В коротенькой сцене с амазонками (в реальном времени она вся заняла девять минут) Варя входит в контакт, "соединяется" со своей внутренней силой, с ролью Вари-воительницы. Многим женщинам это состояние знакомо лишь по опыту житейских коллизий, связанных с опасностью, грозящей детям ("Когда я защищаю ребенка, я никого не боюсь и ничего не стесняюсь"). "Внутренний ребенок" каждой из нас порой точно так же нуждается в защите; ощутить свой "отряд амазонок", стоящий на страже личных прав и границ и готовый за них воевать, бывает крайне важно. В других группах с другими сюжетами и героинями мне случалось встречаться с Медведицами, Тигрицами, Валькириями, делавшими примерно то же, что Варины Амазонки.
Здесь приходит в голову любопытная культурно-историческая подробность. У Вари в роду есть неполный, смутный образ покорной кавказской женщины. Амазонки — как легендарные, мифологические персонажи — перекрывают этот образ, не отменяя "родовой правды", но изменяя ее: архаические воительницы, заслоненные более поздними "овечками" патриархальной культуры, никуда не делись, их нужно только вспомнить, "позвать". Не берег ли Понта Эвксинского патрулирует маленький отряд?
Когда участницы группы после этой работы говорили о чувствах, о связи этих чувств со своим опытом, было много смеха и много слез — как будто Варина история выпустила на свободу, "разрешила" эти прямые, неотредактированные реакции. Речь шла о любви и о насилии, о красоте "вееров" и о зависти, о немоте и о страхе отвержения, о ничего не забывающем теле и о живущей в нем душе... Кое-что из этого разговора, его ассоциаций вошло в мои комментарии, а кое-что навсегда осталось в той группе и в том субботнем дне и принадлежит только им.
Вы можете спросить, состоялось ли впоследствии объяснение, были ли произнесены слова любви? Сказать по правде, не знаю. Хотя с Варей мы с тех пор и виделись, мне показалось совершенно невозможным спрашивать: ну как, мол, призналась? Оставим это подружкам и соседкам — в группе Варя работала не с отношениями с конкретным человеком, а с проблемой. Все, что было ею сделано, сделано для себя, а уж как она распорядилась своими находками и к каким решениям пришла, это, как говорится, совсем другая история.
Сюжет, между тем, кажется не совсем законченным... Возможно, сейчас самое время рассказать удивительный сон, приснившийся удивительной женщине много лет назад. Намеренно не цитирую по литературному источнику, поскольку такой сон мог бы присниться многим: пусть он останется анонимным, не имеющим "авторства". Перед сновидицей явилась ее Судьба, держа в одной руке Любовь, а в другой Свободу, и сказала: выбирай. Мучаясь, как и полагается при столь серьезном выборе, сновидица все же выбрала Свободу. И Судьба сказала ей: "Да будет так. И поскольку ты сделала правильный выбор, может быть, однажды я вновь приду к тебе — с Любовью и Свободой в одной руке".
ИСТОРИЯ ПРО ТОНИНО ТЕЛО
Тоня — Тоша, как она просила себя называть — женщина маленькая, "аккуратненькая", с неожиданно мощным, звучным голосом и неожиданной же скованностью в движениях. Она приехала на тренинг аж из другого города: "У меня, девочки, такая тема, что в наших краях я бы не решилась ни за что. Такая, знаете, неприличная совсем". Неприличным считается и называется многое: прямой разговор про деньги, про секс, про власть, про месячные — да мало ли! Так что пришлось уточнять, и вот что получилось.
Тоша:
Оказалась я, девочки, свободной женщиной тридцати семи лет. Дети выросли, муж ушел, да оно и к лучшему. Гуляй — не хочу. А гулять мне мешает тело. Пока на меня внимания не обращают, оно помалкивает, вроде как и в порядке. Как только какой мужчина глаз положит — все. Уже ничего не хочу, ничего мне не надо, как в той байке про кота — "еще пятнадцать минут поблядую и пойду домой молоко допивать". Вот чего сказала, вы уж извините, из песни слова не выкинешь. И ведь я не рыба какая холодная — это нет, а оно мне не то что во все тяжкие пуститься, оно пройтись с интересным мужичком не позволяет. Ну, то есть, пройтись как надо. Шкандыбаю Буратиной, срамота одна, какие там шуры-муры!Ведущая:
Тоша, а что бы могло быть результатом работы?Тоша:
Да как-то надо бы полюбить его, проклятущее, помириться, что ли?Ведущая:
А для этого придется его послушать, слово ему предоставить — готова?Тоша:
Ну куда же деться — уж пусть здесь выговорится. Готова! Вот чего я трепыхаюсь, ведь аж колотит! Женщина взрослая, рожала, любила, вполне еще ничего, а хуже, чем на примерке у портнихи.Ведущая:
Ну, давай с примерки у портнихи и начнем. Что будем шить? Деловое, вечернее, соблазнительное, незаметное — что?Тоша:
Ой, я вспомнила, как выпускное в институте шила — ужас! Ведь тоже уже не девочка была...Ведущая:
Выбирай, Антонина, Портниху.Последующая сцена знакома многим: "У Вас слишком широкие плечи (круглая спина, узкие бедра, большая грудь, маленькая грудь, короткая шея, длинные руки, полные ноги, худые ноги — вообще все не такое), это Вам носить нельзя". Назначение одежды — спрятать дефекты. Они препарируются подробно, при неподвижности и полураздетой беспомощности жалкого одеревеневшего тела, с озабоченным выражением "доброй тетеньки", которая знает, как лучше. Роль дает ей право ничего не смягчать и вонзать свои "булавки" куда захочет. Она-то знает как лучше, да только тело попалось совершенно неподходящее — и надо же, еще на что-то претендует, собирается внимание к себе привлекать! Вроде бы и совершенно не на тему: не о мужчинах, не о сексуальности, но что-то в этой примерке "цепляет" и подсказывает: на тему, еще как на тему. Такая наша Тоша несчастная, так ей хочется сбежать из этой примерочной, так ей уже не нужно никакое платье, что и впрямь она начинает "шкандыбать Буратиной".
Ведущая:
Тоша, что говорит тело, что чувствует?Тоша:
Меня здесь нет, мне ничего не нужно, ничего не хочется.Ведущая:
А что на самом деле говорит Портниха?
(Обмен ролями, за Портниху говорит сама Тоша.)Тоша (в роли Портнихи):
Ты создана не для того, чтобы на тебя смотреть, тебя любить. Не в свои сани не садись, будешь нелепой. Твое дело — работать, быть полезной, тебя за полезность и держат. Вся эта любовь — глупости сплошные, я тебе добра желаю, а мужикам-то, ясно, чего надо. И хорошо, что каракатица: тихонечко, бочком, так и проживешь. А от красоты одни неприятности.Ведущая:
Кто ты на самом деле, Портниха?Тоша (в роли Портнихи):
Дак кто, ясно кто. Кто прошмандовке-то этой шил, пока соплей была? Тетка я ее по матери, Зинаида. Говорила я Райке: пропадешь сама и девку погубишь. Нет, ей все любо-овь подавай. И что она с той любви поимела, кошка драная? Как после абортов валяться — так Зиночка, раз чуть Богу душу не отдала, коновалы наши чего-то там недоскребли, просила девочку не оставлять, прощения просила за свое беспутство. А Тоньке чего говорить каждый раз? Чем мамочка так болеет, что у тети Зины гостить приходится? И за что Райке девка такая золотая — ума не приложу. Я, конечно, воздействовать старалась, как могла. В смысле воспитания.Ведущая:
Да, тетя Зина, Вы старались, как могли. И не без успехов. Скажите, а Вы счастливы?Тоша (в роли Портнихи):
Какое! Скажете тоже, женщина! Глупости сплошные!Ведущая:
А есть ли что-то, что Тоне важно услышать от Вас, а Вы ей этого так и не сказали?Тоша (в роли Портнихи):
Как не быть, есть. Антонина, а ведь и я перед тобой виновата. Я тебя маленечко это... настраивала против матери-то, вот. Ну и говорила тебе лишнего, что уж там. Ты девочкой симпатичная была, а я все каркала, мол, коленки вместе, жопой не верти, куда обтянулась! Ой, смех и грех, я ж тебе шила как на себя — мешок с кружавчиками, фасон "богадельня". А вышло все навыворот: мне в сорок восемь все подчистую вырезали по женской части, а Раиса в тот же год еще и замуж вышла. И ухаживала за мной, словом не попрекнула, она добрая у нас, Райка-то. Дело прошлое, завидовала я ей. Я ведь старшая, я за нее всю жизнь в ответе была, а с поручением таким ответственным не справилась. Я пахала, а она любила: как же не обидно — обидно! Я воспитывала, а она оторвалась. Может, и гуляла так сильно назло моему воспитанию. Но это дела наши, между сестрами всякое случается, а тебе досталось ни за что. Тонька, племяшка, не слушай меня, дуру старую. Да верти ты чем хочешь, ты у нас еще некоторых молодых поаппетитней будешь!Ведущая:
Разрешаете, значит, тетя Зина?Тоша (в роли Портнихи):
Сама разберется, умная. Ты это, Тонь, если что пошить... ну повеселей там, понарядней — я могу, я еще нитку без очков вдеваю. Мне ведь тоже охота в руках красивое подержать!(Обмен ролями).
Тоша:
Спасибо, тетя Зина. Я знаю, ты ничего плохого не хотела. Я из твоих наставлений давно должна была вырасти, как из твоих мешков с кружавчиками.(К ведущей)
Я еще хочу с мамой поговорить.Ведущая:
Выбирай кого захочешь на роль Мамы, поговоришь.Тоша:
Мамуля, я очень рада, что твоя жизнь устроилась. Кто бы что ни говорил, ты для меня всегда была самая лучшая, самая красивая. Ты и сейчас у нас интересная женщина. Вот скажи, у тебя бывало так, что на тебя мужчина внимание обратил, а тебе это не в радость? Это нормально?(Обмен ролями).
Тоша (в роли Матери):
Все нормально, что для тебя хорошо. Я мужчин выбирала сама: он не охотник, а я не утка. И у тебя глаза есть, интерес-то взаимный! А еще я тебе скажу, дочка, что много лет мне перед тобой как-то неловко было — семью не сохранила, что за пример для девочки, город-то маленький. Не так уж я и гуляла, но молодая же была, жить хотелось, любить. Зинка, конечно, тебя по-своему воспитывала, но я всегда знала, что ты моя девочка и все поймешь. И мужики мои всегда знали: любовь любовью, но дочь у меня на первом месте. Домой не водила, ни-ни. Романы романами, но чтоб тебя ничего не коснулось, ни боже мой. Это как крутиться приходилось, просто семнадцать мгновений весны! Ты ведь ничего такого не думала, а?(Обмен ролями).
Тоша:
А вот и думала! Мама, ну сама посуди: ты по дому носишься, марафет наводишь, вся незнамо где, глаза горят — "на репетицию новогоднего "огонька"". Видала я эту твою репетицию, еще машина у него была, "жигуль" вишневого цвета. Все тишком, все молчком, у тети Зины не спросишь — она гадость какую-нибудь скажет. Ну что я должна была думать? Я и стеснялась тебя, и гордилась, и любила, и зла моего на тебя не хватало! Я из-за всего этого чуть в девках не осталась, замуж вышла за нудного придурка — пусть, думаю, не хорошо, зато правильно. Ну что молчишь, скажешь, не так?Тоша (в роли Матери):
Тоня, я хотела как лучше! И Зина хотела как лучше! Чем тебе помочь-то теперь?Тоша:
Помиритесь с теть Зиной, совсем помиритесь. Не надо мне этих ваших "дело прошлое", я еще жить собираюсь. Мне этот раздрай внутри ни к чему.И мы делаем короткую сцену полного и окончательного примирения сестер — со всеми положенными по-родственному "шпильками", с откровенными признаниями в зависти и конкуренции, с припоминанием обид и прощением за них. Зачем? А вот зачем: Тоша полна противоречивых чувств и к матери, и к тетке; по своим — и очень понятным — причинам они нагрузили ее противоречивыми, конфликтующими установками в отношении мужчин, "приличного" и "неприличного" поведения, права на собственную сексуальность. У этих немолодых уже женщин все сложилось и случилось, и, разумеется, на эти жизни наша работа никак не распространяется. А вот образы мамы и тетушки внутри самой Тоши — это другое дело. Здесь можно разрешить конфликт, снять мучившее ее с детства противоречие, получить благословение не повторять ни тот, ни другой сценарий.
Разумеется, в сцене примирения в ролях то тетки, то матери работала сама Антонина, иначе и смысла нет. Азартно, между прочим, работала. С куражом, с хулиганством, с очень большой иронией по адресу своих старух — и с любовью. Боже, сколько в этом ворчливом "саммите" было любви, какие мощные темпераменты схлестнулись, как Тоша, становясь то Раисой, то Зинаидой, на глазах наполнялась еще большей энергией, чтобы не сказать страстью! И вовсе это была не "бытовуха" про жизнь в маленьком городе сексуально неудовлетворенных женщин, хотя и эта тема присутствовала, куда ж ее денешь — по правде так по правде. Но правды этой оказалось много больше, чем обещал в начале наш "психодраматический лубок". Бедная возможностями, неласковая жизнь — и не убитое ею желание праздника, красоты, счастья. Неблагополучное во всех отношениях окружение, где годами пьют и тупо смотрят телевизор, а еще время от времени вешаются, бьют смертным боем и насилуют, да и у женщин есть свои способы изводить так называемых близких — и горячее стремление жить иначе, раз уж не самой, то хотя бы детям создать это "иначе". Жесткий диктат житейской нормы, когда и в тридцать пять "уже все" — и живое женское нутро, тоскующее по чувствам и создающее эти самые чувства почти на пустом месте, из ничего. "Особенности национальной практики" физического унижения, чтобы не сказать отрицания женщины любого возраста, в том числе и через полное пренебрежение свойствами и потребностями ее тела. И — немыслимая жизнестойкость этого самого тела, которое по всем законам анатомии с физиологией должно было бы уже давно превратиться в землеройную машину, трактор, мортиру или просто бесчувственную тушу, а оно, черт подери, чувствует и надеется чувствовать еще! Много чего там было...
А заканчивали мы так, как придумала сама Тоша в ответ на мой вопрос: "Что тебе нужно, чтобы не только примирить в себе эти два голоса, но и физически принять свое тело, свою чувственность?" Финал получился фантастический. Итак: мать и тетка собирают Тошу на праздник — разумеется, новогодний "огонек", только настоящий. (В их конторе как раз недавно появился один интересный разведенный господин, бросающий на нашу героиню недвусмысленные взгляды, от которых она до сей поры не знала куда деваться — это в реальности, как и приближающиеся новогодние возможности.) Пока не настал знакомый столбняк — "и хочется, и колется, и мамка не велит", — старухи дружно заявили: все как сама захочешь, только как сама захочешь, будет настроение — гуляй, это твое прекрасное тело и твоя жизнь. И предложили "на удачу в амурных делах" собрать "девушку" на праздник по старому ритуалу — так собирали невест один раз, а королев — почаще.
Начинается все, понятное дело, с мытья — и Зина с Раей свою "младшенькую" парили в баньке, притом младенческие присловья типа "С гуся вода, с Тонечки худоба" чередовались с присловьями не вполне приличного свойства. Вся группа "на подхвате" подавала то веник, то реплику, нахваливая ее фигурку, волосы, подтянутый животик, даром, что двоих родила, и прочая. Потом было само одевание — и это было красиво! Чтобы в нашей психодраматической купели и перед зеркалом действовать было ловчее, Тоша и в самом деле кое-что с себя скинула — ну, не разделась догола, но осталась в топике и колготках. "В ролях" потрясающего белья и волшебного платья выступали ее собственные, не одну командировку видавшие вещи: приличные, удобные, немнущиеся. То есть одевали мы ее вполне по-настоящему. И каждая могла, передавая из рук в руки практичную трикотажную юбочку, сказать свою фантазию о том, что бы это могло быть и какие ощущения в теле такая вещица вызывает. Заканчивался ритуальный путь каждой вещи в руках Зинаиды с Раисой, которые вдвоем ее на Тошу одевали — строго вдвоем, симметрично, согласованно. А перед Тошей было еще и Зеркало — конечно же, живое. И по мере того, как наша героиня разрумянивалась и оттаивала, Зеркало чутко отслеживало все ее невольные жесты, позы, движения: вот плечиком повела, вот вздохнула — ах... Причесывала ее Зинаида, но причесывала наоборот: не забирала волосы под повойник, как в свадебном ритуале, а из маловразумительного хвостика с заколкой освобождала, расчесывала, разглаживала, раскладывала по плечам. А мама Рая попудрила ей носик и дала "на удачу" какую-то особенно "счастливую" губную помаду. И все это время Тоша проговаривала все свои ощущения, совершенно реальные в этой нереальной, сказочной ситуации, "возвращала" себе живое, чувствующее тело.