— У тебя есть девушка — эта дублерша действительно твоя девушка, да? — спросил Карл.
— Да, Карл, совершенно верно, — сказал ему я.
— Рад слышать, Билл, — тут ходили противоположные слухи, — сказал Карл, сверля меня единственным глазом.
— Эсмеральда — моя девушка, и в эту пятницу она будет петь леди Макбет, — сказал я метрдотелю.
— Такой шанс выпадает один раз на миллион — не дай ей облажаться, — сказал Карл.
— Я просто хотел бы успеть к началу — и остаться до конца, — сказал я.
— Конечно, конечно. Я знаю, что это пятница, но у нас не так уж много посетителей. Теплая погода закончилась. Туристы улетают, как осенние листья. Возможно, это последние выходные, когда нам будет действительно нужен англоговорящий официант, но мы справимся и без тебя, Билл, — сказал Карл. Ему каким-то образом удавалось испортить мне настроение, даже когда он был на моей стороне. Я вспомнил о леди Макбет, призывающей посланников ада.
«Or tutti sorgete», — я слышал от спящей Эсмеральды и эту арию; звучало жутковато и никак не помогало моему немецкому.
«Fatal mia donna!» — говорит леди Макбет своему безвольному мужу; она берет кинжал, которым Макбет убил Дункана, и пачкает кровью спящих стражников. Мне не терпелось посмотреть, как Эсмеральда загонит Макбета под каблук! А все это происходит в первом акте. Неудивительно, что мне не хотелось опаздывать — я не хотел пропустить и минуты из встречи с ведьмами.
— Билл, я очень горжусь тобой. Я имею в виду, тем, что у тебя есть девушка — не потому, что она певица, а потому, что она вообще у тебя есть. Это должно положить конец сплетням, — сказал мне Карл.
— А кто болтает обо мне, Карл? — спросил я.
— Кое-кто из официантов, один су-шеф — сам знаешь, Билл, как расходятся слухи.
— А-а.
На самом деле, если кому-то на кухне «Цуфаль» и нужно было доказательство того, что я не гей, это, вероятно, был сам Карл; если и были разговоры о том, что я гей, я уверен, что Карл и был их зачинщиком.
Я приглядывал за Эсмеральдой, пока она спала. Леди Макбет встает во сне — впечатляющая сцена в четвертом акте, — жалуясь, что не может смыть кровь с рук, но Эсмеральда никогда не ходила во сне. Она всегда крепко спала и спокойно лежала на месте, когда (почти каждую ночь) начинала петь: «Una macchia».
У ведущего сопрано, отказавшегося выступать вечером в пятницу, образовался полип на связках; хотя для оперной певицы это была обычная проблема, крохотному полипу Герды Мюле уделялось много внимания. (Нужна ли будет операция или нет?)
Эсмеральда боготворила Герду Мюле; у нее был резонирующий голос, который без всякого напряжения охватывал впечатляющий диапазон. Герда Мюле могла без усилия пройти от нижнего соль до головокружительных высот верхнего до. Ее сопрано было достаточно мощным и объемным для Вагнера, но Мюле обладала и необходимой ловкостью для стремительных рулад и сложных трелей итальянского стиля начала XIX века. Однако Эсмеральда сказала мне, что своим полипом Герда Мюле достала всех.
— Он занимает всю ее жизнь — и начал захватывать наши жизни, — сказала Эсмеральда. От почитания Герды-сопрано она перешла к ненависти к Герде-женщине — теперь Эсмеральда именовала ее Полипом.
Вечером в пятницу Полип решила дать отдых своим голосовым связкам. Эсмеральда была в восторге от того, что получила возможность сделать, как она говорила, «первый шаг» в Штаатсопер. Но к полипу Герды Мюле она относилась с пренебрежением. Еще в Кливленде Эсмеральда перенесла операцию на носовой пазухе — рискованная штука для будущей певицы. Когда Эсмеральда была подростком, ее пазухи были хронически забиты; иногда она задавалась вопросом, не операция ли повинна в ее упорном американском акценте. Эсмеральда не испытывала никакого сочувствия к Герде Мюле, которая подняла столько шума вокруг своего полипа.
Я научился пропускать мимо ушей шутки официантов и поваров о том, каково это — встречаться с сопрано. Все подкалывали меня, за исключением Карла — он никогда не дурачился.
— Наверное, иногда это громко, — сказал шеф-повар «Цуфаль» ко всеобщему смеху.
Конечно, я не стал рассказывать им, что Эсмеральда получает оргазм только при оральном сексе. По собственной оценке Эсмеральды, ее оргазмы были «довольно впечатляющими», но я был надежно защищен от звука. Бедра Эсмеральды зажимали мне уши; я действительно ничего не слышал.
— Господи, кажется, я только что взяла ми-бемоль — и держала! — сказала Эсмеральда после одного из своих продолжительных оргазмов, но уши у меня нагрелись и вспотели, а голова была так плотно зажата между ее бедер, что я ничего не услышал.
Не помню, какой была погода в Вене в эту ноябрьскую пятницу. Помню только, что когда мы с Эсмеральдой вышли из нашей маленькой квартирки на Швиндгассе, на ней был значок с предвыборной кампании Джей-Эф-Кея. Эсмеральда говорила, что он приносит ей удачу. Она очень гордилась тем, что была волонтером во время предвыборной компании Кеннеди в Огайо в 1960 году; Эсмеральда пришла в ярость, когда Огайо с небольшим отрывом проголосовал за Никсона.
Меня политика интересовала намного меньше, чем Эсмеральду. В 1963 году я думал, что слишком серьезно намереваюсь стать писателем, чтобы отвлекаться на политику; я сказал Эсмеральде что-то жутко пафосное на эту тему. Я заявил ей, что не собираюсь распыляться, — я сказал, что политика оставляет молодым людям запасной выход на случай, если их творческие планы провалятся, или еще какую-то подобную хренотень.
— Ты хочешь сказать, Билли, что из-за того, что я больше тебя вовлечена в политику, я не так стремлюсь стать сопрано, как ты стремишься стать писателем? — спросила меня Эсмеральда.
— Конечно, я не это имел в виду! — ответил я ей.
Что я должен был ей сказать, но не осмеливался, — так это то, что я бисексуален. Не литература удерживала меня от вмешательства в политику; просто в 1963 году мне с лихвой хватало моей двойственной сексуальности. Поверьте, когда вам двадцать один и ваша ориентация изменчива, вам поневоле приходится быть дипломатом.
В ту пятницу мне предстояло вскоре пожалеть, что я ляпнул Эсмеральде, будто, по моему мнению, она распыляется — или оставляет себе запасной выход, — потому что так увлекается политикой.
Во время первой смены в «Цуфаль» среди клиентов было больше американцев, чем ожидали мы с Карлом. Других иностранных туристов не оказалось — по крайней мере, англоговорящих, — но было несколько пожилых американских пар и стол с десятком акушеров и гинекологов (также поголовно американцев), которые сообщили мне, что приехали в Вену на конференцию по акушерству и гинекологии.
Я получил щедрые чаевые от врачей после того, как сообщил им, что они удачно выбрали оперу. Я объяснил им ту сцену в «Макбете» (в третьем акте), когда ведьмы вызывают призрак окровавленного младенца — как известно, он сообщает, что «никто из тех, кто женщиной рожден», не сможет повредить Макбету. (Конечно, Макбета обдурили. Макдуф, убивший Макбета, объявляет, что появился на свет в результате кесарева сечения.)
— Вероятно, это единственная опера, затрагивающая тему кесарева сечения, — сказал я акушерско-гинекологическому сборищу.
Карл рассказывал всем, что моя девушка сегодня поет леди Макбет, так что я был довольно популярен среди ужинающих в первую смену, и метрдотель сдержал свое обещание отпустить меня пораньше, чтобы я успел к первому акту. Но что-то было не так.
У меня возникло странное впечатление, что зрители никак не могут угомониться — в особенности неотесанные американцы. Одна пара, похоже, была на грани развода — женщина рыдала, и что бы ни говорил ее муж, не могла успокоиться. Думаю, многие из вас поняли, что это была за пятница — 22 ноября 1963 года. В 12:30 по центральноамериканскому времени в президента Кеннеди выстрелили в Далласе. В Вене было на семь часов больше, чем в Техасе, и «Макбет» — к моему удивлению — не начался вовремя. Эсмеральда говорила мне, что в Штаатсопер представления всегда начинают минута в минуту — но не этим вечером.
Я не мог этого знать, но за кулисами был такой же беспорядок, как и в зале. Супруги-американцы, которых я посчитал кандидатами на развод, уже ушли; оба были безутешны. Теперь я видел и других американцев, явно расстроенных. Неожиданно я заметил пустые места. Бедняжка Эсмеральда. Это был ее дебют, но полного зала у нее не будет. (Когда Кеннеди умер, в Далласе был час дня — восемь вечера в Вене.)
Когда занавес просто не поднялся, я начал беспокоиться за Эсмеральду. Может, у нее приступ страха перед сценой? Может, она потеряла голос? Может, Герда Мюле передумала брать выходной? (В программке был вкладыш, объявляющий, что Эсмеральда Солер исполняет роль леди Макбет в пятницу, 22 ноября 1963 года. Я уже решил, что закажу для него рамку; я хотел вручить его Эсмеральде на Рождество.) Все больше американцев раздражали меня своим бормотанием — и все больше уходили, некоторые в слезах. Я решил, что американцы — бескультурные, социально неприспособленные кретины — или просто жалкие обыватели!
Наконец занавес поднялся, и появились ведьмы. Когда на сцену вышли Макбет и Банко (я знал, что последнему вскоре предстоит стать призраком), я подумал, что Макбет староват и жирноват для мужа Эсмеральды — даже для оперы.
Можете себе представить мое изумление, когда в следующей сцене первого акта «Vieni, t’affretta!» запела не Эсмеральда. И не Эсмеральда призывала слуг ада содействовать ей («Or tutti sorgete»). На сцене были Герда Мюле и ее полип. Могу себе представить, как обалдели мои англоговорящие клиенты из «Цуфаль» — включая десятерых гинекологов и акушеров. Вероятно, они думали: «Как это дородное сопрано может быть девушкой нашего молодого и симпатичного официанта?».
Когда леди Макбет мазала кровью спящих стражников, я начал воображать, что Эсмеральду убили за сценой — или с ней произошло еще что-нибудь ужасное.
К концу второго акта рыдала чуть ли не половина зала. Я не мог понять, что их так растрогало — то ли весть об убийстве Банко, то ли его призрак, сидящий за обеденным столом? К тому моменту, как Макбет во второй раз увидел призрак Банко ближе к концу второго акта, я был, наверное, единственным человеком в Венской опере, который не знал, что президент Кеннеди убит. И только в антракте я выяснил, что произошло.
После антракта я остался, чтобы еще раз увидеть ведьм — и того жуткого окровавленного младенца, который говорит Макбету, что «никто из тех, кто женщиной рожден», не способен повредить ему. Я остался до середины четвертого акта, потому что хотел увидеть, как леди Макбет ходит во сне — как Герда Мюле и ее полип поют «Una macchia» (арию о крови, которая до сих пор пятнает руки леди Макбет). Может, я думал, что Эсмеральда выйдет в зал и присоединится ко мне и другим студентам, как обычно, стоящим в конце зала Штаатсопер — но к концу четвертого акта в зале было столько свободных мест, что большинство студентов смогли сесть.
Я не знал, что за кулисами беззвучно вещал телевизор, и Эсмеральда была прикована к экрану; позднее она сказала, что ей не нужен был звук, чтобы понять, что случилось с Джей-Эф-Кеем.
Я не стал ждать конца четвертого и последнего акта. Мне не нужно было видеть, как «Бирнамский лес пошел на Дунсинан», или слышать, как Макдуф сообщает Макбету подробности своего появления на свет. Я побежал по многолюдной Кернтнерштрассе к Вайбурггассе, минуя людей, по лицам которых текли слезы, — и большинство из них не были американцами.
В «Цуфаль» все повара и официанты уставились в маленький черно-белый телевизор на кухне. Я увидел тот же беззвучный обзор событий в Далласе, который, вероятно, смотрела и Эсмеральда.
— Ты пришел раньше, а не позже, — заметил Карл. — Твоя девушка облажалась?
— Она не выступала — пела Герда Мюле, — сообщил ему я.
— Blöde kuh! — воскликнул Карл. — Тупая корова!
(Венские любители оперы, которым до смерти надоела Герда Мюле, начали именовать ее тупой коровой задолго до того, как Эсмеральда назвала ее полипом.)
— Наверное, Эсмеральда слишком расстроилась, чтобы выступать, — скорее всего, разрыдалась за кулисами, — сказал я Карлу. — Она была фанаткой Кеннеди.
— Значит, она все-таки облажалась, — сказал Карл. — Не завидую — тебе теперь жить с последствиями.
Карл предупредил меня, что у нас уже появилась горстка англоговорящих клиентов — очевидно, из числа тех, кто не ходил в оперу.
— И еще новые акушеры и гинекологи, — презрительно заметил Карл. (Он считал, что в мире и так слишком много детей. «Перенаселение — проблема номер один», — не уставал повторять Карл.) — И еще за одним столиком голубые, — сообщил мне Карл. — Только что пришли и уже надрались. Эти точно гомики — вы ведь так их называете?
— Да, и так тоже называем, — сказал я одноглазому метрдотелю.
Гинекологический стол определить было нетрудно — за ним сидело двенадцать человек, восемь мужчин и четыре женщины, все врачи. Поскольку президент Кеннеди был только что убит, я решил, что рассказ о сцене с кесаревым сечением в «Макбете» будет не лучшим началом разговора.
Что до столика голубых — или гомиков, как назвал их Карл, — там сидели четверо мужчин, все пьяные. Одним из них был знаменитый американский поэт и преподаватель Института Лоуренс Аптон.
— Я и не знал, что ты здесь работаешь, юный писатель, — сказал Ларри. — Ты ведь Билл, да?
— Точно, — ответил я.
— Господи, Билл, ужасно выглядишь. Дело в Кеннеди или еще что-то случилось?
— Я был на «Макбете» сегодня, — начал я.
— А, я слышал, что сегодня поет дублерша — вот и пропустил представление, — прервал меня Ларри.
— Да, предполагалось, что будет выступать дублерша, — сказал ему я. — Но она американка, и, должно быть, она была слишком расстроена из-за Кеннеди. Она не вышла — пела Герда Мюле, как обычно.
— Герда великолепная певица, — сказал Ларри. — Наверное, было восхитительно.
— Как по мне, не особенно, — сказал я. — Дублерша — моя девушка, я надеялся увидеть ее в роли леди Макбет. Я слышал, как она поет во сне, — рассказывал я компании пьяных геев. — Ее зовут Эсмеральда Солер, — сказал я гомикам. — Может быть, однажды вы все услышите это имя.
— У тебя есть девушка, — произнес Ларри с тем же насмешливым недоверием, которое он выражал потом на все мои заявления, что я актив.
— Эсмеральда Солер, — повторил я. — Видимо, она была слишком расстроена, чтобы петь.
— Бедняжка, — сказал Ларри. — Не думаю, чтобы дублершам выпадало такое уж изобилие возможностей.
— Вряд ли, — сказал я.
— Я все еще думаю над твоей идеей писательского курса, — сообщил мне Ларри. — Я не исключаю такой возможности, Билл.
Карл сказал, что не завидует мне, ведь после того, как Эсмеральда не спела партию леди Макбет, мне придется «жить с последствиями». Но пока я глядел на Лоуренса Аптона и его голубых дружков, мне неожиданно пришли в голову и другие, не особенно приятные последствия жизни с Эсмеральдой.
После того пятничного «Макбета» Верди немногие англоязычные любители оперы явились в «Цуфаль». Думаю, убийство Кеннеди лишило аппетита большую часть моих соотечественников, которые находились в тот момент в Вене. Гинекологический стол пребывал в унынии; они ушли рано. Только Ларри и гомики засиделись допоздна.
Карл велел мне идти домой.
— Иди отыщи свою девушку — наверное, ей сейчас нелегко, — сказал мне одноглазый метрдотель. Но я знал, что Эсмеральда либо осталась с коллегами по опере, либо уже вернулась в нашу маленькую квартирку на Швиндгассе. Эсмеральда знала, где я работаю; если бы она хотела видеть меня, она знала бы, где меня искать.
— Гомики и не собираются уходить — они решили тут и помереть, — продолжал Карл. — Похоже, ты знаком с тем красавчиком — который все время говорит.
Я рассказал, кто такой Лоуренс Аптон, и объяснил, что он преподает в Институте, но я у него не учусь.
— Иди домой к девушке, Билл, — повторил Карл.