А заметив, как легко та выходила из себя, как бурно реагировала на двусмысленности, забавлялся этим чуть ли не каждый урок. Иногда «шутил», заставляя её краснеть, а порой говорил совершенно жестокие, циничные вещи. Но всё это было в прошлом году.
В одиннадцатом классе бывшие забавы почему-то утратили для него привлекательность и остроту. Аллочку он почти не трогал, лишь когда она сама цеплялась, грубил. А вот сейчас захотелось вдруг её шокировать. И получилось.
С минуту она оторопело таращилась на него, округлив глаза. Затем тряхнула кучерявой головой:
— Не могу поверить. У меня просто это не укладывается в голове. Есть ли вообще предел твоей гнусности?
Затем она отошла к окну и, выдержав паузу, сухо сказала:
— Я хочу поговорить с твоим отцом.
— С ним все хотят поговорить, — хмыкнул Максим.
— Я прекрасно знаю, — взволнованно говорила Аллочка, вцепившись руками в подоконник, — что он — занятой человек, но прежде всего, он — отец и он должен знать…
Максим взглянул тоскливо на её спину и вышел из класса, не дослушав.
* * *
В кабинет истории Максим явился за пару минут до звонка. Ещё из коридора уловил крики вперемешку с хохотом, а когда открыл дверь, его чуть не сшибла с ног Алёна. Вылетела опрометью и помчалась куда-то по коридору.
Он успел лишь заметить, что её лицо было испачкано в какой-то белой субстанции.
— Что было? — спросил он, проходя на место.
— Да, пощипали немного доярку, — хихикнул Никита Лужин.
— А потом решили показать, как мы ей рады, — добавил Кирилл Ладейщиков. — Девчонки пирожное для неё купили в столовке, угостили… только она не оценила наше гостеприимство.
— Короче, давайте без фанатизма, а? — повернулся Максим к своим. — Руками не будем её трогать, окей?
— Макс, ты же сам хотел, чтобы она от нас свалила поскорее, — резонно заметил Кирилл. — Или уже не хочешь?
— Хочу, но можно же и без рук.
— Неее, без рук неинтересно, — протянул Ник.
— И неэффективно, — добавил Ренат. — А так, может, уже завтра её не будет. Если сделаем всё, как задумали.
— В смысле?
— Идея Крис, — Ренат подмигнул Кристине. — Пусть она и рассказывает.
— Да всё гениальное просто, — просияла она. — У нас же шестым физ-ра. Вот сразу после урока и подловим её прямо в раздевалке. Подгадаем момент, когда она переодеваться будет. Только она форму снимет, мы юбку и блузку заберём, и вас запустим. Позабаааавимся! И никто нам не помешает. Можно будет вот что…
Но Кристина не договорила — в класс вошёл историк. Практически вместе со звонком. А минут через пятнадцать после начала урока к ним пожаловал и сам директор. Завёл в аудиторию Алёну, уже умытую, причёсанную, с покрасневшими глазами, и молча удалился.
Максима даже удивило: как же так, что он даже никому ничего не стал выговаривать? Или она не пожаловалась? Прямо поразительно — совсем на неё непохоже. То у неё тёплая вода под языком не держалась, а то вдруг такая сдержанность. Хотя, может, её просто запугали?
Алёна сидела за второй партой в первом ряду у прохода. Прямо и неподвижно, будто кол проглотила. Максим с Кристиной занимали четвёртую в среднем ряду, и со своего места он прекрасно видел её в профиль.
В открытую на неё, конечно, не смотрел, лишь время от времени украдкой поглядывал, слушая вполуха трёп Кристины.
Она, вообще, дышит? Оцепенела? Сильно ли её обидели? Пощипали, блин…
Зная Лужина, под этим «пощипали» можно было предположить что угодно. Да, чёрт, она сама виновата, говорил себе Максим. Захотела красивой и лёгкой жизни? Так получай! Но сердце отчего-то всё равно свербело.
На перемене между четвёртым и пятым уроком Максим поймал её в коридоре. Ухватил за локоть, она вздрогнула, дёрнулась, но держал он крепко. Грубо оттащил в сторону.
Гвалт стоял невообразимый — чёртовы семиклашки ордой носились по этажам с дикими воплями, поэтому пришлось наклониться к ней совсем близко, буквально чуть ли не в ухо орать.
— После этого урока вали домой. А ещё лучше прямо сейчас. Поняла?
— Но у нас же шесть уроков…
— Дура! Делай, как тебе говорят.
— Но я не найду дорогу домой, — залепетала она.
Максим её едва слышал, больше разбирал по губам, отгоняя при этом неуместную, навязчивую и неожиданно волнующую мысль: «Какие же у неё губы… будто для… Ну капец, о чём я думаю?!»
— Отцу позвони, скажи, что заболела. Он водилу пришлёт. Всё, вали давай.
К облегчению Максима она и впрямь не пришла ни на пятый, ни на шестой урок. Учителю сказала, что заболела. Хоть тут ума хватило. Зато остальные выглядели крайне разочарованными — такая забава сорвалась.
— Сбежала коза… Ну, ничего, будет завтра, ещё покуражимся над ней, да, Макс? — спросила Кристина.
— Уже покуражились, — ответил он мрачно. — Короче, амигос, пусть пока живёт. Лучше будем её просто игнорить, чем так…
— Ууу, это скучно, — скривилась Кристина.
— Что, реально жалко стало колхозницу? — удивился Ренат.
— Мне себя жалко, — возразил Максим, пытаясь скрыть за усмешкой смущение. — Она стукнет отцу, и меня точно сошлют. Я просто в пятницу после твоих ништячков выступил слегка перед гостями. Огорчил папу сильно. Он и так мне всё воскресенье мозг клевал. В общем, надо, чтобы отец немного успокоился.
— Ооо, — простонала Кристина, — эти предки вечно лезут в твою жизнь и всё портят. Хорошо хоть я со своей разобралась…
— Макс, а ты же говорил, что твой батя на этой неделе по области поедет, — напомнил ему Ренат.
— Да, в четверг вроде должен отчалить.
— Ну и что? Будем у тебя собираться?
— Можно. Только лучше в пятницу сразу после школы. Мать с Тёмой как раз к деду свалят.
— О! Круто! — просияла Кристина, чмокнув на радостях Максима в щёку.
— А меня? — наклонился к ней Мансуров. — Если б не я, он бы походу зажал вечеринку.
— Да, Ренатик, ты молодец, — Кристина поцеловала и его. А потом и Ника, и Кирилла, лукаво поглядывая при этом на Максима. Но тот уткнулся в телефон — младший опять одолевал его смс-ками. Где ты? С кем ты? Когда домой? Достал!
Вечером, когда Максим вернулся домой, выяснилось, что эта дура и правда разболелась. Затемпературила. Даже врача вызывали.
Тем лучше, решил Максим. Хоть в школе появляться не будет какое-то время.
Глава 6
Алёна и вспомнить не могла, когда в последний раз болела.
Однажды, ещё маленькой, жестоко отравилась грибами, и всё. А так — её никакие вирусы не брали. Даже когда эпидемия гриппа свирепствовала, Алёна хоть бы чихнула раз. Закалилась, привыкнув к холоду, сквознякам и прочим прелестям их захудалой избы.
А тут вдруг заболела. Причём слегла так внезапно.
После разговора с Максимом она позвонила отцу, хотя еле выдавила из себя эти слова, потому что думала, что врёт папе, а этого ей очень не хотелось. А получилось, что и не соврала.
Папа в самом деле отправил за ней водителя, другого, не того, что вёз их утром.
Этот приехал на белом джипе и вообще был весёлый и разговорчивый. Просил называть его дядей Юрой. Алёна улыбалась в ответ на его непрерывную болтовню, но улыбалась через силу. Ей реветь хотелось в голос, а не улыбаться. И знобить её начало ещё в машине.
Сама она списывала всё на пережитый ужас. Но папа разволновался не на шутку — даже по телефону это явственно слышалось — и распорядился насчёт врача. Тот приехал быстро — и получаса не прошло. Осмотрел, смерил температуру, велел лежать и много пить. Какие-то препараты назначил, но список свой отдал Жанне Валерьевне.
До позднего вечера к Алёне в комнату никто не заходил, если не считать Веры, которая заглянула разок — принесла на подносе графин с морсом и стакан. Может, не хотели тревожить, а, может, всем было плевать. Папы же нет, он на работе, а остальным она кто?
Врач советовал ей побольше спать, но как назло не спалось. Да и как тут уснёшь, когда внутри всё болело нестерпимо?
Не то чтобы она не приняла всерьёз слова Максима, когда он угрожал ей. Очень даже приняла и поверила, но всё равно не ожидала, что всё будет настолько ужасно. Никогда в жизни и ни от кого она не слышала таких отборных гадостей, никогда не встречалась с таким враждебным отношением. И ведь что самое обидное — она же им ровным счётом ничего плохого не сделала. Так почему они её возненавидели с первого взгляда? За что так унижали?
Хотя можно догадаться. Это же он их настроил против неё, Максим. Как бы ни было больно, совершенно очевидно, что это он подговорил весь класс. Одна из них ведь даже прямо так и сказала: «…она не такое страшилище, как ты говорил».
Значит, рассказывал о ней своим, науськивал, натравливал…
Лёжа на кровати, Алёна раз за разом прокручивала утренний кошмар, терзая и без того измученное сердце. И озноб вновь поднимался изнутри, охватывая всё тело. Слёзы струились, противно затекали в уши и никак не останавливались.
Наверное, она могла бы не пойти в ту школу, как-нибудь уж уговорить отца, но ведь Максим будет здесь всегда, рядом. И его ненависть никуда не денется. Он будет всё так же отравлять ей жизнь, мучить, унижать, день за днём. И она ничего не сможет с этим поделать. И терпеть это тоже нет уж сил.
Вечером её навестил папа. Заглянул буквально на пять минут, но сразу стало легче. Ненамного, конечно. То, что произошло в школе, то, как над ней измывались эти золотые мальчики и девочки, по-прежнему давило и сжимало грудь, словно тисками. И казалось, от этого тяжёлого чувства никогда теперь не избавиться.
— В школе тебя не обижали? — спросил папа.
— Нет, — тихо ответила она. Почему-то было стыдно признаться ему, как её сегодня унизили. И просто не хотелось, чтобы он узнал об этом позоре.
— Ты отдыхай. Выздоравливай, — пожелал он и вышел из комнаты.
Почти сразу же к ней поднялась Вера, видать, папа послал. Засуетилась, постель поправила, десять раз спросила, не надо ли чего. Но Алёне ничего не хотелось.
Потом она вдруг снова расплакалась и тут же разозлилась на себя. Сроду себя не жалела, а сейчас так раскисла. Однако никакие самовнушения не помогали. Такой несчастной она давно себя не чувствовала.
Измученная температурой, тяжкими думами, рыданиями, она наконец уснула. Но сон был больной, тревожный, чуткий. И ближе к полуночи, уловив тихий скрип, Алёна проснулась. Испуганно распахнула глаза, и сердце ёкнуло. От волнения или от страха — непонятно.
В освещённом дверном проёме она увидела силуэт Максима. Узнала его сразу и безошибочно.
Он затворил за собой дверь, прошёл в комнату, не зажигая света. Но во дворе ещё горели фонари, и уличный свет неплохо разбавлял темноту.
Максим присел на подлокотник кресла у самой кровати.
Алёна в ужасе смотрела на него, не зная, что ждать. Сердце бухало в груди, а от озноба даже зубы поклацывали. И трясло её сейчас вовсе не от температуры.
В полутьме его глаза казались совершенно чёрными, и невольно хотелось спрятаться от его взгляда.
— Ты как? — поинтересовался он вполне миролюбиво, что уже обескураживало.
Алёна и не знала, что ответить. Как она? Плохо, очень плохо, ужасно, отвратительно. Но зачем ему об этом знать? Позлорадствовать или что?
— Не били тебя? — спросил, не дождавшись ответа.
— Нет, — голос её прозвучал глухо, будто кто-то сдавил шею.
— Хорошо, — кивнул он и отвёл глаза.
Хорошо?! Да её прилюдно с грязью смешали, оскорбили всячески с его подачи. Один из них задрал ей подол юбки, второй — ущипнул за грудь, а потом навалились всем скопом, схватили за руки, прижали к лицу тарелку с пирожным и держали так, пока она не начала задыхаться. Масляный крем забился в ноздри, в рот, залепил глаза. И все при этом хохотали. Это хорошо?!
Безобразные сцены вновь встали перед глазами. Хотелось всё это выкрикнуть ему в лицо, но горло перехватило спазмом так, что даже вдохнуть не получалось. Она закашлялась.
Максим дотянулся до графина с морсом, плеснул в стакан и подал ей.
— Ты простыла, что ли? Или… — он не договорил, но Алёна поняла и так.
Морс был брусничный. Вкусный, в меру сладкий и хорошенько процеженный.
— Или, — сухо ответила она.
Её вдруг осенило, откуда такое беспокойство с его стороны. Он просто испугался того, что перегнул с дружками палку. Испугался, что теперь, когда она заболела, папа может узнать правду и тогда…
Папа ведь сказал, что ещё хоть один промах с его стороны и доучиваться он будет в какой-то закрытой школе. Вот Максим и встревожился, как бы она не сдала его.
Эта простая и очевидная правда почему-то подействовала на неё сильнее, чем его откровенная грубость, жестокость и беспричинная ненависть к ней. Потому что до этого момента она, вопреки всему, всё равно относилась к нему с непонятной даже для самой себя симпатией, а теперь вдруг он стал ей противен. Захотелось сказать ему, бросить этак с презрением, чтобы не беспокоился, что она не выдала его, не нажаловалась отцу и не собирается.
Но, как ни крути, а она всё равно боялась Максима. Потому что знала — от него можно ждать чего угодно. Потому что чувствовала — он из тех, у кого нет внутренних рамок и тормозов, что захочет — то и сделает. А с такими связываться… В общем-то, она уже ощутила, каково с такими связываться.
— Ну ладно, — помолчав, вздохнул он. — Бывай.
Поднялся и вышел.
***
Болеть, конечно, противно. Особенно с непривычки. Один плюс в этой ситуации — не нужно было ездить в гимназию, при мысли о которой Алёну прошибал холодный пот.
Она всё собиралась поговорить с папой по поводу перевода куда-нибудь в другое место, но никак не подворачивался удобный момент. Папа, если и заглядывал, то на пару секунд, справлялся о самочувствии и сразу же убегал, ссылаясь на неотложные дела. А в четверг и вовсе уехал, но обещал вернуться в воскресенье и взял с неё слово, что к этому времени она непременно поправится.
Максим к ней больше не заходил.
Правильно. Зачем ему? Он ведь уже понял, что она не нажаловалась отцу. Так что беспокоиться больше не о чем.
Иногда она слышала его шаги в коридоре и каждый раз внутренне замирала — вдруг зайдёт? Но он уходил к себе. А пару раз из его комнаты доносилась музыка.
Сначала Алёна не поняла, что на гитаре играет он. Думала, что просто включил инструментальную музыку. Слишком объёмный, сильный и при этом чистый был звук, и исполнение красивое. Поэтому озадачивалась, когда мелодия вдруг обрывалась, а затем могла зазвучать снова или смениться другой. И лишь услышав, как он разыгрывается (видимо, настраивал гитару), догадалась — это всё он.
А однажды он запел. Песня была незнакомой, но голос его она узнала сразу. Как же он здорово пел! Ей и тогда, на вечере, понравилось, хотя он явно паясничал. А тут… аж мурашки бежали. Она слушала, затаив дыхание, даже из постели выбралась и прильнула ухом к двери. Знал бы он!
От нечего делать она снова нарисовала его портрет.
Глупо, конечно, она сама понимала. Но чем ещё заняться? Лежать в постели дни напролёт — это скука смертная. К тому же бездельничать Алёна не привыкла и оттого маялась. Так что оставалось только читать книги из списка Лилии Генриховны да рисовать.
Правда, с трудом, но всё-таки освоив навигацию в планшете, она время от времени выходила в сеть, читала новости и сплетни, отвечала на сообщения подругам из детдома. Правда, переписка с ним напрягала её — они ведь ждали сказки, верили в неё. Да и самой Алёне как-то не хотелось описывать неприглядную реальность, изворачивалась как могла, всё реже открывая мессенджер.
Нет, по девчонкам она скучала, очень даже, хотя это не сравнится с тем, как она скучала по отцу. Не видела-то его, получается, всего сутки, а уже изждалась. И время как назло тянулось еле-еле.
Было около четырёх, когда внизу раздался шум — топот, многоголосье, смех. У них гости? Алёна отложила книгу, выскользнула из постели, надела шорты и футболку.
Затем явственно услышала, что шум приближается. Галдящая толпа — не меньше шести, семи человек — по лестнице поднялась в коридор.