На третий день звонят к обедне. Барин из терпенья выходит — работник не работает, а жалованье ему плати. Опять он работника гонит к попу узнавать, что за праздник. Пришел работник к попу, спрашивает: «Батюшка, какой нынче праздник? Барин велел узнать». Поп отвечает: «Большой сегодня праздник: сегодня у нас праздник Гурия, Симона и Авива!»
А работник на ухо туговат был, малость недослышал. Пришел он к барину и докладывает: «Поп говорит, сегодня большой праздник — у него бурей солому свалило»…
И так долго было. И чем уж дело у барина с попом кончилось — неизвестно.
Попадья, дьячок и работник
В прежние годы поп работника взял. И поехал пахать с ним; ну, и до вечера пропахали. Работник говорит: «Батька, отпусти меня к ночи домой». А тот ему отвечает: «Ты не скоро поутру придешь!» — «Я скоро утром буду». Отпустил поп.
Вот работник приходит, стучит в ворота, а у попадьи дьячок в гостях. «Куда, — говорит, — я?» Мешки на лавке стоят с овсом. «Ступай, — попадья говорит, — в мешок полезай!» Он в мешок и залез. Попадья работнику отворила ворота, тот говорит: «Вот на конях уехали в поле, а овса не взяли, теперь надо мне на себе отнести овес». Зашел в избу, хочет мешок выбрать. Попадья говорит: «Возьми маленький». А он отвечает, что поп велел большой нести. И взял тот, в котором дьячок, вышел на крыльцо да по лестнице, по ступеням, его и бросил. А крыльцо высокое!
И ушел в поле, к попу.
На другой день до вечера пахали поп и работник, вечером опять работник просится домой. «Ну, ступай, — говорит поп, — ты ко времени приходишь». Приходит работник, стучит в ворота. А у попадьи опять дьячок. «Куда я?» — «А завернись в перину!» Он завернулся, попадья пошла отворять. Работник говорит: «Поп велел перину принести в поле». Зашел в избу, стал выбирать — постели много. Попадья: «Возьми поменьше перину». — «Нет, поп велел большую!» Взял ту, в которую завернулся дьячок, вынес на крыльцо и по ступеням опять бросил. А сам ушел в поле, к попу.
Пропахали они день до вечера, поп остается в поле, а работник опять отпрашивается в деревню. Приходит, стучит в ворота, а дьячок уже в гостях. «Куда я?» — «Ступай, — говорит попадья, — завернись в бычью шкуру да поди в хлев, с быками стань!» Он завернулся и ушел в хлев. Запускает работника попадья. «Вот, — говорит он, — поп послал быков напоить». — «Работник, быки поены». — «Он тебе не верит, мне напоить велел!» Сейчас же воды начерпал, дал быкам; быки пьют, а один стоит — не шевелится. «Тпруся, Яша! Тпруся, Яша!» А он не шевелится, не идет. Работник взял палку и ну быка колотить. Колотил, колотил и до того колотил — до полусмерти! Ушел за ворота; попадья еле дьячка отходила, говорит: «Завтра я к тебе в поле приду с чаем-кофием, оладьи напеку, всего нанесу!» — «Я по дороге стружек набросаю, — говорит дьячок, — чтобы ты к батюшке не пришла». А работник под окном стоял и все слышал.
Утром, когда дьячок набросал стружек к своему полю, работник их перебросал на дорогу к попову полю. И говорит попу: «Ну, батька, сегодня попадья придет к нам!» — «Полно, работник! Не придет попадья сюда». — «Придет и всяких кушаний нанесет! Гляди, идет!» II пришла. «Бог в помощь, отец Петр». — «Поди, пожалуй». — «Ну что, сядете обедать?»
Сели обедать, а дьячок недалеко пашет. «Что, работник, — говорит поп, — поди позови дьячка обедать». Попадья: «Да, да, позовите дьячка бедного обедать!» Работник пошел. А у дьячка была собака большая, злющая, он взял палку в руки, чтобы собака не загрызла, дьячок же, как увидел — работник идет с палкой, испугался, бросил лошадь и соху да бежать… Работник кричит: «Постой, дьячок, ступай обедать! Поп зовет!..» Еле догнал: «Ну что же ты бежал! Я звал тебя обедать, а палку взял для собаки». Дьячок говорит: «Я думал, ты меня бить идешь».
Тем и кончилось.
Работник до козлят
У одного попа работники не жили. Ни один работник до срока не доживает. И вот приходит парень, из деревни родом, и говорит: «Я слыхал, тебе, батюшка, работника надо?» — «Надо, — говорит, — свет». — «Так подряди меня, батюшка». — «Подрядися, — говорит. — А много ли просишь?» — «Да двести рублей, до козлят». — «Как это так, — говорит, — до козлят?» — «Да пока, — говорит, — козлята не появятся».
А попадья и говорит: «Да ряди! Коз-то нет у нас, никогда козлят не будет».
Ну и давай парень работать: стойки налаживает, дрова колет; скотина идет, к крыльцу к поповскому подходит, он спрашивает у работницы: «Вся, что ли?» — «Вся», — говорит. Он овец загнал, телят, коров. Работница пока коров доила, он и телят и овец напоил. Попадья только похваливает: «Ай да работник!»
А поп только покрякивает и улыбается, парень же подрядился так: «День твой, батюшка, а ночь моя. День на тебя работаю, а ночью что хочу, то и делаю».
Вот сели ужинать. Попадья лишний ломоть хлеба ему. Поп: «Это что такое?» — «А стоит, батюшка! Это и говорить нечего!»
Пирог стали резать, пирога середку поболее выделила ему. Поп посмеивается над попадьей: «Полюбился, может быть, матушка?»
Утром встает, дров принес, в печку положил. Берет ведерко, телят, овец напоил, все кругом подмел, подчистил, будит работницу: «Давай иди, вставай, коров доить!» — «Да что ты, — говорит, — сумасшедший! Дай поспать-то, ведь еще рано!» — «Вставай, избаловалась с батюшкой да с матушкой! Лентяйка этакая!»
Та встала, коров подоила, матушку будит: «Матушка, вставай квашню месить!» — «Да ведь рано еще!» — «Да вот, сумасшедший, покою не дал! До солнышка встал, телят и овец напоил, и дров наколол, принес, наклал в печку и меня разбудил: „Вставай, — говорит, — вставай, избаловали тебя батюшка с матушкой!“ Мне, — говорит, — и коров не дал гнать, сам погнал, а мне тебя велел будить: „Некогда прохлаждаться, надо за работу приниматься!“».
Попадья стала пироги месить, а работница стала печку растапливать. Печка истопилась, сели завтракать, работнику опять лишний кусок хлеба и лишняя середка пирога. Поп опять: «Ты что это, матушка?» — «Он стоит, батюшка. Он сам дело видит и другим дело дает».
Ну, поп посмеивается в ус — хоть бы что! — да бороду поглаживает.
Доживают до сенокоса. В понедельник встают и поехали на всю неделю. Приехали, стали косить: поп впереди, а работник за ним пошел. Работник как принялся, так на втором заходе попа запарил и смял. Поп отступился: «Иди вперед, бог с тобой! Я сзади пойду!»
Работник пошел, покрикивает, нет-нет да и сомнет попа опять: «Говорят, батюшка, вы хорошо косите, а ничего же вы не умеете». — «Да что ты, свет, да ты смеешься надо мною, что ли?» — «А чего смеяться-то, батюшка! Ты два захода прокосишь, а я три, или ты три, а я пять. С тобою уж больно легко мне работать!»
Поп и думает: «Вот так я работника подрядил: не я над ним распоряжаюсь, а он надо мной!»
Поп весь изработался, а работник хоть бы что — и потинки нету. До вечера доносились. Еще светленько. Поп и говорит: «Ну, свет, пора кончать!» — «Давай покосим еще, батюшка! Пока светленько». — «Нет, давай кончим!»
Закончили, поужинали. «Ну, батюшка, день твой, ночь моя, я пошел гулять». — «Иди, только завтра ведь рано надо вставать!» — «Я не просплю, батюшка, вы только не проспите!»
Приходит к попову дому. Видит — огонек. Окошки открыты, и дьякон с попадьей разговаривает, наслаждается. Он постукался, попадья выходит: «Кто тут?» — «Я, — говорит, — матушка». «Сейчас пущу!» — и опять в дом, говорит дьякону: «Работник пришел по что-то; возьми вывороти тулуп, да одень на себя, да спустись, — говорит, — в подызбицу к овцам». А работник слушает. Она подходит к дверям, отпирает, спрашивает его: «Зачем?» Он входит и говорит: «Знаешь батюшку! Не любит, чтобы люди отдыхали, все какое- нибудь дело дает». — «Какое дело он тебе дал?» — «Да послал, — говорит, — овец напоить. „Иди сходи овец напои, а то матушка, наверное, забыла“». — «Ну и долгокосый! Скажи, что напоила». — «Нет уж, матушка, сам все-таки напою, а то батюшка узнает, так жизни не даст».
Берет ведерко, идет поить. Налил в колоду воды, все овцы припали пить, а один барашишко стоит около стены, прижался и не пьет. Он взял его за ворот, подтащил к колоде: «Ты чего, — говорит, — не пьешь? Пей, знай, пей!»
И этот барашишко стал пить. Выходит он, попадья спрашивает: «Ну как, пили?» — «Да все, — говорит, — матушка, пили, только один барашишко не пил, так я его подтащил, и этот хорошо полакал!»
И ушел. Приходит на сенокос, уснул маленько, стало светать. «Эй, батюшка, вставай! Пора вставать!» — «Да полежи ты маленько, окаянная голова!» — «Некогда, батюшка! Утром покосим, а днем-то придется сено сгребать, как ведро будет!»
Принялись косить. До вечера доработали. Он опять заявляет: «Ну, батюшка, день твой, а ночь моя». И пошел. «Да отдохни ты, окаянная голова!» — «Ничего, батюшка, веселей работать буду!»
Приходит к попову дому, смотрит — опять огонек. Слышит — попадья и дьякон на чем свет ругают его и попа, а у дьякона губы завязаны.
Постукался, подошел к окошку. «Опять, — говорят, — не чёртушка ли стукается?» Выходит попадья: «Кто тут?» — «Я, матушка».
Она приходит и говорит: «Опять работник пришел! Пойдем на поветь, там у нас бочка ость, я дно выну и тебя в бочку посажу и обручи налажу. Он тебя не найдет».
И повела его туда, в бочку посадила, потом выходит: «Ну, чего тебе? Зачем тебя батюшка послал?» — «На повети в углу где-то у вас бочка есть, вот он велел ее на реку скатить, замочить». — «Скажи ему, что я сама скачу и замочу». — «Нет уж, я сделаю, матушка, сам, а то он узнает, так тут с ним не разделаешься».
Приходит к этой бочке и покатил ее.
Выкатывает ее на берег и по берегу покатил, а берег крутой был и каменистый. И вот бочка покатилась — и по каменью да по всему, потом как тяпнулась и развалилась. «Ну, теперь, — говорит, — замочил!»
И пошел. Приходит к попу, часик поспал, попа будит: «Батюшка, вставай!» Поп глаза открывает: «Да что ты, непоседа, незасоня эдакий, хоть полежи еще часочек-то!» — «Некогда, батюшка, надо покосить, а потом сено будем трясти; да ведь придется вчерашнюю кошенину обирать, коли вёдро будет».
Пошли косить; вечер настал, работник опять: «Ну, батюшка, день твой, ночь моя. Я пошел!» — «А не боишься, что надорвешься?» — «А чего бояться? Ты, батюшка, бойся!»
И пошел. Приходит к себе домой, где он родился. Надел на себя рваный пиджачишко, сделал волосы фальшивые, седые — изо льна. Бороду себе прилепил. Корзинку взял, взял еще батог в руки и пошел.
Вот приходит к дому попа. Послушал. Сидят дьяков и попадья и на чем свет их ругают. «Не побоялась бы греха, отравила, топором башку отрубила! Смотри-ка, — говорит, — до чего они тебя довели! Голова и губы разбитые. И бока все в ссадинах, в синяках!»
Работник постучал и слушает. «Опять, — говорят, — не он ли прибежал?» Попадья: «Кто тут?» — спрашивает. Он и отвечает старческим голосом: «Я, матушка, я — прохожий, старенький старичишко. Пусти, — говорит, — меня ночевать. Я умею колдовать. У меня есть лекарства. Я могу приворожить, могу и отворожить, и дам такого порошка, что и умрет — никто не узнает!» — «Нет, не пущу!»
Приходит к дьякону и рассказывает. «Да что ты, — говорит, — его не пустила! Говоришь — отравила бы, топором зарубила, а слышь — он говорит, у него есть такие лекарства, что умрет и никто не узнает! Неужели не понимаешь?»
А работник слушает, что они говорят. Она выбегает: «Дедушка, где ты?» — «Я, — говорит, — здесь, матушка!» — «Ну, иди, так уж и быть, я тебя пущу!»
Вот он приходит, молится богу и говорит: «Я слыхал, что батюшка век-от ваш заедает, да и работник негодяй. Я пришел вам помочь. Вот приедут как они в субботу, вы им наварите щей, да мяса-то побольше да получше положите, да и блюдо-то поболее подайте им, чтоб ели досыта они. И вот этого порошочка положите; они как поедят, так оглохнут. А потом как каши-то положите побольше, так уж масла-то побольше коровьего положите, не жалейте. И вот этого порошочка положите, и они ослепнут. А пирогов-то напеките из крупчатки да с рисом, да с яйцом, да налейте поболее молока в блюдо, а в молоко вот этого порошочка положите. Они поедят и умрут!»
Старика напоили, накормили, водки поднесли еще. «Ну, до свиданья, матушка, счастливо вам оставаться, надо идти!» — «Да ночуй, дедушка!» — «Нет, матушка, не буду. А то, пожалуй, на вас подозренье наведешь». — «А много ли тебе за это, дедушка, надо?» — «Да сколько уж, матушка, дашь». — «Ну, сто рублей хватит?» А дьякон и говорит: «Да ты что, с ума, что ли, сошла? Ты дай ему рублей двести, да я сто рублей дам!» — «Ну так уж ладно, я и за тебя отдам. На вот тебе триста рублей, дедушка, и спасибо тебе!»
Дедушка пошел потихоньку, отошел от поповского дому, как побежал, так только его и видели.
Приходит домой, снимает с себя все, все с головы сдирает, с бороды тоже. Надевает на себя одежду свою, в которой работал: «Ну вот тебе, тятька, триста рублей!» А батька и спрашивает: «А где ты их взял?» — «Ладно, молчи, не украл, а заработал. Да еще скоро двести рублей принесу и сам приду».
Приходит опять к попу. Спать некогда уж — долго прогулял: «Гей, батюшка, пора вставать, надо косить!» — «Да что ты, окаянная сила, хоть сегодня спал ли сколько?» — «Ну, батюшка, легко же у тебя работать: и любишь ты поспать, и косишь, и загребаешь тихо, не знаю, из-за чего у тебя работники не жили!» — «Да что ты, свет, ты первый такой! Кто у меня ни работал, я всех за пояс затыкал». — «Ну, пойдем!» — это работник попу говорит.
Работник с песней, с прибауткой так косит, что только держись! «Давай, давай, батюшка, подкашивай! А то матушке буду жаловаться, что худо на сенокосе работаешь». — «Ну, свет, никого я не хвалил, а тебя придется похвалить. Ты не то, что одного, а троих стоишь один!» — «Полно, батюшка, льстить-то! Смеешься надо мной!»
А это четверг уж. До вечера проработали, он и говорит: «Ну, сегодня, батюшка, никуда не пойду, что-то спать охота». — «Полежи, поспи знай!»
В пятницу разбудил еще затемно. И в пятницу никуда не пошел. А в субботу поехали домой.
Поп и говорит: «Ну, свет, мы нонче в неделю сделали столько, сколько раньше в две не наделывали! Если скажем матушке, как мы с тобой работали, так матушка не знаю как нас с тобой угостит!» — «Да я знаю, что угостит! А вот будете меня, батюшка, слушать, так увидите еще что- нибудь особенное». — «А что?» — поп спрашивает. А работник ему говорит: «А вот что я буду говорить, и вы говорите, а более не спрашивайте, потом увидите, в чем дело». — «Ну, ладно, хорошо».
Подъезжают к дому, попадья выскакивает: «Ну, идите в дом! Наверное, приустали и кушать хотите? Вот Матрена выпряжет лошадь-то!» — «Ничего, матушка, я выпрягу сейчас! Я живо!»
Поп пошел в дом, а работник стал лошадь выпрягать. Лошадь выпряг, заходит в дом и раздевается. Смотрит — поп сидит за столом, шевелит в мисе. А большая мяса щей налита, и вот взял поп ложку и поставил: дескать, смотри-ка, сколько мяса накладено! А щи жирные — не продерешь. «Смотри-ка!» — это поп говорит. «Не то, батюшка, еще увидишь!» — работник ему отвечает.
Начали хлебать, поп рассказывает попадье, сколько они сделали, да как работник работал. Работника стал хвалить.
Вот стали похлебывать щи. Поп к работнику стал обращаться, спрашивать его, а он: «Чего? Да ты, батюшка, говори шибче, я совсем оглох, ничего не слышу!» — «Да и я, свет, что-то худо слышу совсем!»
И давай друг дружке орать. А попадья прибегает в другую комнату и дьякону говорит: «Оглохли совсем, слышишь? Как орут-то друг дружке!» — «Давай скорей им каши-то клади!»
Она наклала им каши целое блюдо, масла налила — поверх каши так и плавает. Поп мигает работнику: «Ничего, свет, кормежка-то нам сегодня?» — «Молчи, батюшка, не то еще будет».
Вот начинают кашу кушать, остатки дохлебывают, работник и говорит: «Батюшка, да ведь я ослеп, ничего не вижу!» — «Да и я, свет, как за пеленой за какой-то, да и совсем ведь ослеп!»
А попадья прибегает к дьякону: «Давай, выходи: они ослепли уж!»