– Да обстановочка здесь какая-то, товарищ командир… – раздался бойкий голос из строя, голов через двадцать от меня, и я не смог рассмотреть, кто это говорит. На такую толпу непременно найдется энное число таких вот бойких, остряков и прочих выскочек, которым всегда невтерпеж почесать языком, даже если это чревато репрессиями.
– Большую часть времени приемник пустует. Заполняется он дважды в год очередными группами призывников, – объяснил полковник, – сроком на две недели. Поэтому неудивительно, что все действительно выглядит несколько… – он на мгновение замолчал, явно подбирая слова, – мрачновато, неухоженно… Сейчас вы все получите военную форму, переоденетесь, вас разобьют по взводам и дальнейшие инструкции вы будете получать от своих непосредственных командиров, то есть сержантов… Вольно, разойдись!
Соответственно последней команде мы образовали стадо и неохотно побрели к деревянному одноэтажному строению, на крыльце которого стояли, запустив большие пальцы за отвисшие поясные ремни, парни с лычками на погонах. Их было пять человек.
– Вешайтесь, – приветливо сказал один, невысокого роста, с висячими колхозными усами рыжего оттенка.
– Да-а-а… Два года, это не шутка, – хмыкнув, подтвердил другой, чернявый и высокий. Он посторонился, пропуская первых новобранцев. – Я бы на их месте сразу повесился, это точно… Чтобы не мучиться.
Сержанты заржали, а кто-то из тех, бойких, с языками, где-то за моей спиной, весело сказал:
– Ничего, мы уж как-нибудь помучаемся, товарищи командиры!
Теперь заржали прибывшие, а усатый сержант вытянул шею, чтобы высмотреть весельчака, явно собираясь взять парня на заметку.
– Ну-ну… – в итоге сказал он.
Через пару дней все более-менее обвыклись в своей новой ипостаси защитников отечества, а некоторые носили форму даже с видимым удовольствием. Пошли дни, похожие один на другой. Подъем, утренняя зарядка, утренний осмотр, занятия в классе, занятия на плацу, физическая подготовка, опять учебные классы… Короче, все как в книгах, фильмах и передачах «Служу Советскому Союзу», то есть хреново, дальше некуда… С другой стороны, сержанты, конечно, выстебывались, но гоняли не особо. Как я понял, двухнедельная командировка в приемник – это была для них халява, возможность вырваться из своих осточертевших дивизионов и возможность посмотреть на какие-то новые, пусть они не краше чем у сослуживцев, физиономии. И пусть здесь те же лес и казарма, все какое-то развлечение.
Кормили сносно, по крайней мере, у меня никакого адаптационного периода не было, с первого дня я доедал все без остатка. И хотя некоторые кривлялись, морщась и зажимая картинно носы, когда на обед давали какую-нибудь остро пахнущую тушеную кислую капусту, большинство рубало в полную силу, недоеденных порций фактически не оставалось.
Через неделю приехала передвижная лавка и военный народ создал столпотворение в комнате, где тетки в белых халатах взвешивали печенье, дешевые конфеты, отпускали сгущенку и прочие гастрономические радости истосковавшимся по сладкому защитникам родины. Деньги у большинства были и все стремились потратить их, «пока не отобрали деды» по месту службы, что считалось неизбежным.
Купив десяток пачек дешевых сигарет без фильтра, килограмм конфет, килограмм пряников и килограмм печенья, я запоздало озадачился, куда же все это деть. Положить в тумбочку – означало попросту подарить это богатство своим боевым соратникам, что мне, несмотря на ежедневные политические занятия, ставящие задачей поднятие духа патриотизма и привитие чувства товарищеского локтя, делать категорически не хотелось. Не надеясь на успех, я все же решил попробовать запихнуть килограммовый конфетный кулек в штаны хэбэшки, и с трудом поверил в случившееся, когда он запросто провалился куда-то к колену, и в кармане даже осталось свободное место. Точно так же, без малейших проблем, я распихал по карманам все остальное, и в итоге даже не потребовалось прибегать к услугам шинели, что не могло не радовать, потому что хранить свои вещи в карманах периодически оставляемой на общей вешалке шинели означало примерно то же, что положить что-то ценное в тумбочку.
Подойдя к зеркалу и обнаружив, что я вовсе не выгляжу подобно раздувшемуся от защечных запасов жратвы хомяку, а просто у меня появились вполне симпатичные галифе, я впервые осознал практичность советской военной формы. Например, в карманы моих любимых обтягивающих гражданских джинсов не влезало ничего, кроме пачки сигарет и коробка спичек… Теперь оставалось еще озаботиться, как бы сделать так, чтобы все это добро не выгребли сержанты на ежедневном утреннем осмотре. И интуиция подсказывала мне, что именно в таких каждодневных заботах о сохранности своего куска хлеба и заключался смысл военной службы.
До принятия воинской присяги оставался еще один приезд вкусной передвижной лавки…
Присяга оказалась мероприятием не рядовым и весьма торжественно обставленным, на котором, к моему удивлению, было довольно много родственников присягающих бойцов.
«И не лень же им всем было переться к своим братьям-сватьям-сыновьям-возлюбленным, – думал я, сжимая доверенный мне государством автомат и рассматривая в толпе гражданских симпатичную девчонку в красной куртке, выглядывающую кого-то в строю абсолютно одинаковых в своих шинелях бойцов. Вот чего, к примеру, тут делает эта… Приехала бы, когда ее парень уже какой годик оттрубил, а то ведь всего две недели как расстались»…
Вскоре мы, где-то с пятнадцать бойцов молодого пополнения, ехали, укрытые от посторонних взглядов возможных шпионов тентом «ГАЗ-а 66». Он прыгал по неровностям проселочной дороги, а мы, распределенные в четвертый зенитно-ракетный дивизион, соответственно мотались из стороны в сторону, порой едва не падая с жестких деревянных лавок, тянущихся вдоль боковых бортов. Обособленно, возле заднего борта, сидел долговязый сержант с покрытым оспинами лицом, в кабине сидел старший машины, усталого вида капитан, фамилию которого я не запомнил, а еще один сержант крутил руль вверенной ему военной техники. Все время поездки царила угрюмая тишина, курить не возбранялось и, как чувствовал я интуитивно, такая поблажка была сделана нам из-за матери одного из бойцов, кажется, откуда-то из Подмосковья, которая неизвестно зачем решила сопроводить свое чадо до самого места службы.
На некоторое время я задремал, чувствуя себя бывалым воином, способным запросто спать в вовсю трясущемся транспорте, и пришел в себя только на КПП, когда машина резко затормозила и сержант зло крикнул кому-то на улице:
– Еб твою мать, Кудряшов! Не можешь ворота нормально открыть!
Потом он оглянулся на тетку в сером пальто и теплом платке, покашлял и смущенно произнес:
– Извините, мамаша, вырвалось… – Тетка не ответила и он счел нужным добавить: – Вообще-то мы не ругаемся, вы не думайте. У нас тут дисциплина.
Тетка опять ничего не сказала, а я, вытянув шею, увидел открывавшего нам ворота военного в потрепанной шинели, который ударил ладонью левой руки по бицепсу правой, отчего ее сжатый кулак подпрыгнул вверх, и выкрикнул нам вслед:
– Вешайтесь, суки!
– Это он так пошутил, – сдавленным голосом пояснил сержант, но мамаша в очередной раз промолчала.
– Итак, вы попали служить в зенитно-ракетный дивизион, – вещал, расхаживая по учебному классу, замполит в чине капитана, пока мы изо всех сил боролись со сном, – а это означает, что государство авансом оказало вам доверие. А это, в свою очередь, означает, что и вы должны ответить ему тем же… – Он остановился под плакатом, на котором была изображена боевая ракета в разрезе, и повысил голос: – И начнем мы с того, что научимся не спать, когда от нас требуется максимальное внимание… Боец!
– Я! – с сиденья на первой парте вскочил парень, на которого я обратил внимание еще в приемнике.
Кажется, призван он был из Белоруссии. Когда я впервые увидел его, задумчиво поглощающего картофельное пюре на ужине, мне почему-то сразу подумалось, что он не жилец. Откуда такое пришло в голову, было непонятно, но вот только так подумалось, и все. Возможно, он был похож на того парня с моего двора, который, говорили, утонул, купаясь на местной ТЭЦ, когда переехал на новое место жительства.
– Представьтесь.
– Рядовой Петров!
– Повторите, что я только что сказал.
– Вы сказали… – И Петров к моему удивлению слово в слово повторил последнюю фразу замполита.
– Садитесь… Сейчас вы все поступите в распоряжение командира дивизиона, майора Санько. Он проведет вас по позициям и покажет боевую технику, на которой вам предстоит работать все два года службы. И еще… – Замполит сделал многозначительную паузу, и когда все уставились на него, сказал: – Если у вас в ходе службы будут возникать какие-то проблемы, немедленно обращайтесь ко мне. Я имею в виду неуставные взаимоотношения. Всем понятно?
– А здесь есть неуставные взаимоотношения? – спросил Петров и я опять подумал, что он точно не жилец.
– Изживаем, – бодро сказал капитан и посмотрел на часы. – Все свободны. Разрешаю перекурить десять минут. Курилка напротив казармы, в двадцати метрах, вы видели… Вольно, разойдись.
Мы побрели к курилке, к навесу со скамейками, образующими четырехугольник, в центре которого в асфальте была круглая дыра, а в дыре находилась круглая железная штуковина для сигаретных бычков и прочего мусора. В курилке сидели четыре воина, каждый на своей скамейке, то есть занимая весь периметр. И, судя по расхристанному виду, это были старослужащие.
– А разрешения спрашивать уже не надо? – бросил светловолосый парень с неприятной морщинистой физиономией, когда первый из нас неуверенно зашел в четырехугольник. – Оглохли, что ли? Я к кому обращаюсь, босота? – И сплюнул на асфальт.
– Воин, подтянуть ремень! – рявкнул второй, с короткой шеей, и мы все схватились за ремни, потому что было непонятно, к кому он обратился.
– Ты что, не слышал команды? – спросил третий, здоровенный широкоплечий качок. И Петров, к которому он, оказывается, обращался, неожиданно сказал:
– Извините, не вижу ваших лычек, товарищ военный.
– Не понял… – сказал четвертый, смуглый ефрейтор с крючковатым носом. И скроив преувеличенно озадаченную физиономию, спросил у своих: – Это че за борзоту нам прислали?
– Да они нас сами в момент строить начнут! – с такой же преувеличенной озабоченностью сказал здоровяк. Он встал, потянулся, словно разминая кости перед физической нагрузкой, сделал шаг вперед и Петров, болезненно ойкнув, согнулся в поясе. – А ну, салабоны! Даю вам шесть секунд, чтобы вы…
Договорить он не успел. Сзади хлопнула казарменная дверь и чей-то строгий голос сказал негромко:
– Валеев… После обеда жду в своем кабинете.
– Есть, товарищ майор! – сказал, подтягивая ремень, здоровяк и со злостью прошипел: – Ну все, суки… Ждите, скоро вам прилетит…
– Рядовые из молодого пополнения, ко мне, – скомандовал с порога казармы майор. – Бего-о-ом… марш!
И когда мы рванули к нему, рявкнул:
– Отставить! – Мы остановились. – По команде «бегом» бойцы сгибают руки в локтях. По команде «марш» начинают движение. Итак… Бего-о-ом…
Мы согнули в локтях руки.
– Марш!
– Ну, попали, блядь, – тихо проговорил кто-то на бегу, и я был полностью с ним согласен…
Пока мы шли по территории, которая, оказывается, называлась «позиции», майор показывал, что где находится, отвечал на все наши, даже самые нелепые или не относящиеся к делу, вопросы, шутил и вообще прикидывался охренительным доброхотом, типа «отца солдатам». В центре позиций находилась искусственная насыпная гора, на которой возвышалась кабина «П» с радаром на крыше, а внутри горы, в капонирах, стояли кабины «У», «А», кабины с дизелями и прочая хрень. Все это хозяйство называлось СНР, что означало «станция наведения ракет», а сами ракеты стояли на шести пусковых установках, образовывающих кольцо вокруг этой горы. Были еще какие-то ангары, антенны и другие непонятные штуковины, но я ничего не спрашивал, просто плелся в толпе вместе со всеми и вертел головой по сторонам, слушая объяснения командира.
Мы описали по территории огромный полукруг и взяли курс назад, когда вдруг увидели в стороне небольшой пруд, почти идеально круглый, метров двадцати в поперечнике.
– Ни хрена себе! – воскликнул парень, фамилия которого, кажется, была Масленников. Он тут же потупился и сказал: – Извините, товарищ майор, вырвалось… – И, поскольку майор продолжал молча смотреть на него, пробубнил: – Я хотел спросить, что это за водоем. Здесь летом купаются?
– Да, – майор кивнул, – летом у нас каникулы и солдаты здесь загорают и осуществляют водные процедуры… – И после паузы пояснил другим голосом: – Здесь когда-то было разлито ракетное топливо, часть его попала в пруд, поэтому запрещено подходить к нему ближе, чем на пятнадцать метров.
– Это топливо что, такое опасное? – после затянувшегося на сей раз молчания спросил кто-то.
– Стартовые расчеты, работающие с топливом, получают дополнительное питание, – сказал майор. – Яйца, масло, которые в армии просто так не раздаются… И все работы с топливом производятся в комплектах химической защиты.
– Ого… – сказал Масленников. – А давно это топливо было разлито?
– Около пяти лет назад. Была сделана полагающаяся в таких случаях очистка территории, но провести стопроцентную дезактивацию по некоторым причинам оказалось невозможным. Есть подозрения, что в пруду сохранились остатки топлива. Оно фактически не разлагается и продолжает оставаться опасным для живых организмов в течение десятков лет.
– А как оно воздействует на человека? – впервые задал я вопрос и поежился.
– Топливо является высокотоксичным ядом и обладает канцерогенным, мутагенным и прочими воздействиями, вызывает облысение, является причиной раковых и прочих заболеваний… – стал говорить майор будничным голосом, отчего мне стало еще более жутко, – включая импотенцию.
Пока он перечислял всевозможные болезни, мои сослуживцы переглядывались, но стояла тишина. Когда же прозвучало слово «импотенция», раздался встревоженный гул.
– А откуда в казарме берется вода? – наконец спросил Петров.
– Вон водокачка, – сказал майор и все повернулись в указываемую им сторону. – Если вы, боец, сомневаетесь в качестве потребляемой в подразделении воды, докладываю… Местная санэпидемстанция осуществляет строгий контроль, периодически ею производится забор воды на анализ, и по сию пору результаты были удовлетворительными. Опасность может представлять только пруд. По непонятной причине в находящейся в нем воде еще сохранились остатки топлива. Но поскольку дно пруда глинистое, протечки в грунтовые воды не происходит.
Круглолицый парень, фамилию которого я пока не запомнил, собрался спросить что-то еще, но майор посмотрел на часы и тоном не предусматривающим возражений сказал:
– На этом ознакомительную экскурсию будем считать законченной. – И добавил с оптимизмом, взяв направление на казарму: – Не все так страшно, воины. Все представители проживающего здесь длительное время командного состава до сих пор живы и здоровы, что подтверждают регулярно проводимые медицинские обследования. У бойцов срочной службы соответствующих заболеваний не было выявлено тоже. Просто не надо приближаться к пруду, вот и все.
– Попали… – тихо повторил кто-то, и я опять был с ним согласен.
Слухи о разгуле дедовщины оказались сильно преувеличенными. Точнее, нашему призыву просто повезло. Где-то за год до нашего появления в дивизионе случился эпизод с избиением молодого воина, и несколько старослужащих загремели в дисциплинарный батальон. Было сменено руководство дивизиона в виде командира и замполита, и бить откровенно уже опасались. Теперь старослужащие больше брали на испуг плюс проворачивали всяческого рода подляны, что им было легко сделать, пользуясь поддержкой сержантов… Во всяком случае, прошло полгода, а весь наш призыв был жив-здоров и даже прибавил в весе. Ну, не считать же за трагедию такую штуку, как за полгода несильно схлопотать пару раз по физиономии.
Я сдружился с Петровым, немало времени мы с ним провели в разговорах «за жизнь», и вскоре я начал подозревать, что интуиция, которой я всегда гордился, на сей раз меня подвела. Он оказался самым обыкновенным парнем и ничто не указывало на неизбежные для него неприятности, что не могло не радовать меня, как друга. Я попал в кабину «П», ту самую, на горке, с антенной на крыше, а Петров в кабину с дизелем, поскольку, оказывается, успел какое-то время поработать на гражданке мотористом. Еще один наш корефан, Масленников, попал в стартовый расчет и как раз он получал дополнительные яйца и масло, потому что его взводу периодически приходилось отрабатывать нормативы по заправке ракет.