороны в сторону не дольше минуты, бабушка, охая и сетуя, что и помочь-то некому, продолжила развешивать стирку. Отогнав на площадку прибежавшего в волнении внука, она показала всему двору две шелковые простыни, две прозрачные комбинации и… бюстье!
— Ну? — вздохнул страдальцем Аркадий Филиппович. — Посмотрела на этот срам — теперь догадалась, что происходит?
Я взяла паузу на обдумывание — уж слишком невероятные закрутились мысли. А в этот момент из подъезда позади нас послышались вздохи и ахи еще одной бабушки:
— Это ж надо, я его и так кручу, а он не хочет! Я его и этак верчу, а он не дается — застрял и все! Я уж и нагибаюсь, благо, спина не ломит еще, взглянуть позволяет, а там… Засор! Беда, бабоньки, беда у меня! — воззвала она к другим бабушкам.
Те отзываться не захотели — усердно поправляли свое белье и поглядывали на нашу лавочку, и тогда их подружка снова запричитала, на этот раз громче:
— И помочь-то некому! Ах, если бы нашелся мужчина, который посмотрел, да разобрался с этим краном! Да я бы ему самогоночки свежей, да салатика, да борщика, да картошечки с сальцом да лучком!
— Смотри, как на этот раз подготовилась, — сглотнув слюну, прокряхтел старичок. — В прошлый раз, когда она меня со своей бедой заманила, были только самогон и показ срамоты на веревках, как у этих… С нее, небось, и взяли пример… А теперь…
Он заинтересованно оглянулся, приметил, что бабушка села на лавочку, как бы в раздумьях, да и сам призадумался.
— Неделю покоя мне не дают, со всех подъездов меня обложили, прям и не знаешь, какой дорогой идти… То той помоги, то та в чем-то нуждается, а я сначала соглашался и помогал, а потом понял, что не помощи они ждут, не того хотят, на что зазывают!
— А чего же? — спросила я, хотя и так уже догадалась.
— Меня! — обвинительно ударив по земле палочкой, признался Аркадий Филиппович. — Столько лет держался и бобылем ходил, столько лет они меня к себе заманить не могли, да и не пытались, если по правде. Думали: сам на них внимание обращу. Гордыми и состарились, тут… Все вдруг стали нуждающимися, беспомощными, а мне — хоть разорвись между ними! И ведь главное, какой крючок дельный нашли, притворяются, что в беде, а я… Клюю! Как та глупая рыба, клюю! И ведь привыкнуть к такому могу! Эх, что делать-то? Прям и не знаю…
Старичок уставился на меня, а я — на Ларису.
— Кажется, это отголоски твоей идеи, — улыбнулась я. — Из-за тебя мы сейчас наблюдаем операцию под кодовым названием: «Срочно спасите бабушку!»
— Моей, — покаянно вздохнула она. — Вот сболтнула я тогда, что все мужчины, когда женщина в беде, начинают эту женщину хотеть, и вот…
— Ох, и коварная же эта операция, — послышался вздох старичка. — Так и спиться можно. Я бы, пожалуй, и выбрал уже кого, и спас бы хоть одну от одиночества — чай, и самому надоело. Но как выбрать-то? Срамота небось и не ношена, а так… куплена в одном магазине. А это, так сказать, крючок без наживки. Э-хе-хех…
Мы втроем уставились на колыхающиеся на ветру простыни, ночнушки, бюстье и стринги.
— И что выбрать? — снова послышался тяжкий вздох.
— Я бы выбрала борщ, — услышав, как урчит в моем животе, честно призналась я.
— И картошечку с салом, — призадумался старичок.
— То ли сдаться, то ли еще поломаться… — хохотнула Лариса. — Я бы сделала вид, что еще сомневаюсь. Вдруг и у других кандидаток проявятся иные таланты, кроме умения обращаться со стиральной машинкой.
Хмыкнув, старичок еще раз взглянул на заманчивого покроя бюстье и стринги и, постукивая палочкой, направился к соседнему подъезду. Неспешно. Раздаривая авансовые улыбки пока менее удачливым конкуренткам.
— Знаешь, Лариса, — посмотрев на подругу, поделилась я с ней подозрениями, — если Аркадий Филиппович прислушается к тебе, боюсь, вскоре мы будем обсуждать другую операцию.
— Какую же? — невинно поинтересовалась подруга.
— «Спасите дедушку!» — выдала я. — И ты опять будешь сидеть с таким виноватым видом…
— Не ворчи, сердце мое, — рассмеялась она заливисто, — пойдем лучше, я тебя тоже буду кормить!
Ну и как тут ворчать?
Никак.
На голодный желудок надолго сил не хватает. И потом, я же себе не враг, чтобы выговаривать повару дня. Вот когда подкреплюсь…
Глава № 36
Впрочем, когда я поужинала, ворчать расхотелось — разморило немного, напомнила о себе усталость. К тому же, рассказывая про мальчика, я не могла перестать улыбаться. Какое ворчание? Меня распирало от нетерпения, ожидания и благодушия. А потом Лариса так разошлась в своем обвинительном монологе, что даже слова мне вставить не позволяла.
Нет, мой поздний приход домой и то, что в клуб я идти не хочу, она мне простила. Все же у меня имелись уважительные причины. Ее возмущал фотограф Калинский, который не знал, чего хотел от модели. Или знал, но толком объяснить не умел. Более того, имел наглость требовать от Ларисы каких-то живых идей!
— И это после пяти часов съемок! — пыхтела она обиженно. — Ева, какие живые идеи, если я не могу поручиться, что сама на этих съемках еще жива! Так, дышу через раз, и то… А потом, какие идеи на голодный желудок?! Я ему озвучила несколько из своих: где поесть, что поесть и сколько. И что изменилось? Он по-прежнему игнорирует перерыв на обед и мне не дает отвлекаться. Так что в который раз убедилась: с мужчинами проявлять фантазию бесполезно.
— А когда ты проявляла ее с ними в последний раз?
— Ну… — подруга ненадолго зависла, а потом отмахнулась. — Вот я всегда знала, что это пустой номер, поэтому вне постели сильно не напрягалась!
Я рассмеялась, а подруга, тоже посмеиваясь, поделилась тем, что только что вспомнила:
— Знаешь, мы когда с последним моим ухажером активно целовались, и уже были в комнате, и уже даже начали раздевать друг друга, он возьми и спроси: о чем я мечтаю… Понятно, он надеялся, что я навру ему, что, мол, о нем, только о нем, и все в таком духе. А я как-то поверила, что он всерьез, отпустила свою фантазию и рассказала, что мечтаю об огромном кожаном кресле, о золотой рыбке в пузатом аквариуме и дорогой ручке Паркер в моих руках.
— Это после этого он стал бывшим? — осенило меня.
— Угу. Ничего не успела, даже толком потискать его — только про мечты рассказала, и все…
— Хлипкий хлюпик, — притворно взгрустнула я.
— Ты одна меня понимаешь, Ев! — Лариса снова вернулась к стенаниям. — С этими съемками я только и успеваю, что завтракать! А потом целый день работа, работа, работа… То чья-то почасовая оплата истекает, то свет исчезает и будет уже эффект не тот — в общем, у них тысячи причин, чтобы меня не кормить. И знаешь что?
— Расскажи.
— Сегодня утром я взвесилась и поняла, что потеряла целых пять килограмм.
— Ура! Поздравляю! Ты так давно этого хотела, что…
— Что передумала, — остановила подруга мой порыв обняться на радостях. — И потом, это ведь не жир канул в небытие. Это все мои нервы! Они меня довели!
— Печально, — вздохнула я. — И что теперь?
— Теперь я потреплю нервы другому, — хитро улыбнулась подруга и почему-то слегка зарделась.
А еще, взглянув на меня, сильно задумалась.
— Может утром? — я встала и вымыла за собой посуду. — Я вообще-то спать собираюсь и мне бы лучше, чтобы нервы были в покое… К тому же, мне надо о многом подумать за выходные…
— Да ты-то при чем? — Лариса взглянула на меня с подозрением, но решила оставить объяснения на потом, когда я определюсь. — Спи себе, отдыхай, тебе даже мой телевизор мешать не будет.
— По программе нет ни одного сериала?
— Неа, — она снова расплылась в хитрющей улыбке, — просто у меня на эту ночь другая программа.
Услышав звонок своего мобильного, она хихикнула, выждала почти целую минуту и только потом ответила:
— Скоро буду.
После чего поспешила в комнату, а спустя минут пять вышла из нее уже не в платье, а в синих брюках до щиколоток и белой блузе, расшитой синими цветами. Длинная светлая коса украсилась синей лентой — все в тон, все гармонировало, кроме красных босоножек стилиста.
— Я решила, что такая красота ко всему подходит, — заметив мой взгляд, пояснила свой выбор подруга.
Я молча дала ей помаду. Заметив, что она одного цвета с обувью, Лариса ахнула и тут же накрасилась. А потом уже, довольная собой, отвернулась от зеркала и посмотрела на меня. Я взглянула на часы на руке.
— Ев, ты не волнуйся! — послышались наконец пояснения. — Я в клуб иду, но это так… Посмотреть, что там у них и отвлечься от невыносимых рабочих будней. Это так, несерьезно, ты даже не думай.
— Угу, — мрачно скрестив на груди руки, я как раз и начала думать, с кем же таким она идет в клуб, что так волнуется и даже рада, что не иду я.
— Это всего лишь Корнев! — покраснев, выпалила подруга. — Ты же знаешь, какие у нас с ним сложные отношения… И вообще я очень зла на него, а тут… Он пригласил, а я подумала: это повод узнать его с другой стороны. Вдруг и с хорошей? Мало ли — повезет. А еще… Нельзя упускать момент — я сбросила пять килограмм! Ева, пять! А они ведь очень быстро вернутся обратно. И если я откажусь сейчас выйти в свет, то…
— Сложные отношение, значит, — протянула я после того, как пауза затянулась, а мобильный Ларисы снова начал названивать.
— Ну… — она потупилась. — Да.
Она стояла напротив меня, как маленькая девочка, которая сделала какую-то шкоду, а теперь ждала, когда ей за это влетит. С одной стороны ждала, а с другой стороны сильно надеялась, что пронесет. Да, я могла бы обидеться, что она явно, просто явно не хотела, чтобы я пошла вместе с ней. Но я действительно как-то устала и даже к лучшему, что побуду одна.
— Не закружи его в танце, — пройдя мимо подруги и открыв дверь, повела рукой в сторону выхода. — Помни, что у него растяжение.
— Да он уже нормально ходит! — снова затараторила Лариса. — И потом, Ев, какие танцы? О чем ты говоришь? Он же гей. Может так, поболтаем, посмотрим друг на друга в другой, неформальной обстановке, и все.
— Смотря что за обстановка и как посмотрите, — посмеиваясь, заметила я. — А то глядишь, парень и ориентацию сменит!
— Да ну… — подруга на секунду задумалась, а потом снова махнула рукой. — Нет, Ев, тут без вариантов и слава Богу, а то бы я… Не знаю… Иначе бы я до сих пор была зла на него и вообще сильно нервничала в его присутствии.
— Как скажешь.
— Как есть — так и говорю, — рассмеялась подруга и упорхнула.
Закрыв за ней дверь, я выключила на кухне свет и выглянула в открытое окно. Уличные фонари легко показали темную иномарку и мужчину, который нервно и чуть прихрамывая расхаживал перед ней. А потом услышал, как открывается подъездная дверь и встрепенулся, выпрямился и без малейшего намека на хромоту подошел к пассажирской двери и открыл ее для Ларисы.
Что он сказал ей, слышно не было, но она рассмеялась. Корнев остался серьезен, а вот когда обходил машину, чтобы сесть за руль, я заметила, как он улыбнулся. Тайно, чтобы никто не видел. И как-то…
Ох, сильно я сомневаюсь в том, что его интерес ограничивается исключительно мальчиками. Или все дело в том, что у меня исключительная подруга, или он никакой не гей.
В любом случае, они оба — взрослые люди и сами во всем разберутся.
После ухода подруги я попыталась разобраться в себе, но… уснула, еще больше запутавшись. Одно хорошо — усатый таксист больше не снился. Плохо то, что вместо него приснился Ковальских. Как будто я на балу, а он сидел на стуле, закинув ногу за ногу, и пристально наблюдал за мной. А я понимала, что если собьюсь, он оставит меня в покое, и вроде бы и хотела сбиться с такта, а… Старалась и боялась того, что собьюсь… А ноги уже в мозолях, и сочилась кровь, и…
— Что за чушь? — сонно перевернувшись на другой бок, буркнула я и услышала над собой обиженное сопение.
— Почему сразу «чушь»?! У меня правда снова на ногах мозоли! Вот, свежие, даже… ох… кровушку видно, даже в такой темноте, а ты…
— Так! — перевернувшись обратно, я взглянула на уже привычный кокон под простыней, который с привычным комфортом сидел на доброй половине моей кровати. — Лариса, и как это называется?
— Жалоба! — заметив, что я проснулась окончательно, услужливо подсказала она. — Я на жизнь тебе жалуюсь, вот. На то, что пришла домой, а меня и не ждет-то никто. На то, что у меня опять мозоли на ногах. Я тебе устроила минутку откровения, так сказать, а ты…
— А я вот интересуюсь: который час?
— Ну… где-то за полночь, — нехотя призналась Лариса. — А по-другому с откровениями никак. Мне, может, стыдно, что я тебя разбудила, но и промолчать до утра не могла. Как про такое молчать?
Щелкнув лампой над кроватью, я посмотрела на часы на стене, потом на подругу и по ее хитрющей улыбке без тени раскаяния сделала вывод:
— Ни капли тебе не стыдно.
— Верно, — разоблаченная обманщица выползла из своего кокона, раскинула руки и звездой легла поперек моей кровати, мечтательно пялясь в натяжной потолок. — Ев, ты бы видела, как он танцует…
— Корнев?
— Влад, угу, — она выдохнула медленно и с придыханием, но мне, собственно, и других знаков было достаточно, чтобы понять.
Она запала на этого хлюпика. И по фамилии его называть больше не хочет, и улыбается, как сумасшедшая или на грани, и до сих пор мысленно с ним. Не с Корневым. С Владом.
— Подкупили тебя босоножки, да? — хмыкнула я.