"Я у себя одна", или Веретено Василисы - Михайлова Екатерина Львовна 21 стр.


— Покажи, как это сделать.

— Показать? Легко!

Клетку у нас обозначает, естественно, наш обычный многофункциональ­ный стул — серенький такой, складной. Секач, поигрывая могучими мыш­цами, — а сама Таня, надо заметить, женщина стройная и крепкая, сложена прекрасно, и не как нынешние фотомодели, а примерно как голливудские звезды пятидесятых, "все при ней" — подходит к клетке. К той самой, где в "первом действии" валялась в луже нелюбимая и беспомощная Хрюшка. Грозно так подходит, но сдержанно; примеривается... и ка-ак швырнет этот ненавистный стул о дальнюю свободную стенку! Кто-то из аудитории аж пискнул — не от страха, а от восторга.

— Вот так, примерно. Еще показать?

И мы повторяем это и второй, и третий раз — да так, что стул пару раз крутанулся в воздухе. Поменялись ролями — понятно, что ломать клетку было сподручнее из роли Секача — и Таня, уже сама от себя, говорит:

— Я бы хотела, чтобы они все вместе, синхронно и слаженно слома­ли все клетки! И эту — еще разочек, только медленней. И все вместе.

Что звери и сделали. Секач, Волчица, Слон, Жираф и Коала. Уже без грохо­та и больших усилий, зато вместе, синхронно и красиво. И мы догадываем­ся, что речь идет о воссоединении изолированных частей, о превращении "зверинца" в какую-то более естественную среду, где у каждого есть свои права и границы.

Когда группа делилась с Татьяной чувствами, возникавшими по ходу ее работы, было сказано много важных вещей, в самой работе остававшихся "в подтексте". Например, об опыте саморазрушения — скверной едой или идиотскими же диетами, трудоголическими подвигами или жизнью с ежедневно унижающим партнером. Например, о своих внутренних Жерт­ве и Агрессоре — у кого же их нет? — и о том, откуда они взялись имен­но такие; что называется, кто научил. О контакте со своей детской или подростковой — особенно подростковой — частью; о нежелании быть женщиной именно в этот период. О том, что некоторых из нас материн­ство — одобряемая, "санкционированная" обществом роль — примиряет с нелюбимыми, неприемлемыми аспектами женской жизни, словно дает раз­решение быть женщиной... Но "почему-то" как раз в этой роли мы порой становимся агрессивны,

поедом едим

себя и других. О непростых отноше­ниях с менструальным циклом, чувстве брезгливости и страха перед нор­мальным функционированием своего тела — и вновь о том, откуда такое немилосердное отношение к своей женской природе, где и от кого мы на­брались представлений о "грязной" телесной сущности. О депрессии, ког­да хочется повернуться спиной ко всему миру. О спасительной любозна­тельности. Об отношении к внутренней мужской части — если бывает "внутренний ребенок", то как же без "внутреннего мужчины"? В общем, о важных и разных вещах.

Как и любая другая, эта работа могла повернуть совсем в другом направле­нии: не появись яркий образ дикого Поросенка, я все равно спросила бы, давно ли Хрюшка сидит в клетке и как она туда попала; "детская" тематика от нас никуда бы не делась. А может быть, мы вышли бы на прямой разго­вор пленницы и самой Татьяны — наверняка им нашлось бы, что сказать друг другу. Когда мы разыгрываем наши истории, "ключ" не столько в тео­риях и интерпретациях, сколько в реакциях, спонтанно возникающих чув­ствах и ассоциациях героини: холодно... теплее... горячо, вот оно! Могло быть пять других историй, но родилась все-таки эта. Между прочим, непов­торимость процесса — часть его ценности: мы же все понимаем, что в дру­гой группе или в другой день Татьяна рассказала бы другую сказку — и в ней тоже была бы своя правда. Но в этот раз все получилось на одном ды­хании — с одышливым трудным вдохом и резким взрывным выдохом. Вся работа заняла меньше часа, нас в тот день ждали еще четыре.

Может, мне бы и хотелось сказать, что "с тех пор они жили счастливо", а Таня питается одними полезными продуктами и больше не нуждается в "вечернем жоре", но... не скажу. Во-первых, я этого просто не знаю, по­скольку работа из недавних, а жизнь продолжается. А во-вторых... Сама Та­тьяна в конце дня сказала:

— Для меня это была история не про еду, а про право на жизнь. Вот даже так.

Но разве бывают истории просто про еду? Конечно, нет. Во всяком случае, в нашей работе. Желание

увидеть больше

— вот что приводит в группу самых разных женщин, это наш "общий знаменатель". Те, кто настроен ре­шать проблемы в том виде, в каком они обнаружились, ищут других спосо­бов. Есть таблетки для снижения аппетита, есть аналогичные "таблетки" для всего на свете — они гораздо популярнее, их много, о них легче рас­сказывать знакомым. Обсуждать новую диету или любое другое принятое средство можно без особых усилий и почти с кем угодно. Обсуждать свою работу в группе, несмотря на то, что при ней присутствовали и в ней уча­ствовали другие люди, — почти невозможно. Или незачем. Не все пути ве­дут в темный лес. Туда обычно отправляются либо те, кто искушен в таких путешествиях и знаком с их возможностями, либо те, кому именно сейчас туда почему-то очень нужно попасть.

До зарезу...

ИСТОРИЯ ВАРИНОГО ВЕЕРА

Варя — очень красивая молодая женщина. Второй брак, второе высшее об­разование, неброская грация в каждом движении, светящийся в глазах ум и то, что англичане без обиняков называют "породой". В группах таких жен­щин выбирают на роли благородных героинь, волшебниц и загадочных со­перниц. Чувствуется некоторый отзвук строгого воспитания на кавказский манер, склонность промолчать, отвести глаза, сдержаться — возможно, себе во вред. Собственно, и тема ее работы — невозможность выражать чувства.

Вредная приставала-ведущая, то есть ваша покорная слуга:

Что, любые?

Варя (глядя в сторону):

Ну, лирические.

Ведущая:

Это какие?

Варя:

Ну, любви

(краснеет).

Я встречаюсь с одним человеком, у него семья, у меня семья, я ничего не хочу разрушать, но почему я ска­зать-то ему не могу? Сразу ком в горле, как будто душит.

Ведущая:

Что бы могло быть для тебя результатом твоей работы?

Варя:

Понять, что душит. С любовью я, может, и сама разберусь. Есть две меня — одна на публике, где я остроумна, общительна, душа компании. Он, между прочим, тоже. И есть я придушенная, слова сказать не могу...

Ведущая:

Давай посмотрим, как это. Где будешь ты — Блестящая, Душа компании?

Варя:

Вот здесь. Я свободна, защищена, как будто у меня есть... не знаю, ширма? Маска?.. Большой веер!

Ведущая:

Кто мог бы сейчас стать твоим Веером?

(Варя выбирает из группы Веер, меняется ролями.)

Варя (в роли Веера обращается к воображаемой публике):

На мне столько всего нарисовано, я переливаюсь, играю. Смотрите все, какие мы красивые, разные, подвижные!

Ведущая:

Веер, скажи своей хозяйке, что у тебя с изнанки.

"Веер" (поворачиваясь к "Варе"):

Я защищаю тебя. Без меня ты беспо­мощна, тебе страшно. Я с тобой много лет.

Ведущая:

Давай увидим, что же без него — когда хочется сказать о важных для тебя чувствах, но не получается.

Варя меняется ролями, вновь становясь самой собой. Исполнительница роли Веера остается там, где шумно и "все в порядке", а сама Варя делает шаг в сторону — там в нашей условной реальности предполагается свида­ние с "человеком, которому не получается сказать...".

Варя:

Здесь я как голая. Ужасно. Вот уже и ком в горле.

Ведущая:

Выбери кого-нибудь на роль этого ощущения, поменяйся с ним ролями.

Наша героиня в роли Кома в горле заходит за спину "Вари" и резким дви­жением захватывает ее сзади за шею:

"Ком":

Молчи, а то хуже будет.

(Кто-то из группы не выдерживает, охает: "Как насильник в подворотне!". Меняются ролями, повтор.)

Ведущая:

Варя, это было с тобой раньше?

Варя:

Да. Это первый муж. Так просто, оказывается!

Комок в горле превращается в Первого Мужа и получает новые, только что вспомнившиеся тексты, как-то:

Варя (в роли Первого Мужа):

Молчи, овца. Молчи, а то хуже будет. Не­чего тебе встречаться с подругами, все бабы сволочи и прости­тутки. Молчать, говорю!

"От себя" она ничего не может ответить, полностью раздавлена, парализо­вана и действительно опускается на колени, зажимая уши руками. По ми­зансцене похоже на оральное изнасилование, по словесной ассоциации — конечно же, "молчание ягнят". Группа в ужасе: женщины очень болезнен­но переживают момент встречи с "жертвой в себе", а кто из нас никогда не бывал в этом состоянии?

Ведущая:

Варя, кто мог бы помочь?

Варя:

Никто не поможет. Я должна справиться сама.

Ведущая:

Да, но сейчас ты у кого-то можешь взять силы, чтобы проти­востоять, победить.

Варя:

Не знаю. Это должна быть женщина, только сильная, очень. Я не знаю таких. Разве что амазонки какие-нибудь подойдут.

И мы разыгрываем сцену, в которой действует отряд амазонок. Их три: мо­лодая, постарше и предводительница. Едут верхом — что-то вроде дозора. Видят ругающегося "мачо". Варя, меняясь ролями с каждой из них, совер­шенно неожиданно для себя сильным, звучным голосом задает им реплики. Вот какие:

— Отойди, мужик, а то как бы конем не зашибить.

— Что он там говорит?

— Все в порядке. Этот — не проблема.

Возникает маленькая рабочая трудность: боевой клич амазонок. Никто не знает, как он должен звучать, но каждая из нас легко может представить этот звук, обращающий врагов в паническое бегство, не правда ли? Варе не кричится, хотя "немота" и "паралич" прошли. Вопим хором, всей груп­пой, помогаем Варе "раздышаться", добавляем звуковых деталей вроде сту­ка копыт и звона оружия... Наконец, в роли Предводительницы Варя изда­ет тот самый боевой вопль, от которого кровь стынет в жилах. Подхватыва­ем. (Уж не знаю, что подумали случайные субботние прохожие.) Звук по­лучается одновременно страшный и красивый. С минуту работаем в режи­ме эха — если сначала Варя голосом пристраивалась к нашему хору, то те­перь группа отвечает на ее боевой клич. Кто-то залез на подоконник, кто-то сел на пол; мы все еще и раскачиваемся в ритме конской рыси... Подтя­нутая молодая девушка Люба совершенно непроизвольно сдирает с себя "офисную" заколку и оказывается обладательницей буйных кудрей. В об­щем, "невидима и свободна", как выкрикнула в ночное небо героиня люби­мого многими романа — кстати, и она была при этом нагой. Занимает все это не больше минуты, а тем временем

Три могучие неторопливые воительницы надвигаются на Первого Мужа, продолжающего повторять, как заезженная пластинка: "Молчи, овца. Мол­чи, а то хуже будет. Сволочи. Проститутки. Молчи, овца". Сочетание же­ноненавистнического текста с явной неспособностью противостоять ама­зонкам "по делу" порождает неожиданный комический эффект: грозные воительницы, а за ними и вся группа начинают безудержно хохотать. Варя все это время в роли Предводительницы. "Русский мачо" прижат к стенке, где ему и велено оставаться. Боевая задача выполнена. Теперь — освежиться в речке.

Практически каждая женщина может вспомнить какое-нибудь залихват­ское купание нагишом — правда, не верхом на боевом коне, но уж это дело воображения, соединенного с реальной памятью физической свободы, раскованности, острых и радостных ощущений. Вот мы и вспоминаем: визг, смех... Между тем, в этой совершенно не обязательной коротенькой сцене присутствует еще нечто — связанное с потребностью смыть с себя следы унижения, охладить до нужного градуса пламя мстительного гнева и вый­ти из воды иной, чем в нее входила. Кроме того, оказывается, что быть "го­лой" — спонтанной, естественной, такой, какая есть, — не только не уни­зительно, но правильно и легко. Варя прощается с боевым дозором:

Варя:

Спасибо. Вы — моя сила. Я теперь знаю, что это тоже во мне есть.

"Амазонки":

Если что — только позови.

Наша "сцена" вновь пуста, в углу — забытый Веер, в другом — пара стуль­ев, там предполагалась встреча с возлюбленным. Мы никого не вводим на роль этого человека, поскольку не в нем дело; его стул остается пустым. Вот что говорит наша героиня:

Варя:

Я не знаю, что будет завтра, но сегодня я тебя люблю и хочу, что­бы ты об этом знал. Жизнь слишком коротка, чтобы молчать и ждать.

(Поворачиваясь к Вееру.)

Ты — часть меня, но нужен не всегда. Я могу обращаться к тебе для удовольствия, для игры, а не от страха.

Какая, в сущности, связь между веером, любовью, давним унижением, наго­той, немотой и могучей силой амазонок? Веер — принадлежность кокетки, провоцирующей мужчину, но не делающей искренних шагов навстречу, не рискующей эмоционально. "Веер" в широком смысле позволяет не быть от­кровенной ("голой"), оставаясь привлекательной ("блестящей"). Самое яр­кое выражение этой двусмысленной позиции — веер стриптизерши. Это, конечно, часть традиционной женской роли, искусства очаровывать и "на­пускать туману", кружить голову и демонстрировать свою успешность, уве­ренность, шарм. Об этом самом "веере" написано и сказано немало, причем в основном это наблюдения либо мужчин, либо таких женщин, которые ревнуют к успеху у противоположного пола и не являются обладательни­цами "веера", не владеют этим искусством. Восхищение и раздражение, азарт преследования и упреки в адрес "коварной", "разбивающей" серд­ца — чего там только нет. Впрочем, нет одного весьма существенного ком­понента человеческого общения — сопереживания, понимания. "Веерные" ситуации предполагают отношение к женщине как к красивому объекту, не имеющему собственных чувств. В общем, это вполне соответствует одному из печальных "допущений" традиционной женской роли: "чувствовать" и уж тем более "проявлять чувства" означает "страдать". Не потому ли "вла­дение веером" рассматривается как одно из важнейших женских искусств, порой прямо отождествляемое с женственностью?

В Вариной работе связь блестящего "фасада" с эмоциональной безопасно­стью названа, так сказать, своими словами, как и ограничения такого игрово­го, чисто внешнего поведения. В близких отношениях, будь то любовь, дружба или конфликт, "веер" не помощник: он не согреет, а если отношения становятся невыносимыми, им не отобьешься. Варина травма (следы разру­шительных, унижающих ее отношений) не изжита, не отработана — "синя­ки на горле" и "следы оплеух" только лишь прикрыты. Она сама изумляется тому, сколько в ней подавленного гнева и как трудно его выражать. Но без противостояния, без выхода из роли "овцы" ничего не получается — спо­собность откровенно выражать чувства связана, заблокирована — и даже кажется, что намертво. "Амазонки" — это собственная Варина сила, способ­ная защитить без излишней разрушительности, держащая себя не под спу­дом, но в узде. Интересны в этом смысле образы коней. Известно высказыва­ние Фрейда, описывающее соотношение Эго и бессознательного как соотно­шение всадника и коня. (Меньше известно другое: создатель психоанализа лошадей недолюбливал и несколько побаивался; параллелей с его отноше­нием к женской силе проводить, так и быть, не будем). Амазонки из Вариной работы абсолютно органичны верхом, они, что называется, родились в седле и даже говорят в ритме конского шага, а купаются, не слезая с коней. Репли­ка "Отойди, мужик, а то как бы конем не зашибить" может пониматься по-разному, но один из ее смыслов примерно таков: соединение со своим бес­сознательным дает силу, а силой правят умело. (Кстати, в реальном мире Варя прекрасно водит машину.) Удивительны "биографии" этих персонажей, их связь с общим смыслом работы. Молоденькая — инициация боем (ну, не боем — так, небольшим оперативным мероприятием), и это Варина ситуа­ция. Средняя — не одинока, рядом "боевые подруги", и это тоже Варина си­туация (в группе, по крайней мере). Предводительница, видящая дальше других и оценивающая обстановку, — это тоже Варина ситуация: ее жиз­ненный опыт оставил "боевые шрамы", но она готова быть мудрой в роли Предводительницы и знать, что делать. Боевых кличей, по сути, два: грозный и озорной. Не крикнув "первым голосом", не крикнешь и вторым.

Назад Дальше