ГЛАВА 19. Заговорщики Кажется, я сейчас упаду в обморок от ужаса. Вдруг взгляд Вездерука мутнеет, руки безвольно обвисают, и он мешком падает на пол. Несколько мгновений в ужасе смотрю на него и не могу поверить, что мне повезло. Повезло ли? — Принцесса, — ледяным тоном произносит Борн. — Вам лучше вернуться в камеру. Больше вам не причинят вреда. Меня бросает в дрожь. Его взгляд, его манера говорить, мощная фигура и, особенно, притащенный за шкирку окровавленный парень, вызывают такой безотчётный страх, что я, не смея даже сглотнуть, опускаю стул на пол, зачем-то расправляю подол и направляюсь к двери в подвал. — Принцесса, простите, что вам пришлось всё это пережить. — Борн отпускает избитого до полусмерти парня. — Иногда так трудно найди достойных исполнителей даже среди знати. Простите нас. Склоняется в глубоком поклоне, но меня не обманывает эта любезность: если не пойду в камеру, он заставит силой. Иду. На тёмной лестнице силы оставляют меня, ноги подгибаются. Борн мягко подхватывает меня и поднимает на руки. — Простите, это вынужденная мера, — он несёт меня вниз. — Всё это нужно, чтобы избавиться от узурпатора. Вы же хотите спасти свой народ от этого дикаря. В моём измученном сердце вспыхивает гнев: Император — не дикарь, он… он… — Когда он умрёт, вы займёте подобающее вам место, вы вернёте трон. — Почему вы думаете, что Император умрёт? Жуткая улыбка искажает лицо Борна, и мне хочется спрыгнуть с его рук и бежать прочь. Но Борн крепче прижимает к себе: — Твои родители позаботились об этом. Я чуть не задыхаюсь от негодования: — Мои родители? Они только вчера были обычными работягами, как они умудрились ввязаться в заговор против Императора? Что они могут ему сделать? Заметив моё недоумение, Борн снисходительно поясняет: — Твои настоящие родители. — Но они мертвы. — Иногда и с того света можно достать врага. — Он вступает в освещённую масляной лампой камеру и бережно опускает меня на кровать, встаёт на колени и сжимает мои похолодевшие руки. Я не смею отвести взгляд от его пронзительных глаз. — Принцесса, ты молода и ещё многого не понимаешь. — На этот раз его улыбка становится мягче. — И ты ничего не понимаешь в магии. — В магии? — шепчу я, будто зачарованная. — О да, наше желтоглазое сокровище, — его жёсткие пальцы поглаживают мои запястья. — Твои родители были магами. Не такими, как я, их способности были… скажем так, не настолько явными, но в то же время потрясающими. Какой бы их дар ты ни унаследовала, это делает тебя удивительной не только благородством происхождения. — Дар? — Горло спирает. — У меня нет никакого дара, я просто… — Ты не «просто», нет, — в его взгляде появляется что-то похожее на восхищение. — Ты чудо, ты наше сокровище, наша возможность сбросить оковы Империи. Унаследовала ли ты от отца силу управлять духами или от матери силу проклятий, ты приведёшь нас к победе выбором своего сердца. Он говорил приятнейшие слова, наверное, внутри всё должно трепетать от радости, но внутри поселился холодный страх. — Не понимаю, — едва шевелю губами, и Борн вдруг касается их указательным пальцем. Я отшатываюсь, и его взгляд становится ледяным: — Не бойся меня. Моя семья служила твоей слишком много поколений, чтобы я причинил тебе вред. Предки не простят. От его холодной улыбки бросает в дрожь, и всё же я нахожу в себе силы напомнить: — Но вы держите меня взаперти. — Ради твоей безопасности: Император всё королевство перевернёт, чтобы найти тебя и затащить в свою семью. — Но зачем? — Внезапно осознаю, что вопрос и ответ на него пугает меня сильнее, чем Борн. — Чтобы жить, — улыбается Борн, и его сильные руки скользят к моим плечам. Помедлив, он садится рядом. — Ты хотя бы понимаешь, какая ты красивая? Я совершенно не понимаю, что он подразумевает, говоря о моих родителях и Императоре, но мне тошно от мысли, что Императора может не стать, что эти заговорщики что-то сделают с ним. Может, они собираются выманить его из столицы и напасть? Император однажды поехал за мной чуть ли не один, не надеются ли они, что он снова ринется за мной? Тогда пусть он сидит в Викаре! Внутренности замораживает ужас, я страшно сожалею, что взывала к Императору, пытаясь направить сюда. Пусть держится подальше отсюда, пусть живёт… — Мун… — Борн накрывает моё колено ладонью, я смотрю на ссадины на его костяшках и почти не дышу. — Ты боишься меня? Киваю. — Не надо. — Оставив в покое колено, он проводит по моим волосам, перебирает их. — Цвет золота… подходящий для такой драгоценности. По коже ползут мурашки. Неужели я так красива, что им всем неймётся меня трогать? К щекам приливает кровь, сердце стучит часто-часто, и я стискиваю кулаки, — Скажи, Мун, — шепчет Борн, склоняясь к моему плечу. — Ты любишь мужа? В первый момент из-за тошнотворной неприязни я даже не понимаю вопроса, потом торопливо отзываюсь: — Конечно люблю! Смех Борна сухой и тоже какой-то неприятный. Нет, он красивый мужчина, но у меня вызывает только отторжение. — Маленькая лгунишка. — Борн наклоняется, явно примеряясь к моим губам. Я отклоняюсь, но он кладёт руку мне на затылок и тянет к себе. — Кажется, меня сейчас стошнит, — бормочу я и, пользуясь его замешательством, наклоняюсь к коленям. — Простите, мне… — Тяжело, прерывисто дышу. Кажется, меня действительно сейчас стошнит. — Я п-переволновалась. Сколько раз я слышала это от дочерей Октазии, когда они не хотели что-нибудь делать. — Бывает. — Борн гладит меня по спине. — Принести попить? Судорожно киваю. Да, редкий мужчина желает смотреть, как девушка выворачивает желудок. На моё счастье. — Ты точно будешь в порядке? — Борн садится передо мной на корточки. — Нужно отдохнуть… И подышать свежим воздухом. — Последнего не предложу, но пить — обязательно. Поцеловав меня в макушку, он выходит из камеры. Я выдыхаю свободнее, но тут же сжимаюсь в ожидании его возвращения. Он ведь вернётся. И держать здесь они меня планируют до смерти Императора. Император… Закрыв лицо руками, я будто наяву вижу его красивое, мужественное лицо, его удивительные глаза. Неужели нам не суждено более свидеться? На лестнице раздаются шаги. Наворачиваются слёзы, я поспешно вытираю их и продолжаю изображать болезненное частое дыхание. От этого кружится голова и накатывает паника, но для меня это лучше: я выгляжу больной. Снова Борн садится передо мной на корточки и, убрав с моего лица волосы, ласково просит: — На, выпей. Послушно делаю глоток и чуть не давлюсь сладко-пряной жидкостью. Борн вливает в меня несколько глотков, прежде чем мне удаётся отклониться от чашки. — Не бойся, это всего лишь настойка с успокаивающими травами. — Голос Борна звучит как-то странно. Ему нельзя верить, я чувствую это всем телом и душой. Сижу, пытаясь отдышаться: — Оно… Не… Вкусное… — Лекарство редко бывает вкусным. — Борн смеётся, пожирая меня глазами, всё чаще скользя взглядом мне на грудь. Его рука поглаживает моё бедро. И я с ужасом понимаю: он будет продолжать, пока не получит меня или пока кто-нибудь ему не помешает. Отодвигаюсь к стене, перебираюсь на самый край койки. Борн насмешливо наблюдает за моими передвижениями. — Ты не спала с Сигвальдом, — хищно улыбается Борн. — Спала, — шепчу немеющими губами. — Нет. — Он качает головой. — Не спала. Я знаю. Во дворце много моих людей, ты ни на минуту не оставалась одна, поэтому я точно знаю, что с мужем ты ложа ещё не делила. В горле встаёт ком, щёки пылают от смущения, и голос дрожит: — И что? — А то, что тот, от кого ты понесёшь, вероятнее всего и станет твоим мужем. — И он начинает развязывать широкий пояс. — Ребёнка должен воспитывать отец, разве не так? Сглотнув, пячусь изо всех сил, но за мной — каменная стена. — Но даже если бы не это исключительно привлекательное обстоятельство. — Он роняет пояс на пол и начинает стягивать рубашку. — Ты слишком привлекательна, чтобы отказаться от близости с тобой. Неужели Борн сделает это? Неужели я с ним… Зажмуриваюсь. Стараюсь не думать о кошмаре, что меня ждёт. Не так, всё это должно было происходить не так… Но, странно, чем дальше, тем мутнее становится в голове, будто меня окутывает вязким туманом. Сквозь полуоцепенение до меня доносится звук удара, ещё звук — глухой. И очередное яростное: — Как ты посмел? Борн! Почему-то хочется засмеяться, но сил на это нет. Звуки ударов обрывают моё веселье, но к моменту, когда я открываю глава, драка уже кончена: полуголый Борн уходит, вытирая разбитую губу, а на его месте стоит высоченный горбоносый Ингвар. Его глаза цвета льда будто прошивают меня насквозь. Как же мне становится холодно. Он дед моего мужа, но всем странно оцепеневшим нутром чувствую — он враг. Ощущение, намёк на которое я уловила ещё в галерее с битвой при Вегарде. Предатель всегда остаётся предателем. Жаль, Император этого не понял. — Тебя нельзя оставлять одну. Но я понимаю, почему они были так невоздержанны. — Ингвар усмехается. — Ты даже во мне пробудила страсть, а это дано не каждой женщине. — Я жена вашего внука, — шепчу в надежде на пощаду, но его глаза цвета льда убивают надежду на корню. — Это ненадолго. Он предал мою семью. Он предал свою семью. У него нет ни совести, ни жалости. Закрываю глаза — и вижу перед собой Императора. Он никогда не сдавался. Даже в самой ужасной ситуации. Значит, и мне сдаваться нельзя. Ингвар подходит ко мне…
***
«Ингвар!» — всякое воспоминание о нём — точно удар. Ненавижу. Ненавижу собственную глупость: как я не догадался, что за всем стоит этот предатель?! Конь подо мной хрипит от напряжения, рядом сбрасывает пену конь Фероуза. Мы скачем по сельской дороге, и если в доме не будет Мун, Октазии лучше бежать из страны. Мимо проносятся изящные оливковые деревья. Сквозь бешеный перестук копыт доносится возглас Фероуза: — Дом! Я ещё ничего не вижу, но магическому чутью друга доверяю больше, чем своим глазам. Через пару минут он добавляет: — С магической защитой! Как и говорила Октазия. Надеюсь, в остальном она тоже честна, иначе… Иначе я могу делать роковую ошибку, уезжая из Викара и оставив раненого сына там на попечении младшего придворного мага. Наконец вижу белёные стены и крышу особняка над ними. Даже я чувствую, что с домом что-то не то. Сейчас не до маскировки, я позволяю ногтям превратиться в когти. Выпущенная магия вихрем проносится по телу, укрепляя мышцы и кости, удлиняя зубы. На загривке прорастает шерсть, окружающее обесцвечивается, всё становится почти болезненно-чётким в мире оттенков серого цвета. Теперь я вижу, что по верхней плоскости стены горит пламя защитных чар, а вся территория накрыта туго свитой белёсой сетью. Не сговариваясь, мы с Фероузом одновременно осаживаем коней и дальше двигаемся шагом. — Похоже, под ним какой-то древний алтарь, — Фероуз поглаживает курчавую бороду. — Защита непропорциональна зданию. — Или источник. Или дух. — Оглядываю стены, через которые прорастают чёрные отростки, невидимые обычным зрением. — Настоящая крепость. — Думаешь, она там? Ощущаю пристальный взгляд Фероуза. Признаюсь: — Надеюсь. Хотел бы я быть сейчас таким же спокойным, как накануне моих самых грандиозных штурмов, но вынужден признать: никогда в жизни (даже когда трясся под крыльцом, пережидая бурю и соскребая острым камнем рабское клеймо) я не чувствовал себя таким беспомощным и неуверенным. Такое ощущение, что вместе с Мун из меня вытащили какой-то стержень. Словно у меня забрали моё бесстрашное сердце. Глупость. Мотнув головой, сосредотачиваюсь на деле. Судя по тому, как чётко мне удаётся просмотреть конструкцию особняка и защитные чары, магия этого места основывается на магии духов. Мы останавливаемся в трёхстах метрах от дома. — Свежие чары. Местные. — Фероуз сплёвывает в пыль. — Ненавижу их. Кошусь на него: хмурится, нервно подёргивает бороду. Уточняю без особой надежды: — Сможешь аккуратно от них избавиться? Он отрицательно качает головой: — Почти наверняка разрушу дом до основания. Мало песка, даже в глубинных слоях. И слишком много воды. Не удержу. Стискиваю зубы и острее ощущаю клыки. — Прикроешь меня, — говорю глухо. — Надо было взять отряд, — с сожалением отзывается Фероуз. — А если бы среди них оказались предатели? — Поворачиваю голову к нему, стискиваю поводья. Конь хрипит подо мной, вряд ли он переживёт сегодняшнюю ночь. — Это Ингвар. Человек, которого я принял в свою семью. Губы Фероуза вздрагивают в полуулыбке: — Не принял. — В любом случае его связи с местными могут оказаться шире и прочнее, чем мои. Лучше действовать вдвоём. — Как в старые добрые времена. Ухмыляюсь и спрыгиваю на землю. Моего коня шатает. Фероуз спешивается чуть медленнее — возраст — и кладёт ладонь на рукоять висящего на поясе меча. Слова родной речи согревают сердце, Фероуз считает по-нашему: — Пять, четыре, три, два, один. Нас окутывает мерцающим песком. Для меня он серый, точно зола. В этом облаке мы шагаем к зачарованным стенам, и спрятанные в них щупальца чар спокойно лежат внутри, не подозревая о приближении врагов. Высота стены — семь метров, слишком даже для моей ипостаси. Фероузу даже приказа не надо, он сцепляет ладони, я отталкиваюсь и прыгаю наверх. Вживлённые в верхушку магические щиты не успевают сработать — я ныряю в отверстие сети и приземляюсь на каменную дорожку. В меня летит пламя. Перекатываюсь, срываясь на рык: Борн стоит неподалёку. Его губа разбита. Когда? В столице его не били, а рана свежая. Мун? Она могла. Он что, прикасался к ней? Ярость охватывает разум алой пеленой, мир оттенков серого окрашивается багрянцем безумия. Мышцы взрываются болью молниеносного увеличения, я скачками несусь на ошалевшего Борна, прыгаю, ломая лезвия боевых заклятий, и мы катимся по траве. Мои когти вспарывают плоть. Крик. Мы катимся по земле, мимо просвистывает стрела. Рывком загораживаюсь от лучника Борном, того прошивает сразу двумя стрелами. Два лучника. Всё пульсирует в красном свете гнева. Моя одежда трещит, выпуская изменённый торс. Снова мчусь — на всех четырёх лапах, запах крови пьянит, клыки жаждут плоти. Улавливаю запах Мун. Она здесь. Её здесь обижали. С разбега вгрызаюсь в лучника, скачу к следующему. «Мун-Мун-Мун», — стучит в полузверином мозгу в такт колыханию гривы. На дорожку выскакивает солдат, замахивается мечом — ныряю под лезвие, кусаю, рву. Убью. Всех. Всё уничтожу. Запах Мун здесь. Оглашаю окрестности рыком. Ещё человек. Ещё враг. На нём запах Мун. Ослеплённый, я мечусь между вооружёнными фигурами, между лезвиями защитных чар, между невидимыми простым людям сетями. Чувствую, как соскальзываю в бездну звериного безумия. Здесь Мун. Она здесь. И я должен её защитить. Мчусь в особняк, сшибая людей, перегрызая глотки, руки, ноги, сшибая, убивая, разрывая. Мокрые лапы скользят по плитам пола, но я бегу дальше — на усиливающийся запах Мун. Она там. Иду к ней. Вокруг всё звенит и кричит. Поднята тревога, обереги тянутся ко мне смертоносными удавками, но среди комнат я уже нахожу ту, где одуряюще пахнет Мун и кровью. Нахожу дверь. Ступени вниз. Ингвар выскакивает из боковой комнаты, затягивая на ходу шаровары. Мгновение я смотрю на исцарапанное лицо, осознаю — и всё затопляет ярость, я падаю в алые сполохи гнева, я едва слышу мольбу, предсмертные крики, едва ощущаю удары по торсу. Моя ярость и боль безграничны: он прикасался к Мун. Тело подо мной обмякает, но я не могу остановиться, мой разум полон ужасных видений, и я терзаю труп. Больше всего мне хочется плакать. Я её не уберёг. Не спас Мун. Это осознание придавливает меня многотонной каменной плитой. Останавливаюсь. Я весь в красном и липком. Ингвара никто не сможет опознать. Но что в этом толку, если я не успел защитить Мун? Лёгкие сковывает стальными обручами. С силой втягиваю воздух. Глаза наполняются слезами, солёная влага срывается с ресниц и устремляется вниз. Сквозь сероватую муть я вижу свои человеческие окровавленные руки. Обычно мне требовалось несколько часов для возвращения в человеческий облик, но почему-то сейчас это заняло считанные мгновения. Это даже не было больно — всё заполнило чувство вины. Я не уберёг Мун. Принял её в семью, а защитить не смог. Не досмотрел. Как я мог? С трудом поднимаюсь. Дышать тяжело, думать не хочется. Набравшись смелости, заглядываю в комнатку. Мун сидит в углу, обхватив сея руками, и безмолвно плачет. Застываю. Нет сил смотреть ей в глаза. Опускаю взгляд. Мои ноги облеплены чудом удержавшимися на мне шароварами, сменившими цвет с синего на багряный. — Ты… как? — сипло шепчу я. И ужасно боюсь услышать ответ, хотя понимаю, что Мун скажет что-нибудь в духе «я в порядке». Она всхлипывает. А в следующее мгновение поднимается на дрожащих ногах и бросается ко мне. Мун повисает у меня на шее. У меня — залитого кровью, злого и страшного, и начинает тихонечко плакать. Обнимаю её тонкую талию, глажу дрожащие плечи. — Всё будет хорошо, — шепчу я, охрипнув от захлестнувших меня чувств. — Всё будет хорошо. Мун… Она прижимается ко мне, и сердце рвётся из груди. Кажется, я схожу с ума… — Всё уже хорошо, — шепчет она. — Вы живы, ты жив… они… они хотели… Она захлёбывается рыданиями. — Мун. — Больше всего на свете мне хочется забрать её из этого кошмара. Подхватываю её на руки. — Мун, закрой глаза. Она зажмуривается, и я несу её через останки Ингвара. Он никогда больше не причинит ей боль. Никто не причинит, я не позволю.
ГЛАВА 20. Под крылом Императора Никогда ещё не дралась так отчаянно, как с Ингваром. А за победу я вознаграждена не только спасением чести, но и появлением Императора, тем, что теперь нахожусь в его надёжных, сильных руках. Сердце сходит с ума: Император пришёл за мной, он рядом, он выносит меня из ужасного подземелья. — Только не открывай глаза, — сипло шепчет он. Подчиняюсь. Что угодно — только бы продолжал нести, только бы ощущать жар его обнажённой кожи, чувствовать под пальцами его застарелые шрамы (как их много, о скольких битвах напоминают они? о скольких победах над смертью?). Как мне хорошо. После пережитых кошмаров я неприлично счастлива, и голова кружится, и снова в неё накатывает туман, но теперь это приятно. Из-за близости Императора разрастающаяся в голове муть не кажется ужасной. Сквозь веки просвечивает солнце, на коже чувствую ветер. — Не открывай глаза, — снова просит Император. — Не буду, — шепчу я странно заплетающимся языком. Кажется, я проваливаюсь, но куда? Непонятно, но мне становится всё лучше…