Я исходил лес вдоль и поперек, и думал, что прекрасно знаю его, однако ночью он словно преобразился. Откуда-то появилось множество корней и пеньков, о которые я то и дело спотыкался. Тем не менее я продолжал преследование. Призрак, похоже, твердо знал, куда направлялся; у меня сложилось впечатление, что скоро мы выйдем на одну из просек, что пересекали дубраву с востока на запад. Так оно и случилось: какой-то миг спустя деревья расступились. Я огляделся и увидел, что погоня увенчалась успехом — костюм находился не далее чем в ста шагах от меня.
Казалось, он вдруг обрел тело, пускай даже ни головы, ни рук, ни ног по-прежнему не было видно. Суля по всему, его снедало нетерпение; он озирался, взлетал в воздух, как бы высматривая кого-то, плавал кругами вокруг дуба на дальней границе просеки. Внезапно — настолько, что я вздрогнул — костюм встрепенулся; я взглянул в том направлении, куда, суля по всему, смотрел он, и различил вдалеке голубое вечернее платье.
Оно приближалось к нам, подплывало все ближе и ближе, грациозно паря в воздухе и лишь изредка позволяя опуститься на землю подолу своей длинной юбки. Опять-таки — ни ног, ни рук, ни головы, и все же это платье чудилось мне смутно знакомым. Во г оно приблизилось к костюму, тот положил рукав пиджака на талию платья, и призраки закружились в танце, от которого кровь стыла в жилах. Движения танцора были медленными и, если можно так выразиться, тягучими, однако «дама» дрожала, словно струна скрипки, которую задел смычок. Поза же «кавалера» поражала своей одеревенелостью.
Я вновь ощутил тошноту. Колени мои подломились, и, чтобы устоять на ногах, я схватился за ветку. Она хрустнула в моей руке; этот звук раскатился в ночной тишине уларом грома. Я потерял равновесие и упал на колени, а когда поднялся, танцоров уже и след простыл. Ничто не нарушало покоя залитой лунным светом просеки. Тут я заметил невдалеке какой-то темный холмик, стиснул зубы и с опаской, шаг за шагом, приблизился к нему. С расстояния в дюжину ярдов я разглядел твид костюма и нежный шелк голубого платья.
Меня снова прошиб пот. Не знаю, сколько я смотрел на груду одежды. Мне было плохо. Неожиданно материя шевельнулась, а затем у меня на глазах костюм и платье взмыли в воздух, привели себя в порядок — и расстались: платье удалилось в ту сторону, откуда явилось, а костюм устремился прочь в противоположном направлении. Я остался в одиночестве.
Как я добрался до дома, совершенно не представляю; очевидно, я следовал скорее наитию, чем рассудку, ибо последний пребывал в полной прострации. Поднявшись по лестнице, я ввалился в спальню, рухнул на пол и несколько минут не в силах был встать. Потом, кое-как справившись с охватившей меня слабостью, повернулся к шкафу и уставился на дверцу. Неизвестно откуда взявшаяся храбрость подвигла меня на то, чтобы распахнуть ее. Костюм, как и следовало ожидать, преспокойно висел на вешалке.
Следующую неделю я прожил в состоянии нервного возбуждения, равного которому мне до сих пор испытывать не доводилось. Мне было страшно — и одновременно меня снедало любопытство. Я думал лишь о том, что должно произойти в эту пятницу. Тех немногих друзей, что навещали меня на протяжении недели, ошеломила перемена в моей внешности: лицо посерело, руки дрожали, глаза лихорадочно блестели.
Я никому не рассказывал об увиденном, и не потому, что мне недоставало мужества. Я всегда относился с подозрением ко всему, что было хоть в какой-то мере связано со сверхъестественным, что хоть чуть-чуть отдавало мистикой, и если бы ко мне прилепился ярлык «метафизика», я больше никогда бы не отважился появиться в обществе. Потому-то всю неделю я старался не встречаться с друзьями, однако от одной встречи так и не сумел увильнуть, да, впрочем, и не сильно к тому стремился.
Я пообещал, причем клятвенно, что буду на обеде, который устраивали мои друзья. Основная причина заключалась, разумеется, не в клятве — в конце концов обещания на то и существуют, чтобы не соблюдать их, — а в том, что на обед пригласили мою бывшую жену. Наши друзья, исполненные самых благих намерений, в своем неведении поставили себе целью восстановить наш союз. Они наблюдали за тем, как углублялся наш разлад, жалели меня, поскольку без нее я был всего лишь половинкой здорового духом и телом человеческого существа. А она? Ведь она покинула меня, заявив, что мы только калечим друг друга по обычной для людей привычке: чем сильнее любишь, тем больнее бьешь. Но сейчас друзья заверяли меня, что она страдает не меньше моего. Однако гордость не позволяла ни одному из нас сделать первый шаг. Вот почему понадобился тот самый обед.
Когда я приехал, хозяин с хозяйкой радостно приветствовали меня и представили остальным гостям. Мы сели за стол, потом начались танцы, и если бы не беспокойство, что грызло меня, я бы, несомненно, получил от вечеринки огромное удовольствие — а так лишь переводил взгляд с золотых часов, что тикали на каминной полке, на дверь, которая вела в гостиную. Время шло, а жена по-прежнему не показывалась. Я мрачнел… Но вдруг она возникла на пороге, и мое сердце на мгновение сбилось с ритма. Я вздрогнул: она была прекрасна, но первым мне бросилось в глаза не ее лицо, а небесно-голубое платье.
Мы встретились так, будто никогда не расставались, и, хотя знали, что наша встреча, можно сказать, подстроена, искренне радовались ей. Однако под взаимной радостью таился взаимный же страх, ибо мы прочли в глазах друг друга, что нас донимает один и тот же кошмар. Танцуя, мы догадывались, что наши одежды с нетерпением дожидаются мига, когда в них через какие-нибудь два часа спустя вселится нечто и наделит их призрачной жизнью.
Что нам было делать? Мы осознали сразу и одновременно, что нам нужно спрятаться от музыки и от людей, которые, без сомнения, были довольны собой, поскольку со стороны мы выглядели, когда шли к двери, рука в руке, влюбленной парочкой. Мы знали, что нам нельзя разлучаться, и понимали, что, если хотим чего-то добиться, должны действовать. Но как? Каким образом? Итак, во-первых, мы должны держаться вместе, а во-вторых — не снимать своих одежд.
Я отвез жену к себе домой — вернее, к нам домой. Мы поднялись в гостиную и сели в кресла. Время ползло невыносимо медленно. Поначалу мы пытались обсуждать, что это все означает, но разговор не клеился.
Мы почти заснули, когда, около трех, меня словно встряхнула чья-то невидимая рука. Жена, прикорнувшая у меня на плече, увидела, проснувшись, такую картину: я стоял посреди комнаты, извиваясь всем телом, а пиджак трепетал на моей спине, точно приспущенный парус. Мне же довелось узреть, как жена взмыла к потолку; что самое ужасное — черты ее лица сделались расплывчатыми, будто она мало-помалу утрачивала связь с реальностью.
— О, Гарри! — воскликнула она. — Гарри, где ты? — Она дотронулась до меня, и сколь нежным было прикосновение ее пальцев, которые тянулись ко мне словно из другого мира; наши лица, ноги, руки — все исчезло. Тем не менее мы чувствовали ступнями пол и ощущали выступивший на ладонях холодный пот. А затем началась пытка. Я видел лишь небесно-голубое платье, мне казалось, что в наши одежды вселились злые духи, злобные и порочные. Нас разнесло в разные стороны, и теперь мы бессильны были воссоединиться. Я обнаружил, что нас влечет к открытому окну, и тут до меня донесся голос моей жены.
— Гарри! Гарри! — звала она как бы издалека, хотя мы находились в шаге друг от друга. — Гарри! Не оставляй меня, Гарри!
Я ничего не мог поделать. Нас вынесло в окно и повлекло над лужайкой. Наши одежды, по-видимому, вознамерились освободиться от нас. Как долго продолжалась беззвучная схватка в воздухе, определить было невозможно. Я знал только, что мы противостоим неведомому злу. Наконец ярость призраков, похоже, ослабела; по крайней мере, одежды стали выказывать признаки утомления. К тому времени, когда мы добрались до леса, они успокоились. Впечатление было такое, словно они отдыхают. Мне пришло в голову, что они, вероятно, стремились убить нас, однако не сумели осуществить свой замысел. Движение наше становилось все более медленным. Очутившись над просекой, мы с женой рухнули на землю у подножия огромного дуба и потеряли сознание.
Я пришел в себя незадолго до рассвета, от того, что вымок насквозь в ледяной росе. Какое-то мгновение я никак не мог сообразить, где нахожусь, но потом память возвратилась ко мне, и я огляделся по сторонам. Моя жена пропала.
Удостоверившись в том, что ее нигде нет, я побрел домой и, спотыкаясь, поднялся по лестнице в спальню. Там было темно, и я зажег спичку. Чиркая ею о коробок, я имел весьма смутное представление относительно того, где стою, но едва вспыхнул огонек, я увидел перед собой большое зеркало платяного шкафа, в котором отражался человек без головы, зато в вечернем костюме.
Я отпрянул, напуганный не столько отражением, сколько мыслью о том, что привидение вырвалось на волю и что наша схватка с демонами не принесла Желаемого результата Затем я зажег вторую спичку и повернулся к кровати.
На ней лежали бок о бок двое людей; присмотревшись, я различил на их лицах счастливые улыбки. Моя жена устроилась поближе к окну, а я расположился на своем привычном месте, в тени гардероба.
Мы оба были мертвы.
Перевел с английского Кирилл КОРОЛЕВ
Владимир Рожнов,
доктор
медицинских наук
СТРЕСС?
ЭТО КАК РАЗ ТО, ЧТО ВАМ НУЖНО!
«Ожидание гибели
торопит ее», — это известное изречение вполне применимо к рассказу Мервина Пика. Вооружась логикой, защитившись разумными доводами, герои рассказа отказались от совместной жизни — и остались один на один со своей
мятущейся душой. Ожившие одежды — это символ протестующих демонов подсознания, не
согласных с
подобным решением. Фантазия Пике доводит
трагедию сердец до литературного
символа,
однако, по
мысли
главного редактора
журнала
«Психотерапевт России», создателя
оригинальной методики психотерапии, костюмы героев вполне поддавались укрощению…
Д
вадцать пять веков назад Гиппократ сказал: «Медицина стоит на трех китах — нож, трава и слово». Понятно: хирургия, лекарства. Что касается слова, это и есть психотерапия. Но только ли слово в смысловом значении? Нет — и как оно произнесено, с какой эмоциональной тональностью, с каким скрытым подтекстом — одобрения или осуждения. Здесь целое море возможных нюансов и чувств, начиная с мимики и жестов говорящего, до степени понимания слушающего Все это — психотерапия.С чего начать?
Как советовал Чеширский кот: начнем с начала. Правда, с самого начала не удастся. Ибо никто не знает, когда оно было. Отца медицины Гиппократа мы уже выслушали, теперь послушаем собеседника из XVI века, доктора медицины, медонского кюре Франсуа Рабле, автора бессмертной книги о Гаргантюа и Пантагрюэле.
И вот доктор Рабле — есть основание считать его одним из основоположников психотерапии — настоятельно советует: любое зло, вызывающее ужас, в том числе болезнь и связанное с ней страдание, даже самую смерть, следует встретить смехом. Бедствия мира сего не страшат человека, умеющего смеяться.
В исследовании, посвященном творчеству Рабле, М.М.Бахтин приводит цитату из «Ночных дозоров» Бонавентуры (псевдоним неизвестного автора): «Есть ли на свете еще более сильное средство противостоять всем издевательствам мира и судьбы, чем смех! Перед этой сатирической маской испытывает ужас сильнейший враг, и само несчастье отступает передо мною, если я осмеливаюсь его осмеять! Да и чего, черт побери, кроме осмеяния, заслуживает эта земля вместе со своим чувствительным спутником — месяцем!»
Врач Рабле сонм болезней и причиняемых ими страданий считает проявлением «издевательств мира и судьбы». И указывает на смех как надежнейшее лечебное средство. На врачующее действие смеха указывали и величайшие авторитеты медицины древности — Гиппократ, Гален, Авиценна
Задержу внимание читателей еще на одном сочинении, что лежит передо мной на столе. Оно была опубликовано в Амстердаме на французском языке в 1776 году. Я глажу рукой характерный для XVIII века переплет из телячьей кожи, испытывая при этом такое знакомое всем библиофилам наслаждение от прикосновения к старой книге, с неповторимым мастерством воспетое Анатолем Франсом в его эссе «Любовь к книгам». Читаю заглавие «Размышления над великими людьми, которые, умирая, шутили». Книга эта не только у нас, но и во Франции мало известна, как и ее автор — М. Деслвнд. В сочинении приведены факты не только стоического поведения многих знаменитых людей перед лицом смерти, но и их ироническое, шутливое отношение к ней Буквально можно сказать, что люди умирали смеясь, действенным лекарством смеха смягчая трагизм неприемлемого разумом факта смерти В ряду прославленных имен — философов, общественных деятелей, полководцев — есть и доктор Рабле, о подлинной жизни которого сохранилось больше вымыслов и анекдотов, нежели достоверных фактов Однако весьма правдоподобно выглядит картина последних мгновений великого пересмешника — совсем в духе созданных им героев
Пойди, сказал он пажу кардинала Жане Белле, пославшего справиться о состоянии умирающего, и скажи своему господину, что я ухожу искать «Великое быть может», оно в гнезде сороки-воровки, которая утащила его на своем хвосте, а что касается тебя, то ты навсегда останешься глупышкой. Задерни занавес — фарс сыгран. С этими последними словами великий писатель и врач Франсуа Рабле умер.
Герои Мервина Пика слишком серьезно относились к себе и своим переживаниям, будь они почитателями доктора Рабле, пара осталась бы жить.
Впрочем, гениальный лекарь предложил лишь один из вариантов лечения души За это время психотерапия ушла далеко вперед Поговорим о том, чем она могла бы помочь мятущимся героям рассказа.
Еще с 50-х годов нами ведется разработка — в теории и клинике — методик эмоционально-стрессовой психотерапии (ЭСП). Последние 15–20 лет она интенсивно применяется при лечении больных неврозами, алкоголизмом и психоматическими нарушениями. Иногда вызывает недоумение сам предложенный для этого способа лечения термин Существовал взгляд на психотерапию как на антипод стресса, а мы предлагаем лечить стрессовыми состояниями Позвольте, где же логике? Обратимся к создателю учения о стрессе, канадскому патофизиологу Гансу Селье Понимание ученым эмоционального стресса диалектично Его влияние на организм и личность может быть болезнетворным, приводить к нервным и психосоматическим нарушениям, а может выполнять и лечебную роль. Стресс не только отрицательное напряжение, но и положительное, не одно разрушение, но и созидание Да ведь и сама жизнь — стресс, полная свобода от него, по выражению Ганса Селье, означает смерть Все это дает основание видеть в стрессе не только врага, но и союзника а борьбе с болезнью. Особенно если борьба ведется средствами психотерапии наиболее для этого предпочтительными.
Психотерапевтический процесс не может быть просто пассивным утешением больного, оберегающим его от дополнительного волнения. Наоборот, обращенный к сфере эмоций, он должен вызывать их — порою потрясением глубины личности, приводя тем самым ее к обновлению, превращая как бы в заново рожденную. Нам созвучна мысль известного отечественного психотерапевта С.И. Консторума, психотерапия должна более походить на хирургическую операцию, чем на наложение бальзамической повязки. Чтобы убеждение обрело внушающую силу, оно должно воздействовать на эмоциональную сферу человека, область его чувств, переживаний. Тогда оно превратится в самовнушение, обретет силу веры, а она, как известно, горами движет!
ЭСП адресуется как к сознанию, так и к сфере бессознательного, а правильнее сказать — к обогащающему взаимодействию этих двух сторон психики.
Какие практические методы ЭСП предложены нами?
СОКРАТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ. Восходит в своей основе к учению великого философа древней Греции Сократа (V–IV вв. до н. э.). Это эмоционально насыщенная психотерапевтическая беседа, во время которой врач не навязывает больному свою точку зрения, не поучает его, а путем точно поставленных вопросов и умелых рассуждений, порой остроумных замечвний, проникнутых доброжелательным юмором, стараясь устранить беспокойство и тревогу пациента, подводит его к объективной оценке жалоб, своего состояния и окружающих его людей.