ГЛАВА 26. Власть имени и крови «Пора», — в очередной раз напоминаю себе, но продолжаю смотреть в потолок. Сигвальд лежит рядом, стоит только протянуть руку, но я этого не делаю. Предложение исполнить супружеский долг застряло в горле. Не хочу. Совсем не хочу. Я осторожно выспросила Фриду, и она сказала, что было вовсе не страшно, но я не хочу. И я лежу, жду, что Сигвальд сам предложит. Он дышит ровно. С Фридой они провели почти целый день, и может у него на меня просто не осталось сил. Всё же поворачиваюсь на бок. Смотрю на белеющее в полумраке лицо Сигвальда. Он красивый, но ни капли не привлекает. Даже не понимаю, почему глаза Фриды сияют от счастья, почему она в таком слепом восторге, а от Хоршеда едва ли не шарахается. «И хорошо, что она его боится», — решаю я. Не уверена, что смогла бы спокойно перенести их близость. Вздохнув, наконец решаюсь и протягиваю руку. Пальцы застывают над плечом Сигвальда, дрожат. Представляю, как он ложится на меня, и отвращение накатывает удушливой волной. Притягиваю руку назад к себе и сворачиваюсь калачиком. Всю трясёт от страха перед обуревающими меня чувствами. Я не должна испытывать отвращение к мужу и желать объятий его отца, но я испытываю и желаю, и не знаю, что с этим делать. Зажмуриваюсь. Может, сон унесёт часть проблем? Может, с утра мир предстанет в новом свете? Не слишком в это верю, но я устала думать о глупых чувствах и пытаюсь уснуть. Лучше кошмары, чем эта сердечная мука.
***
На дворец опускается ночная тьма. Уже несколько часов как я покончил с делами, а меня всё тревожит ситуация с Мун, Сигвальдом и Фридой. Даже вино не избавляет от сомнений. С одной стороны это не моё дело. С другой — от взаимных чувств Мун и Сигвальда зависит моя жизнь. С третей — я просто оскорблён за Мун: как Сигвальд при такой жене посмел сразу взять младшую? Мне бы другой и не надо было, а он… Раздражённо отставляю кубок. Хочется потребовать сюда Сигвальда и хорошенько тряхнуть, но, учитывая состояние его ноги, это мне надо идти к нему, а там Мун… Откидываюсь на спинку софы и смотрю в потолок. Даже в узорах потолка вижу отголоски её образа. Просидев так несколько минут, поднимаюсь и иду к зеркалу. Разжигаю больше свечей и разворачиваюсь спиной. Смотрю, смотрю… высматриваю, но на спине только старые шрамы. Ни единого золотого проблеска, а значит, я не вправе вмешиваться в семейную жизнь Сигвальда. Он сделал то, что должен. Только почему-то я не рад. Я страшно зол на всех и вся. Ухожу в спальню и падаю на шёлковое покрывало. Утыкаюсь лицом в подушки. Думаю-думаю-думаю о Мун. Всегда смеялся над мужчинами, одержимыми страстью к женщинам, а сейчас сам — один из таких невыносимых болванов. Переворачиваюсь на спину и горько смеюсь над собой.
***
— Беги! Беги! — шелестит страшный голос. Тёмные волны захлёстывают меня, тянут в глубину. — Ты должна бежать! — требует голос. Но я не хочу. Вырываюсь. А меня всё захлёстывает и захлёстывает. Но я хочу остаться во дворце. Цепляюсь за счастье быть здесь, и темноту кошмара озаряет фигура Императора. Я стремлюсь к нему, тяну руки из тьмы. — Беги от него! — взбешённым морем ревёт голос. И меня швыряет прочь от света. — Хоршед! — кричу я, и мой зов раскалывает темноту. На миг я снова вижу спальню, озарённую светом ночников. В уши ударяет раскатистый смех, и меня снова накрывает тьмой.
***
Уснуть так и не удаётся. Встаю с огромной постели и иду одеваться. Сниму с постов несколько караульных, разомнусь хорошенько. Ничто так не успокаивает разгулявшиеся страсти, как боль в натруженных мышцах. Натягиваю шаровары, завязываю шнурок. Снова смотрю на спину. В свете единственной свечи рельефнее проступают мышцы, и на коже ни единого золотого всполоха. Я вроде как действительно свободен. Из стены белой молнией выскакивает Сефид: шерсть дыбом, голубые глаза едва не выпрыгивают из орбит. — Викар! — шипит она, дёргает хвостом. — Викар был здесь! — Как? — Через кровь, через кровь принцессы, — взывает Сефид и припадает на узорные плитки пола. — Она такая же, как ты, её род связан с ним кровью, и он ушёл с ней! А меня оглушил! Я слишком слаба, прости! Он может её касаться даже здесь! Теперь понятна привязанность Викара к королевской семье. Сефид жмётся к моим ногам. А я до боли стискиваю кулаки, и в ладони впиваются звериные когти. В глазах темнеет от гнева. Старый Викар хочет войны — он её получит!
***
Темнота стекает с меня призрачной волной, и я охаю от изумления: я на ночной площади, одна, в сорочке. Дома высятся ломаными зубами огромной пасти. В тусклом свете звёзд слабо виднеются очертания проломов и обломки камней. Ощущаю за спиной движение, давящее присутствие кого-то огромного. — Здравствуй, Мун, — шелестит знакомый голос. Покрываюсь мурашками. Колени подгибаются, но я нахожу силы стоять. Медленно оборачиваюсь. Надо мной возвышается тёмное существо с пульсирующими голубыми кольцами по телу размером с дом. Они пульсируют, тело движется. Крик колом торчит в горле, я едва дышу. Это существо — осьминог. Просто нереально огромный, как чудовище из кошмаров. Щупальца перекатываются, в лунном свете кажется, что некоторые из них обрублены. Огромные глаза твари парализуют волю. — Мун, — шепчет-рокочет осьминог. — Я дух Викара, дух твоей кровной семьи. Я защищу тебя от горячих песков и крови пустыни. Беззвучно открываю и закрываю рот. Осьминог-Викар растекается по земле, гигантские глаза застывают напротив моего лица. Плеч касаются удивительно лёгкие, почти нежные щупальца. Меня трясёт так, что клацают зубы. — Не бойся, Мун, — шелестит дух и гладит по волосам. — Я не причиню тебе зла. Пусть у меня было мало сил, но я защищал тебя. С тех пор, как ты ступила в столицу, я следил за тобой. Хитростью и сговором с другими духами уберегал от страсти бесчестных мужчин, желавших поймать прекрасную долговую рабыню и запереть в своих гаремах. Я не дал зарезать тебя в доме Октазии, не дал удержать тебя здесь. Так что видишь — я друг. Единственное, от чего я не уберёг тебя — от жара сына пустыни, но и это поправимо. Нежное щупальце касается щеки. Зубы клацают, по вискам струится пот. — Не бойся, светило моего чёрного неба, теперь я могу победить мерзкого захватчика. Он уже идёт, чтобы сразиться со мной в последний раз. Захватчик… сын пустыни. Меня обжигает догадкой: он об Императоре, о Хоршеде. — Не смей прикасаться к нему! — Отталкиваю щупальце и отступаю на дрожащих ногах. — Не смей его трогать! Из груди существа вырывается клокочущий рёв: — Не позволю мешать кровь дитя моря с кровью сына огня и песка! — Щупальца охватывают меня, стискивают до боли, до треска в костях. Голос прошибает злой вибрацией. — И когда твоё глупое девичье сердце остынет, ты будешь благодарна за свою свободу. — Нет, — выдыхаю я, меня давит в тисках. — Нет, не надо. Глаза Викара закрывают всё. Руку обжигает нестерпимой болью. Я вскрикиваю. Руку до локтя засасывает в щупальце. — Ч-что?.. — лепечу я. — Мне нужна твоя кровь, — рокочет Викар. — Она даёт мне силу. — Нет-нет, — мотаю головой. — Не надо, пожалуйста, прошу. Слёзы застилают глаза. В сердце вспыхивает надежда, что тогда, в саду, мне не померещилось, и Хоршед обладает магией, иначе это гигантское существо его убьёт. И как только раньше не убило? Или… или… Вспоминаю нашу встречу здесь. Хоршед знает о Викаре! Но почему Викар прежде не нападал? Неужели дело в моей крови? Или в чём-то ещё? Почему Викар нападает именно сейчас? Как я оказалась здесь, ведь я была во дворце? — Как я попала сюда? — шепчу я. — Сама приехала верхом. — Не помню… Кольцо его щупалец ослабевает. Снова мягкое, нежное прикосновение к щеке и шелест волн: — Пришлось тебя зачаровать. Твоё сердце слишком занято им. — Почему сейчас? — спрашиваю в надежде, что знания помогут Хоршеду. — Потому что теперь я знаю его имя, а знание имени — власть. Сердце стынет. И в рокоте Викара немыслимым образом слышится улыбка: — Да, я не мог справиться с ним без этого, но благодаря тебе, моя луна… Грохот разрывает воздух. Вздрагивает земля. — Идёт, — шипит-шелестит Викар. Снова грохочет. Изо всех сил изгибаюсь, проворачиваюсь в щупальцах. Над домами разливается золотое зарево. Словно к нам движется солнце. С грохотом валятся здания, сотрясается земля. Викар рычит штормовым морем: — Убью, убью, убью… Камни вздымаются и падают. Дома тянутся к источнику света и рушатся, но не могут его заглушить. Свет выходит на широкую улицу, упиравшуюся в площадь, где засел Викар. К нам идёт огромный сияющий золотой лев. В его глазах пылает зелёное пламя. На его гриве, выгнув спину, сидит готовая к прыжку белая кошка с голубыми глазами. Исходящий от них золотой с белыми вкраплениями свет срывается в небо струями дыма. У меня перехватывает дыхание. Золотой лев скалит клыки. Цвет его глаз точь-в-точь как у Хоршеда. И хотя это невероятно, мне кажется — передо мной именно он, пусть и в облике гигантского зверя. Пасть льва не двигается, но воздух сотрясает громоподобный глас Хоршеда: — Отдай её! Из озарённой золотым светом мостовой вырываются фиолетовые щупальца в голубых кольцах. Лев отскакивает, кошка на его загривке шипит, сбивает лапой ринувшийся из-за дома щупалец. — Хоршед! — ревёт Викар. В золотом сиянии льва прорываются фиолетовые языки пламени. Тот ревёт. Мостовая вздымается, точно волны. Качается. Камни растекаются, и земля впрямь обращается в жижу, захлёстывает золотые лапы. Лев взвивается в воздух, с грохотом расплющивает дом. Тот утопает в ожившей земле, тянет льва вниз. Лев извивается, силясь сбросить рвущие его языки. — Викар! И осьминога прорезают золотые искры. Щупальца сдавливают меня. Накатывает слабость, ноги и руки холодеют. Викар качает кровь из моей руки — и растёт, растёт. Мы поднимаемся над старым городом. Мы горим в золотом костре, как лев горит в фиолетовом. Белая кошка подскакивает. Викар вскидывает голову. Белый сгусток света, соединённый со львом сияющей нитью, летит на нас. Лев вдруг оказывается рядом. Сверкают когти. Щупальца встают щитом, брызжет чёрная кровь. Вой духа оглушает. Меня топит в тёмном душном теле. — Отдай её! — гремит рык. В темноте мерцают золотые вспышки. Это когти разрывают поглотившую меня плоть Викара. Бело-золотые вспышки учащаются. Вдруг треск — и я вдыхаю пахнущий морем воздух. Совсем рядом — пылающий зелёный глаз. Он размером с моё лицо. Отдаляется, и я вижу всю морду, заляпанную чёрным с чем-то дёргающимся фиолетовым во рту. Лев рычит, обнажая клыки. Жижа вокруг меня пульсирует. Дико орёт Викар, вой взвивается на оглушительную высоту. Пытаюсь закрыть уши, но руки скованы. Проносится белая молния. Рычит лев, и всё утопает в звоне крика. Меня швыряет вверх и вниз, накрывает мертвящим холодом. Всё объято белым и золотым светом, перемешанным с чёрными потоками, и это всё кружится, складывается в воронку. Меня накрывает белым мехом. Кошка рычит. Что-то отдирает от меня зубами. Боль захлёстывает руку, словно её раздробили. Боль и крик Викара переполняют меня, душат. Я захлёбываюсь криком и срываюсь в пустоту небытия. Вслед летит крик: — Отдай Мун!
ГЛАВА 27. Одарённые — Хоршед, Хоршед, — шепчет Сефид. Её зов помогает очнуться. Я дышу. Я вижу лапы, уменьшающиеся и становящиеся моими руками. Тонкая бело-золотая нить тянется к Сефид, позволяя ей жить вне своего места. На губах вкус крови и какой-то жгучей дряни. — Мун? — вскидываю голову, ожидая увидеть Викара, но на искорёженной мостовой только бледная Мун с окровавленной рукой и сидящая рядом с ней блеклая Сефид. Бросаюсь к Мун, сжимаю её тонкие запястья. Этот ублюдок Викар сосал из неё кровь, чтобы усилиться. Под пальцами ощущаю слабое биение пульса. Боя с Викаром я почти не помню. Только сейчас осознаю, что сам будто превратился в духа. Я ведь стал не просто животным, я был размером с дом. Но сейчас не до странностей. Поднимаюсь, беру на руки Мун. «Она сказала ему моё имя», — колет страшная мысль, но я выбрасываю её из головы и направляюсь домой. Уменьшившись до котёнка, Сефид вскакивает мне на плечо. Она очень слаба. Но она без колебаний пошла за мной на бой с Викаром, хотя знала, если я не верну её во дворец — ей не жить. От сердца старого города почти ничего не осталось, я переступаю обломки и волной застывшие участки мостовой. «Мун сказала ему моё имя, — терзает меня страх. Но я гоню его. — Даже если так, в первую очередь надо о ней позаботиться, а потом разбираться». Бреду по руинам старого Викара, а их заливает свет восходящего солнца, слепит меня, смеётся над моими тревогами.
***
«Хоршед, Хоршед, я должна ему помочь!» Резко просыпаюсь, судорожно дышу, не понимая, где я и что случилось. Руку тянет повязка. Свечи озаряют золотые узоры стен. Я во дворце. Одна в постели. Сигвальда нет. И только повязка на руке доказывает, что дух Викара и золотой лев — не сон. Снова оглядываюсь. Из одеяла поднимается белая кошачья морда. — Где Хоршед? — сбивчиво шепчу я. — Он в порядке? — Мурр, да. — Кошка щурит голубые глаза. Вдруг нависает над моим лицом, оскаливает зубы. — Зачем ты назвала Викару его имя? — Это случайность, — торопливо шепчу я. — Я позвала Хоршеда в кошмаре, и вдруг… вдруг… Сдавливаю виски ладонями. Глаза жжёт от слёз. Кошка отскакивает и выгибает спину. А у меня сердце разрывается от ужаса: Хоршед мог умереть, мог погибнуть из-за меня! — Что всё это значит? — бормочу я. — Что произошло? Облизнувшись, кошка садится. Пристально смотрит на меня. Я утираю слёзы. — Мы духи мест, — тихо мурлыкает она. — Я, Викар и многие другие вроде нас. Кто-то сильный, кто-то не очень. Мы способны управлять местом, в котором возникли. Твой род и род Императора владеет даром видеть нас, приносить нам питательные жертвы, усиливать своей кровью. Твоя семья была связана с Викаром. Кто-то из ваших предков кормил его кровью, так между вами возникла связь. Она охватывает лапы хвостом, смотрит на складки покрывала и снова поднимает взгляд на моё лицо, щурится: — С помощью духов Император захватывал города. Но Викара покорить не смог, поэтому запретил селиться в старом городе, чтобы живущие там люди не питали его силой. Естественно Викар за это возненавидел Императора ещё больше. — Он называл его сыном… огня и песка. Кошка закрывает и открывает глаза: — Викар связан с морем, твои предки по отцу жили на берегах моря, его стихия — вода. Стихия Императора — огонь, солнце. Понятно нежелание Викара отдавать тебя в нашу семью: кровь общих потомков могла стать для него непригодной или недостаточно питательной. — А теперь Викар… — Кажется, он уничтожен. Впрочем, о духах трудно сказать такое наверняка. — Хоршед… — Лучше называть его Императором, безопаснее. — Что это за власть имени? Почему она так опасна? — Потому что вложив силу в чужое имя, можно коснуться магии его обладателя. Ты же видела, как Императора поразила магия Викара. И как Викар поджарился на солнечном огне, — кошка улыбается и издаёт довольное мурлыканье. Я переползаю по подушкам выше, тяну покрывало на грудь, слишком заметную под тонкой сорочкой. — А почему Император не убил Викара раньше? Кошка дёргает хвостом: — Это трудно. Мы и подумать не могли, что Император способен перейти в состояние духа. К тому же Император вовсе не кровожадное чудовище, он не убивает без необходимости. Прикрываю глаза. Мне жгуче, до крика стыдно, что из-за меня Хоршед оказался в опасности. — Где он? — глухо повторяю я. — В своих покоях. — Кошка вытягивается на кровати. Под пристальным взглядом небесно-голубых глаз я накидываю халат. Белый дух меня не останавливает.
***
Вот и третий день беспробудного сна Мун прошёл, а я так и не знаю, проснётся она или подонок Викар утянул её за собой. Наливаю из кувшина в кубок ещё вина. Пряный запах ударяет в ноздри. И того, почему Мун сказала ему моё имя, я тоже могу не узнать. Обхватываю золотую ножку кубка. Драгоценные камни упираются в ладонь. Я поднимаю кубок и пью в надежде изгнать мрачные тошнотворные мысли. Допиваю до дна. Заглядываю в золотую полость. Поднимаю взгляд, и сердце пропускает удар. Мун стоит напротив. Шепчет бледными губами: — Прости. Это вышло случайно. Я ни за что не сказала бы твоё имя, я просто позвала тебя во сне. Кому другому я бы не поверил, но ей верю безоговорочно. Потому что хочу, чтобы это было правдой. Потому что иначе будет слишком больно. Она бледна, и я прошу: — Садись. Из всех кресел Мун выбирает софу, на которой сижу я. Какая опасная близость. С тоской думаю о том, что Сигвальд не казался слишком уж обеспокоенным состоянием Мун, и я не понимаю такой холодной любви, ведь во мне всё кипит и пылает. — Почему ты пьёшь? — тихо спрашивает Мун. Пряное вино обволакивает рот терпким вкусом, мутит ум, но не освобождает от мыслей о том, что Мун — вот она, рядом, стоит лишь протянуть руку. — Я несчастен, — шепчу я. — Разве ты можешь быть несчастен? Ты имеешь всё, что пожелаешь, и владеешь огромной страной … Но не тобой! — Иногда этого недостаточно, — невыносимо тянет к ней. Так не может и не должно тянуть к женщине. Все мысли заняты ей, она вся передо мной. Смотрю и вижу не только красивую девушку. Совсем не вижу в ней жену сына. Я вижу Мун во все моменты наших встреч реальных и вымышленных мною в часы одуряющей тоски по ней. Вижу лишь желанную женщину, и это невыносимо, страшно. — Мун… — рука сама тянется к ней. Позволяю пальцам коснуться её губ, очертить. Зрачки жёлтых глаз расширяются, её дыхание сбивается. Нутром чую — стоит поцеловать эти губы, обнять тонкий стан — и никаких возражений не будет. С невыносимой ясностью чувствую, что она тоже хочет меня. Не верю, но знаю. — Мун, — зажмуриваюсь, чтобы не видеть её, чтобы бороться… с чем и зачем? — Хоршед… Её голос — сладкий мёд и хмельное вино, она… Моя воля разбивается вдребезги. Открываю глаза и хватаю Мун, притискиваю к себе и целую, целую…
***
Не могу сопротивляться охватившему меня волнению и жару. Не хочу. Плавлюсь в сильных и нежных руках, скользящих по моим бёдрам. Тёплые зелёные глаза неотрывно следят за мной, поглощают. Не хочу думать. Не хочу бояться, что он оттолкнёт. Обнимаю плечи Хоршеда и запрокидываюсь, обхватывая его коленями. Запах пряных трав, вина, корицы, тяжесть его тела разливают во мне пламя немыслимого желания. Фрида права — с любимым не страшно. Поцелуй за поцелуем. Теперь я жадна до них, дышу ими. Опираясь на локоть, свободной рукой Хоршед скользит по моей груди, судорожно тянет ткань, точно не может терпеть или боится, что нам помешают. Прижимается лбом к моему лбу. Дыхание обжигает моё лицо: — Я хочу тебя больше жизни. Поцелуй мешает ответить. Но я тоже хочу и немеющими пальцами распутываю золотой шнур пояса, чтобы обнажиться перед Хоршедом. Плевать на всё. Распахиваю халат, подтягиваю тонкий подол сорочки. — Возьми меня, — не узнаю свой сиплый, томный голос. Хоршед садится на колени и яростно срывает с себя рубаху и дорогой пояс. Я любуюсь мощными мышцами и ужасаюсь боли, с которой он получил столько шрамов. Его высвобождённая плоть больше не пугает. Сглотнув, окинув меня болезненно-нежным взглядом, Хоршед склоняется. Стальные мышцы прижимают мои груди. Я растворяюсь в поцелуе и ощущениях. Желание слишком велико, от прикосновения между ног я судорожно всхлипываю и подаюсь навстречу. Он очень горячий, первое мгновение его движения безумно приятно, и вдруг, точно лопается струна, меня пронзает боль. Хоршед застывает. В его ярких глазах — вопрос. Тяжело дышу. Боль медленно отступает, но немного страшно. Потянувшись, Хоршед целует меня в лоб. Утыкается своим лбом возле моего виска. Тяжёлое дыхание над ухом, я дышу в унисон. Тепло возвращается в меня, жар, желание. Словно чувствуя это, Хоршед продвигается дальше так мягко и плавно, что огонь разливается по всему телу. Запускаю пальцы в чёрные кудри, дышу им. Чувствую каждый изгиб сильного тела, каждый вздох. Пальцы Хоршеда оказываются в моих волосах. — Хоршед… Слитые в одно целое, дыша в такт, мы лежим, пока боль не отступает окончательно. Упёршись локтями над моими плечами, сложив ладони на моей макушке, целуя в губы, Хоршед начинает двигаться. То плавно, то чуть резче, мелкими уверенными толчками, и я утопаю в сумеречном жару. От низа живота раскатываются волны жара и сладких судорог, каждый толчок — вспышка удовольствия. Хоршед больше не целует, позволяя хватать ртом воздух, стонать, задыхаться. Я больше не могу гореть от удовольствия, но хочу продолжать. Толчки всё увереннее, резче, и вдруг меня окатывает удовольствием, волна жара прокатывается долго и протяжно, выгибая меня. Вскрикиваю от страха перед этим ослепительным ощущением, невыносимо сильным от того, что Хоршед продолжает двигаться. Судорога катится по телу, сжимая, и когда она отступает, становится спокойно и хорошо. Слишком хорошо. Цепляясь за Хоршеда, чувствую, как он наполняет меня текучим теплом, и замирает, хрипло дыша. Обмякает, но не настолько, чтобы больно придавить. Охватившая меня истома очень приятна, но куда приятнее ощущать на себе и в себе Хоршеда, слышать стук его сердца, его дыхание. Обнимаю широкие, стальные плечи — только бы не уходил. — Если останусь на тебе, — шепчет Хоршед, — захочу продолжения, а тебе надо отдохнуть… привыкнуть. Киваю, хотя соображаю плохо. Выскользнув из тисков моих коленей, Хоршед вытягивается на краю софы. Сдвигаюсь к стенке, и он придвигается плотнее. Его пальцы скользят по моей груди. Даже лёгкое прикосновение невыносимо приятно. Заставляю себя сосредоточиться и посмотреть в зелёные глаза. Я должна попросить не прогонять меня, не винить за страсть, оставить рядом с собой, но язык тяжёлый, как и мысли. А мне ведь столько надо сказать. И страшно тоже. Хоршед обнимает крепко-крепко, шепчет: — Не хочу тебя отпускать, не хочу никому отдавать. Ты моя. — Не отпускай, не отдавай. — Вдыхаю горячий запах его кожи и произношу, вся трепеща от этого блаженства. — Я твоя.