Мне стоило огромного труда уговорить Императора не ругать Сигвальда за небрежное отношение к здоровью. Прежде я должна поговорить с Фридой, понять, насколько у неё с принцем серьёзно. С неохотой покидаю сильные объятия и иду во дворец, то и дело оглядываясь. А Император — такой большой, вызывающе красивый и притягательный — сидит на скамейке и задумчиво смотрит мне вслед. Белая кошка выходит из кустов и трётся о его ноги. Император слегка касается её макушки, что-то произносит. Отворачиваюсь. Стискиваю руки. Я будто между двух огней: между постыдным для замужней девушки желанием снова оказаться в объятиях Императора и необходимостью говорить с обесчещенной сестрой. Что я ей скажу? Как? Эти вопросы мучают меня весь путь до её комнаты. Во дворце прохладно, но от них мне жарко. На моё счастье Фрида у себя, иначе не знаю, смогла бы начать этот разговор при Сигвальде или дождаться её ухода. По домашней привычке Фрида сама вытирает себе волосы. Увидев меня, бледнеет и опускает взгляд. Она никогда не умела скрывать, что виновата. Фрида садится на кушетку и прячет лицо за полотенцем. Делает вид, что вытирает волосы, но её то и дело сотрясает дрожь. Выглядывающие из-под подола пальцы поджаты. Сажусь рядом. Мы молчим. Фрида неистово трёт волосы. — Ты же боялась близости, — произношу я. Она вздрагивает всем телом. Застывает. Поникает. Полотенце выскальзывает из её ослабевших рук. Бледные губы едва слышно произносят: — С тем, кого любишь, не страшно. Мы снова молчим. Через невыносимо долгий промежуток Фрида поворачивается ко мне. Её глаза полны слёз, губы трясутся, она хватает меня за руку и молит: — Пожалуйста, не прогоняй меня. Я люблю его, я жить без него не смогу. Я готова быть служанкой, наложницей, ты меня даже не увидишь, только позволь хоть иногда видеть его, быть с ним. Отодвигаюсь от неё, оглядываю. Зло произношу: — Как тебе могло в голову придти, что я позволю тебе стать наложницей? А если ты понесёшь, но надоешь Сигвальду, он сможет забрать твоего ребёнка, а тебя выгнать! Её трясёт сильнее: — Он так не сделает. — Она обхватывает себя руками, мотает головой, и капли срываются с растрёпанных волос, падают на её и мой подол. — Нет, он так не поступит, он… он… Она закусывает губу и снова мотает головой. В её глазах — ужас. — Подожди. — Сжав её плечо, поднимаюсь и решительно направляюсь к себе. Влетаю в спальню. Сигвальд сидит на постели в одной рубашке. Он не кажется виноватым, лишь с болезненной гримасой растирает закованную в лубок ногу. Не мог потерпеть до тех пор, пока не поправится! — Ты должен жениться на Фриде. У Сигвальда округляются глаза. Складываю руки на груди: — Ты её обесчестил, теперь должен взять в младшие жёны. Поморгав, Сигвальд осторожно уточняет: — И ты не против? — Я против того, чтобы моя сестра спала с чужим ей мужчиной. К тому же сестёр часто берут младшими жёнами. — Но Фрида тебе не сестра… Стискиваю зубы до скрипа. «Надеюсь, он не заупрямиться только потому, что Фрида дочь земледельцев». Вкрадчиво поясняю: — Сестра, пусть и не по крови. И я не позволю её позорить. Вызывай жреца и исправляй то, что натворил. — Киваю на кровать, хотя простыни там уже сменены и крови нет. — Х-хорошо… — бормочет Сигвальд. Несколько секунд он мрачен, и в душу закрадывается подозрение, что он просто воспользовался неопытной девушкой и теперь откажется жениться, но Сигвальд неожиданно лучезарно улыбается: — Спасибо. Я с радостью возьму Фриду младшей женой. Выдыхаю. Рада, что он лучше, чем я только что о нём подумала. Мягко улыбаюсь ему: — Пойду её обрадую. Но чтобы больше такого не повторялось, ты можешь взять только одну младшую жену. — Не повторится, — серьёзно поясняет Сигвальд. — Я не отец, мне двух достаточно. Сердце пронзает иглой. Пытаюсь выбросить из головы облепивших Императора женщин, но не могу, не могу, и от этого тошно.
***
Я часто сижу на балконе, скрестив руки на перилах и опустив на них подбородок. В такие минуты меня одолевают печальные мысли, это способ побыть с ними наедине, разобраться и победить. Но сегодня я бессилен справиться с тоской. Смотрю, как сменяются караульные, как переползают по плиткам во дворе тени. «Наверное, мне тоже надо жениться. Обзавестись женщиной, которая внесёт в мою жизнь разнообразие, которая будет…» Как-то я уже забыл, что там должны делать в жизни мужчин жёны. Надо жениться на вдове. Вдова должна знать свои обязанности. Глупые какие-то мысли, сам себе удивляюсь. Поднявшись, потягиваюсь. Лучше пойти мечом помахать, а то напридумываю какого-нибудь бреда, потом расхлёбывать. Не создан я для созерцательной жизни. На мгновение хочется пойти в башню, рисовать, но понимаю — там, под прицелом жёлтых нарисованных глаз, снова буду думать о Мун. Ступаю в тень внутренних комнат. Двери распахиваются, влетает бледный Фероуз с округлившимися глазами. «Война?» — думаю я. — Сигвальд взял младшую жену, эту девчонку Фриду, — выпаливает он. Первый порыв — ринутся к сыну за объяснениями. Меня накрывает воспоминание о слезах Мун. Не из-за женитьбы ли Сигвальда она плакала? Если он её обидел, если разрушил её чувства, если он её не любит… — Надо было сказать ему правду, — Фероуз склоняет голову. — Прости, что настоял на его неведении о проклятии. Но я считал, обязанность полюбить помешает его чувствам. Судорожно стаскиваю с себя рубаху и несусь в комнату с зеркалом.
ГЛАВА 25. Истинное имя Императора — Пожалуй, стоит порадоваться, что Мун не из ревнивых, — кивает Фероуз. В зеркале вижу отражение его задумчивых глаз. У меня на спине только несколько золотых росчерков, совсем мизерных. Такое чувство, что брак Сигвальда с Фридой не ослабил, а усилил чувства между ним и Мун. — Они сёстры, — напоминает Фероуз, будто прочитав мои недоуменные мысли. — Порой сёстры мечтают войти в одну семью, чтобы не расставаться. — Сигвальд только женился, — зло цежу я. Гнев прожигает внутренности: мне нужна Мун, а он… он. Мотнув головой, надеваю рубашку. Если Мун устраивает вторая жена Сигвальда, не мне им мешать. Но не понимаю, совершенно не понимаю, зачем он это сделал. Я же приказал ему сделать всё, чтобы их брачная жизнь с Мун была скреплена любовью. Тщательно заправляю рубашку, перевязываю широкий красный пояс. Стоит пойти и выплеснуть негодование в долгой тренировке, но я расчёсываю упрямые волосы. Накручивая прядь бороды на палец, Фероуз пристально за мной следит. — Жалко смотреть, как ты мучаешься, — вздыхает он. — Это так заметно? — Когда тебя знаешь — да. — Жаль. — Передёргиваю плечами. Устало смотрю на него. — Подыщи мне наложниц. Бодреньких, весёлых, красивых. — Светловолосых? — Вздёргивает бровь Фероуз. — Нет, — мотаю головой. — Жгучих брюнеток. Не хочу напоминаний. — Хорошо, — кивает Фероуз. Я направляюсь к дверям. Он идёт следом. — Кстати, если ты помнишь, муж может потребовать развода. Сигвальд тебя слишком уважает и любит, чтобы отказать, если пожелаешь от него такого шага. Останавливаюсь. Нельзя сказать, что я об этом не мечтал, но… — Думаешь, я стану разлучать любящих друг друга людей? Особенно если один из них — мой сын. — Не думаю. Но ещё хочу напомнить, что ты можешь принимать чужой облик. Сигвальда в том числе. — Не напоминай! — отмахиваюсь я и быстро ухожу из комнаты, радуясь, что Фероуз не идёт за мной. Как ему в голову пришло, что я не задумывался о такой возможности? Но это нечестно по отношению к Мун, Сигвальду. Просто подло. Но так соблазнительно… «Если бы только один поцелуй. Всего один поцелуй», — невольно прошу я у судьбы.
***
— Беги! Резко открываю глаза. Серый утренний сумрак окутывает спальню. Бурно отмечавший скромную свадьбу Сигвальд похрапывает. Переворачиваюсь на бок и пытаюсь уснуть, но рулады благородного мужа вгрызаются в уши. Толкнуть его, что ли?.. Жалко. Накрываю голову подушкой. Так немного лучше. Лежу. «Спи-спи-спи», — уговариваю себя, и кажется, слышу лёгкий шелест волн. Мысли скользят по волнам, из них выплывает Император, образ из вчерашнего вечера: он стоит рядом, окутывая своей силой, его ладонь сжимает моё плечо. «Мун, ты уверена, что брак Сигвальда с Фридой тебя устраивает?» — спрашивает он. А я думаю только о том, что у него безумно красивые глаза. Сожалею, что Сигвальд так мало на него похож. Задаюсь вопросом: «Зачем он отдал меня сыну, ведь ему самому не помешала бы жена из королевской семьи». Но позже, уже в постели, понимаю: он не хочет ещё наследников престола, чтобы обезопасить Сигвальда. Это так разумно, но и очень, невыносимо грустно. Храп и плеск волн сливаются, желание спать берёт своё, я проваливаюсь в дрёму и вижу перед собой Императора. Он наклоняется ко мне, губы касаются моих… — Беги! Крик звучит так близко, что я вздрагиваю. С лихорадочно колотящимся сердцем выбираюсь из-под подушки. Сигвальд всё сопит-храпит. Больше никого нет. Падаю на спину. Что за голос мучает меня? Он вроде похож на тот, что я слышала в Старом Викаре, но разве такое возможно? И кто тогда направлял меня? Я так и не узнала, что это был за дух или бог, к добру или ко злу он помогал. Сажусь на кровати. Ноги утопают в мягком ковре. Мне нравится это ощущение. Такие ковры я видела только в доме Октазии, и наступать на них конечно не могла без вреда для здоровья. А теперь сижу, скольжу стопами по сокровищу, которое стоит больше, чем я прежде могла бы заработать за всю жизнь. Вспоминаю предложение Императора о надзоре за долговым рабством. Хочу этим заниматься, действительно хочу. Смотрю на окно, на тусклое небо в ажуре решёток. Император уже встал? Сердце учащённо колотится в груди, накрываю его ладонью. Рассеянно бреду в комнату, где хранится одежда. Молоденькая служанка дремлет на сундуке. Стараясь не шуметь, забираю с вешалки небесно-голубое платье и золотой пояс. Крадусь в комнату, где принимают гостей. Дворец тих и спокоен, хотя, уверена, на нижних этажах уже кипит жизнь. Шёлк наряда холодной волной укрывает моё тело, бегут мурашки. Пальцы дрожат, когда я застёгиваю под грудью пояс. Смотрю на себя в зеркало, приглаживаю золотистые пряди. Я выгляжу хорошо, даже красиво, но сердце щемит: ни благородное происхождение, ни брак с принцем не принесли мне счастья. Только сейчас, на утро, понимаю весь тихий ужас своего положения: я ещё не принадлежала мужу. Моя сестра может родить от него ребёнка раньше, чем я. А я и не хочу. Не хочу, чтобы Сигвальд прикасался ко мне, но придётся лечь под него, чтобы родить наследника престола. Только вот если Сигвальд больше будет любить детей от Фриды, не станет ли он действовать в ущерб моему ребёнку? Прикрываю глаза. Я будто в ловушке. И кажется, стоит услышать знакомое «Беги» — побегу. Но во дворце тихо. Осторожно открываю двери и выскальзываю в коридор. Караульные безмолвно смотрят перед собой, почтительно меня не замечают. Обхватив себя руками, бреду куда глаза глядят. Прекрасный холодный дворец окружает со всех сторон золотом и резьбой. Сейчас я так ясно вижу, что он похож на Императора: та же смесь всего со всем, красота и величие. Император может быть добрым: бросился на помощь незнакомому ребёнку, не обидел Фриду. Но от врагов избавляется с завидным хладнокровием. Он заботится обо мне. Но не спрашивая выдал за сына, чтобы упрочить право потомков на престол. Движение чего-то белого отвлекает от мрачных дум. Белая кошка с чем-то тёмным в зубах пробегает едва ли не под моими ногами, ныряет в тёмный проём. Тот начинает закрываться — тайный ход, какими пользуются слуги. В животе звонко урчит. Конечно, я могу позвать слуг, и завтрак принесут, но решаю сама дойти до кухни. Ныряю на тёмную площадку. Дверь закрывается, погружая всё в сумрак. Только сверху льётся неожиданно яркий свет. А хода вниз нет. И рычагов, чтобы открыть дверь в коридор, я тоже не нахожу. Куда я попала? Схватив подол, осторожно поднимаюсь по каменным ступеням. Немного тревожно, но понимаю, если пропаду — дворец по камушкам разберут, а меня отыщут. Вверху свет слишком яркий, будто там сияет солнце… Может, попаду к Фероузу? Он маг, возможно, в его власти создать солнечный свет. Поднимаюсь всё выше. Наконец выглядываю в просторную комнату. Её потолок сияет, заливает сундуки, стеллажи, рамы и подрамники, мольберты и сидящего боком ко мне Императора солнечным светом. Покусывая кисточку, Император задумчиво смотрит на закреплённый на мольберте холст. Вздрогнув, поворачивается ко мне, и зелёные глаза забавно округляются. Не могу сдержать улыбки: — Прости, что побеспокоила. Император судорожно оглядывается на обращённые лицом к стенам картины. Выдохнув, снова смотрит на меня. — Попозируй мне, — неожиданно просит он. Подол выскальзывает из пальцев, шепчу: — Зачем? — Ты красивая. Жгучий румянец заливает щёки, я опускаю взгляд. — Пожалуйста, — мягкой силе голоса Императора невозможно противостоять. Киваю. Прядь волос соскальзывает на лицо, я встревожено бормочу: — Причёска не сделана. — Это не имеет значения. Он вскакивает, и его низкий стул падает. Усмехнувшись, Император торопливо передвигает один из сундуков, кладёт на него две испачканные красками подушки. — У меня не очень удобно, — лихорадочно произносит он и задевает один из холстов, торопливо приставляет к стенке. — Я не вожу сюда гостей… — Почему? — Странно видеть его таким встревоженным, неловким. — Я воин. Император. — Он машет на отмокающие кисти. — Живопись — это так несерьёзно. — А можно посмотреть? — Мм… Могу поклясться, Император немного покраснел. И это очаровательно. А я чувствую себя увереннее теперь, когда знаю его тайну, когда вижу таким… живым. Покусав губу, Император начинает заглядывать на приставленные к стенкам холсты, тщательно оберегая их от моего взгляда. Вытаскивает натюрморт из морских ракушек и цветов. Несколько пейзажей. Я не разбираюсь в живописи, но эти картины нравятся: яркие, полные красивых изгибов. Они не похожи на росписи на стенах дворца, в них что-то чужеродное, но притягательное. Как и он. Император показывает портрет Фероуза. Старый маг, точно мальчишка, накручивает бороду на палец и улыбается хитро. Показывает Император и развалившуюся на подушках белую кошку с необычной вытянутой мордой. Поставив эти картины на место, Император снова оглядывает свои повёрнутые к стенам творения и, кивнув, подняв стул, садится за мольберт. Мне снова неловко: — Как лучше сесть? — Как тебе удобно. — Меня никогда не рисовали. Мгновение кажется, Император хочет что-то сказать, но переводит взгляд на холст, берёт чёрную палочку грифеля. — Просто расслабься. — Слабо улыбается. — Считай, что я похитил тебя на несколько часов. Ответить бы, что меня вовсе не надо похищать: я сама пришла и пришла бы вновь. Но это слишком близко к рвущемуся с языка «Хоть на всю жизнь».
***
Я правлю половиной цивилизованного мира, по моему велению меняются судьбы сотен тысяч людей, и так смешно, что, имея всю эту власть, я не смел пригласить Мун позировать. Но вот она здесь, в моём тайном убежище. Я рад и смущён. Даже если бы она застала меня нагим, я бы не испытал такой неловкости, как сейчас. Пальцы слишком напряжены, угольный стержень отказывается воплощать задумку. Рисовать Мун по памяти проще, чем когда она сидит напротив меня и не сводит своих золотых глаз. Какой же я идиот, что отдал это сокровище Сигвальду. Где были мои глаза? Почему молчало сердце? Что делал разум? Мун так близко. По скованности её позы чувствую, что ей столь же неловко, как и мне, но не могу отказать себе в удовольствии побыть с ней наедине. Требуется время, чтобы сердце чуть успокоилось. В животе Мун урчит. Я хватаю мешочек, в котором Сефид, эта хвостатая проказница, принесла хлеб с сыром. Роняю приставленный к стенке холст — и слава богам, что это не один из портретов Мун, иначе чувство неловкости стало бы запредельным. Поначалу Мун отказывается, потом ест с опаской. Еда — хорошее успокоительное, и минут через десять Мун почти весело жуёт бутерброд. А я понимаю, что рисовать её надо так. Оцепенение сходит. Быстро набрасываю линии, берусь за краски. То, что я рисую, никогда не сравнится с оригиналом, но результат радует. Увлёкшись, я окончательно сбрасывая оковы неловкости. — Почему ты никому не говоришь своё имя? — неожиданно спрашивает Мун. Кисточка с жёлтой краской застывает над её нарисованными волосами. Провожу линию полутени. — Потому что в имени заключена большая сила. — Ты мог бы назваться ненастоящим именем. — Если бы все мои подданные считали его моим, оно бы тоже на меня влияло. Проклятия имени очень опасны, они могут… «…отдать меня во власть духов мест», — едва не произношу я, но вовремя осекаюсь: по легенде я не называю имени, чтобы в будущем упоминание титула стало упоминанием и меня. Но сейчас мне совсем не хочется лгать. И я заканчиваю: — …навредить. Снова касаюсь красок, поднимаю взгляд на Мун. Освещение Сефид хорошо тем, что оно не меняется. Но сама Мун движется, и не так просто уловить её прелестные черты. Я вдруг осознаю, что все прежние портреты просто неживые в сравнении с тем, что создаётся сейчас. — Чем они могут повредить? — уточняет Мун. — Подчинить волю, ослабить, обездвижить. — Разве тебя не защищают маги? — Фероуз не всесилен. И не вечен. Лучше обезопаситься заранее. — Понимаю, — вздыхает Мун и опускает взгляд. По выражению её хорошенького личика, трепету ресниц и пальцев вижу, как терзает её любопытство. Но Мун не спрашивает. Это неожиданно трогательно, ведь женщины очень любопытны. — Меня зовут Хоршед, — неожиданно признаюсь я. Мун изумлённо смотрит на меня, мне нравятся золотые искорки в её ясных глазах. — Только никому не говори. — Нет, конечно, нет, — уверяет Мун и, запоминая, беззвучно шепчет моё имя. Это так соблазнительно, я желаю услышать его, и она произносит: — Хоршед… что оно значит? Не могу удержать улыбку: — Солнце. Оно значит «солнце», моя луна. Слишком дерзко! Щёки Мун заливает румянец, она опускает взгляд. Ёрзает на сундуке и роняет подушечку. Торопливо поднимает, отряхивает её: — Прости. — Ничего страшного. — Мысленно ругаю себя за несдержанность языка. Пускаться в объяснения, что я подразумевал её принадлежность своей семье, чересчур глупо, и я делаю вид, что ничего такого не говорил. Добавляю на палитру красок. Мун о чём-то думает. Дёргает головой и, глядя в сторону, спрашивает: — Почему ты Сигвальда назвал именем рода его матери? Принято же брать имя от народа отца. — Чтобы Сигвальд не казался здешним людям чужаком. Его имя значит «Власть победы». Я считал, что это будет символично. — А я думала, это просьба его матери. — Она не успела ни о чём попросить. Умерла, не приходя в сознание. Мун задумывается. Вместо того чтобы рисовать, любуюсь трепетом её ресниц и их теней на нежной коже. Не могу и не хочу шевелиться — так прекрасно это мгновение. Мун проводит кончиками пальцев по коленям. Я почти не дышу, созерцая её… — А правда, — понизившимся голосом спрашивает она, — что ты хранишь высушенные головы врагов? И моей семьи тоже. Покачав головой, снова обмакиваю кисть в краску, но не делаю мазка, опускаю её на палитру. — Хранить части тел убитых врагов — прямой путь к получению проклятия и вечным несчастьям. Некоторые народы так делают, но не мой. Из твоей настоящей семьи мёртвым я видел только короля. Я не мог похоронить его со всеми почестями, чтобы не делать из его могилы места поклонения, но похоронен он достойно, могила освящена жрецами. — Где? — Мун опять поднимает на меня взгляд, но я не вижу в нём ненависти. Надеюсь, что не вижу, а не обманываю себя. И всё же когда начинаю говорить, голос вздрагивает: — На городском кладбище в Старом Викаре. Под чужим именем, конечно… Туда перенесены все останки из фамильного склепа. — Так ты их не уничтожил? Останки прежних королей были пунктом торговли между мной и Викаром, так что уничтожать их было глупо, но я обозначаю вторую причину их сохранения: — У меня не было личных счётов с твоей семьёй, лишь необходимость стереть их из людской памяти, чтобы жаждущие проливать кровь не водрузили на знамёна их мощи и не устроили резню. А это можно было сделать, не навлекая гнев мёртвых. Прикусив губу, Мун разглядывает свои колени и тонкие пальчики, рисующие на подоле узоры. — Хочешь там побывать? — неохотно уточняю я: мне не хочется снова цапаться с Викаром, хотя он может и пропустить принцессу к могилам предков. — Не знаю. — Мун пожимает плечом, осторожно смотрит на меня из-под ресниц. — Подношение к могилам предков помогает заручиться их помощью, но… я вошла в твою семью, не будет ли это… оскорблением. — Меня это точно не оскорбит, — усмехаюсь я. — Чего не могу сказать о твоих благородных предках. Может, они против браков со всякими там завоевателями пустынного рода-племени. Робкая улыбка освещает лицо Мун. Улыбаюсь в ответ: — Вот так, сиди так, попробую передать момент. Я торопливо исправляю прежние мазки, пытаясь уловить эту чудесную улыбку.
***
Тело невесомо, в груди всё трепещет и поёт. Я улыбаюсь, и солнце, пронизывающее коридоры дворца, улыбается в ответ. Как же хорошо! Чуть не пританцовываю. Я слишком-слишком счастлива. Даже вымуштрованные ничего не замечать стражники украдкой бросают на меня изумлённые взгляды. «Успокойся, успокойся», — прошу себя. Подхожу к затянутому ажурной решёткой окну. Глубоко вдыхаю. Сад залит солнечным светом, вдали видна тренировочная площадка, на которой машут деревянными мечами стражники. «Порой Император… Хоршед присоединяется к ним», — думаю я и рассеянно касаюсь губ. Шепчу: — Хоршед… Солнце. Как подходит ему это имя, и как жаль, что его нельзя произносить. А сердце пуще солнца греет его доверие. Из-за совета с казначеем и военными Хоршед отложил рисование до завтра, а я мыслями уже там, в завтрашнем дне, снова в тайном убежище. Мы ведь о стольком можем говорить, Хоршед столько всего может рассказать: о своей родине, входящих в Империю народах, забавных и страшных случаях своей жизни. В глубине души зарождается тревога, что моя радость не от этого: просто нравится быть рядом с ним, нравится ощущать на себе его пристальный взгляд, видеть, как он творит. И если бы Хоршед снова обнял меня и поцеловал… Закусываю губу, стараясь изгнать из тела опаливший меня жар, страшную мысль, что я могла бы быть с Хоршедом. Пусть не как жена, но ведь стоит лишиться невинности, и Сигвальд не узнает о моей близости с его отцом, а если понесу, это не страшно, ведь мой ребёнок будет их крови. Прижимаю ладонь к груди. Сердце почти выпрыгивает. «Я не должна так думать», — одёргиваю себя, но воображение рисует меня в объятиях императора Хоршеда, и ноги подгибаются. И я больше не боюсь близости с Сигвальдом, ведь тогда можно будет… Закрываю лицо руками и мотаю головой. — Нет-нет, я не должна так поступать. Но ведь мне пора исполнить супружеский долг. И я направляюсь в свои покои. Стараюсь думать о своих обязанностях перед Сигвальдом, о том, что я должна быть верной женой, но в эти мысли вкрапляются обрывочные видения: Хоршед встаёт из-за мольберта, подходит ко мне и сжимает мои руки. Целует меня. Его пальцы скользят по платью, поднимают его, и вот я уже лежу под сильным телом. Мне жарко и нечем дышать. Вхожу в свои покои и устремляюсь в спальню. Но там уже слышны стоны и охи. Останавливаюсь. Пячусь. Снова сажусь в кресло. Стоны Фриды перемежаются шёпотом. Моё растревоженное воображение ещё ярче рисует меня в объятиях Хоршеда, я почти чувствую прикосновения к коже. Это невыносимо. Подскочив, ухожу из покоев. Совсем не хочется оказаться на месте Фриды, но надо. Обязательно надо. Может, нынешней ночью? Представляю, что я так же лежу на кровати с раздвинутыми ногами, а Сигвальд корячится на мне со своим фиксированным коленом, и к горлу подступает тошнота. Смогу ли я это вытерпеть?