Короче, все шло нормально, но вскоре произошло нечто, что заставило меня вернуться мыслями в то время, когда я сделал относительно Петрова неблагоприятный для него прогноз. В какой-то из дней, когда офицеров созвали на собрание, совещание или что-то в этом роде, а на станции проводились плановые регламентные работы, то есть все, пользуясь отсутствием офицеров, спали, где смогли пристроиться, сержант Скороспелов выделил нас с Петровым и еще одним бойцом по фамилии Рябко в помощь своему корешу-сержанту из стартового расчета, на уборку территории пусковой.
Путь к шестой стартовой площадке мы себе наметили через пруд, давая небольшой крюк, что было выгодно нам по нескольким причинам. Во-первых, таким образом мы оттягивали время встречи с сержантом Гуляевым, который должен был нас припахать, а во-вторых, этот чертов пруд манил нас, как ребенка сладкое, поскольку таил в себе угрозу и одновременно был безопасен, если, разумеется, специально в него не лезть. И не одних нас манил этот пруд, потому что возле него периодически пересекались многие, делавшие ненужный крюк, чтобы постоять на утрамбованной песчаной поверхности возле зараженной воды и в сотый раз обсудить, что бы могло произойти, если в него случайно бултыхнуться, и нафантазировать какую-нибудь чепуху, в точности зная, что никогда в этот пруд не угодишь.
Но на сей раз все пошло не как обычно. Петров приблизился к пруду, скинул хэбэшку и решительно заявил, что намерен искупаться. Конечно, за полгода я его уже неплохо изучил, но время от времени он своими поступками все же ставил меня в тупик. Вот и сейчас я смотрел на него и не знал, всерьез он это или в шутку. Чертов Петров…
– Ты что, понтуешься? – спросил, быстро оглядевшись, Рябко. Не обнаружив посторонних, он достал пачку «Памира» и закурил.
– Ты чего, Петрушкин? – сказал я. – Крыша поехала?
– Да парилка-то вон какая, – сказал Петров. – Грех в такую жарищу не окунуться.
– А как же…
– Да не верю я во все это, – оптимистично сказал Петров, однако в пруд лезть не спешил. Он стоял в одних трусах на самом краю утрамбованного до цементной твердости песка и смотрел в темную водную муть.
– Во что в «это»? – поинтересовался Рябко.
– Да в ту чепуху, что нам тут уже полгода скармливают. Про протекшее топливо наверняка придумали офицеры, вот что я думаю.
– А на хрена им это? – спросил я.
– Да чтобы солдаты не бегали сюда купаться, вот на хрена.
Мы с Рябко переглянулись. Звучало, в общем-то, логично, и даже очень. Вообще, в объяснениях, которые еще тогда, в первый день, выдал майор, было много нестыковок и натяжек. К примеру, мы ни разу не видели, чтобы в дивизион приезжали с санэпидемстанции для взятия пробы воды. Потом, майор утверждал, будто грунтовые воды на территории подразделения чистые, потому что дно пруда изолировано глиной, и при этом воду пруда нельзя дезактивировать или просто откачать, хотя в нем сохранились остатки топлива – то есть налицо полное противоречие в своих же аргументах… Короче, самый настоящий бред, так что, возможно, Петров прав. И все же… В этом пруду действительно никто никогда не купался, даже самые отъявленные похренисты из старослужащих.
– Что, салабоны, развлекаемся?
Мы обернулись и обнаружили трех делопутов из стартовой батареи. Отслуживший полтора года сержант Гуляев, к которому нас отправили в рамках обмена старослужащими молодой рабочей силой, черпак Корнеев и дедушка Сулейманов. Все трое изрядные долбоебы, за исключением, пожалуй, второго, который, похоже, просто подстраивался под дружков своего призыва, чтобы не выглядеть в их рядах белой вороной. Или же для превращения в законченного идиота ему не хватало полгода, как бабочке, пока пребывающей в стадии куколки.
– Купаться надумали, – оценил обстановку Сулейманов и подмигнул сержанту. – Посмотрим?
Тот поморщился.
– Давайте, ноги в руки и бегом на шестую пусковую, – сказал он. Сказал, впрочем, нехотя, словно и ему хотелось посмотреть на купание Петрова в зараженных водах пруда четвертого зенитно-ракетного дивизиона N-ской воинской части. – Петров, плохо со слухом? Быстро оделся и убежал, я сказал!
– Плохо, – брякнул Петров и ко мне опять вернулись дурные предчувствия. Те, полугодичной давности, что он не жилец и все такое.
– Че-е-его? – недоверчиво переспросил сержант и посмотрел на своих. – Надо же… Наверное, это заразно. Я, тоже, кажется, стал плохо слышать. Нет, он действительно это сказал? – И Гуляев с угрожающим видом сделал шаг вперед.
– Да пусть купается, – предложил стоящий ближе к Петрову Сулейманов, и, тоже сделав шаг вперед, неожиданно толкнул его двумя ладонями в грудь.
Петров, взмахнув руками в попытке удержаться, потерял равновесие и через секунду с негромким всплеском скрылся под водой. В полете он не издал ни звука.
– Ты что! – крикнул я, и мы с Рябко бросились к пруду.
Остановившись на остром, словно обрубленном, берегу, мы неуверенно переглянулись и стали смотреть в воду, по которой пробежали крупные волны. Одна, плеснув на берег, едва не лизнула мне сапог. Я испуганно отпрыгнул, и сзади засмеялся Корнеев.
– На хрена ты это… – не оборачиваясь, напряженным голосом спросил сержант. Он смотрел на поверхность воды, ожидая появления Петрова. – Если этого придурка потом скрючит, нас по головке не погладят.
– Да что с ним сделается! – Сулейманов засмеялся, но смех прозвучал искусственно. – Заодно и узнаем, так ли уж вредно это топливо… А то все пугают, пугают. К тому же, он сам искупаться захотел… Гуля, ты чего распереживался из-за какого-то…
Сулейманов говорил еще что-то оптимистичное, но чувствовалось, парень четко осознает, что совершил подляну, это было понятно по интонациям и усилившемуся узбекскому акценту.
Все напряженно всматривались в водную поверхность, и вздохнули с облегчением, когда над ней показалась голова вынырнувшего Петрова.
– Чего уставились? – спокойно спросил он и выпустил изо рта струйку воды. Затем посмотрел на Сулейманова и так же спокойно сказал: – Чтоб у тебя хуй на пятке вырос.
– Чего! – взревел тот и дернулся к водоему, но остановился за несколько шагов до края, словно опасался воздействия невидимых ядовитых испарений. – Повтори, что ты, билядь, сволочь, сказал!
– Чтоб как поссать – так разуваться, – закончил Петров и опять скрылся под водой.
– Да я тебя! – заорал Сулейманов кругам на воде и с угрожающим видом повернулся к нам с Рябко, словно, не имея возможности поймать Петрова, решил выместить злобу на нас.
– Представление закончено, – сглотнув, сухо сказал Гуляев, когда Петров вынырнул во второй раз. – Все быстро привели себя в порядок и побежали на стартовую площадку. Время пошло.
И первым, не дожидаясь своих, пошел прочь. За ним потянулись Сулейманов и Корнеев. Сулейманов напоследок оглянулся и скорчил страшную рожу.
– Бис-с-стро, билять… – прошипел он. – Слышали, что сказал сержант…
Через неделю я зашел в умывальник, где чистил зубы голый по пояс Петров, и остолбенел. У него не было кожи. Не вскрикнул я лишь потому, что у меня перехватило горло. Я стоял, смотрел, как работают мышцы Петрова, и не верил своим глазам. Я видел все мельчайшие венки, сухожилия и пересекающиеся мышечные ткани – точь-в-точь как на школьных анатомических плакатах – и изо всех сил боролся с накатившим приступом тошноты.
– Чего застыл? – беззаботно поинтересовался, сплюнув и посмотрев на меня через зеркало, Петров. – Давай быстрей, мы и так из-за этой чертовой уборки плаца припозднились. Сейчас прибежит Васильев, тогда крику не оберешься.
В коридоре тут же послышался топот и, словно вызванный неосторожно произнесенным заклинанием призрак, на пороге возник младший сержант Васильев.
– Вы чего тут торчите! – сходу заорал он, выпихивая меня из умывальной комнаты, – все давно построились, а они… Малютин, Петров! Да быстрей же, блядь, я кому сказал!
Очнувшись, я побежал по коридору, боясь обернуться и напряженно прислушиваясь к интонациям бушующего Васильева, ожидая, когда он, наконец, разглядит, что у Петрова отсутствует кожа и начнет кричать совсем другим голосом, но вскоре я добежал до спального помещения, а ничего экстраординарного так и не произошло.
Когда я, надев хэбэшку, бежал, застегиваясь, обратно, в дверях мы столкнулись с бегущим навстречу Петровым нос к носу. Отвернуться я не успел. Со страхом мазнув взглядом по его торсу, я обнаружил, что с кожей Петрова все в порядке. И небольшой шрам на груди, над правым соском, и родинка на плече, все было как всегда, все находилось на своих обычных местах.
– Да быстрей ты, блядь! – закричал я на него голосом младшего сержанта Васильева, испытывая такое облегчение, что уже и неминуемая взбучка за опоздание в строй казалась такой мелочью, что об этом даже западло было думать.
До самой зимы я исподтишка присматривался к Петрову, боясь заметить в его внешнем виде или поведении что-либо, что напугает меня так, как тогда, в умывальнике, но все с моим другом, слава богу, было в порядке. Несколько раз Петров перехватывал мои изучающие взгляды, спрашивал, в чем дело, но мне удавалось как-то отшутиться. Ему мое непонятное поведение, естественно, здорово не нравилось, а объяснить что-то я, так же естественно, не мог, это было равносильно признанию, что я сошел с ума. И когда я уже окончательно успокоился, сделав вывод, что тот случай во время утреннего умывания был не более чем моей зрительной галлюцинацией, произошло нечто.
И началось это нечто почти прозаично, если такое слово применимо к случаю, когда тебя беспардонно травят газом, объясняя, что это проделывается во имя укрепления обороноспособности Отечества.
Когда командир во время очередного утреннего развода объявил перед строем, что сегодня подразделению предстоит пройти проверку готовности по химической защите, даже воинам первого года службы стало ясно, что для личного состава подготовлена очередная пакость. Это дало повод для ропота в курилке, но не вызвало ни малейшего удивления. Все давно привыкли, что из череды подобных пакостей и состоит воинская служба, в чем и есть ее высший смысл; причем эти пакости не только не считаются предосудительными, но поощряются государством в лице Министерства обороны и по их осуществлению даже существует утвержденный на самом верху план.
После развода все получили комплекты костюмов химзащиты и опять выстроились на плацу. Единственным утешением для большинства послужило обстоятельство, что на плац согнали всех до единого, вплоть до поваров и кочегаров, то есть ни одно лицо хозяйственных национальностей, из которых сплошь состоял хозвзвод, на сей раз не должно было ускользнуть от карающего меча военной справедливости. Это хоть как-то компенсировало заранее понесенный моральный ущерб от еще предстоящих мытарств.
Пока основная масса бойцов, морозя пальцы, повзводно отрабатывала на плацу норматив скоростного облачения в задеревеневшие от холода резиновые костюмы, несколько человек под руководством старшины возводили большую палатку на пустом снежном пространстве между казармой и баней.
Моя радиотехническая батарея должна была пройти через палатку после взвода управления, а за нами следовал хозвзвод. Последними шли стартовики. Все выстроились возле палатки и все, включая старослужащих, заметно нервничали. Как бывало в таких случаях, народу нестерпимо хотелось курить, хотя после отработки надевания костюмов личному составу было отведено десять минут на перекур, который был реализован большей частью в обреченном предсмертном молчании.
Все ждали командира, который почему-то задерживался. Кажется, позвонили из штаба полка и он трындел в своем кабинете по телефону. А когда он наконец появился словесно перерезать красную ленточку, измученные ожиданием воины обрадовались так, словно министр обороны объявил всем внеочередной отпуск или вовсе распустил по домам.
– Итак, – весело сказал майор Санько, остановившись перед строем, – объясняю боевую задачу. Сейчас наше подразделение пройдет проверку работоспособности противогазов. Поэтому, если какие-то умники убрали клапаны или заблокировали их, чтобы дышать полной грудью на кроссах… – он оглядел строй и хмыкнул, – сейчас они надышатся вволю, потому что палатка будет заполнена парами хлорпикрина.
Я заметил, что несколько старослужащих переглянулись с многозначительными ухмылками, должно быть, гордясь своей предусмотрительностью, заставившей их вовремя вернуть клапаны на место.
– Однако, ничего страшного, – все так же весело продолжил майор. – Хотя хлорпикрин, как должно быть известно всем, кто не спит на занятиях по ОМП, и является боевым отравляющим газом, его концентрация будет незначительна, поскольку жидкость разведена в пропорции не более чем один к десяти… Вопросы?
– А почему жидкость, товарищ майор, если это газ? – спросил каптер Мирзаев.
Все нервно заржали, а майор даже не сделал по этому поводу замечания. То ли он получил хорошие новости из полка, то ли просто был сегодня в прекрасном расположении духа. Подобное состояние обычно строгих офицеров характеризовалось служивым народом низших званий, как «жена утром хорошо дала».
– В палатке вы все узнаете, товарищ рядовой, – сказал майор и, подняв руку, посмотрел на часы. – Первыми пропустите поваров, и пусть сразу отправляются готовить обед.
– Есть, – сказал назначенный ответственным за травлю ни в чем не повинного рядового и сержантского состава капитан Лубяной.
Командир хозяйственного взвода, прапорщик Гореликов молча кивнул, а повар Шурпетов встревоженно сказал:
– Товарищ майор, у меня противогаз в полном порядке. Можно, я сразу пойду на кухню?
– Если у вас противогаз в полном порядке, вам волноваться нечего, товарищ ефрейтор, – бодро заверил его майор и опять посмотрел на часы. – Товарищи офицеры, начинайте. По пять бойцов за один заход.
– Первые пятеро, газы! – сказал, встав на входе в палатку, капитан Лубяной.
Повара обреченно натянули на головы противогазные маски.
– В палатку! – скомандовал Лубяной…
Когда подошла очередь моей пятерки, я, в принципе, был ко всему готов. Старослужащие наконец прекратили нагнетать таинственность и в общих чертах объяснили суть предстоящей процедуры. В каждой пятерке был сержант, который должен был в какой-то момент отдать пакостную команду «перебита дыхательная трубка», согласно которой нужно было открутить гофрированную трубку с двух сторон и подсоединить шлем-маску напрямую к фильтрующе-поглощающей коробке. В принципе, ничего сложного, такая вводная неоднократно отрабатывалась на занятиях по ОМП, но сейчас наглотаться чертового газа можно было не условно, а натурально, и это напрягало.
Вроде существовала еще более пакостническая команда: «повреждена маска», после отдачи каковой нужно было отцепить маску, зажмурить глаза и дышать через трубку или прямо из фильтрующей коробки, но такая гнусность на сегодня, кажется, не планировалась.
Также в палатке присутствовал наблюдатель из офицерского состава, в данном случае это был капитан Лубяной из взвода управления. Его обязанностью являлось следить за техническим выполнением процедур, чтобы не допустить баловства или пристрастного отношения старослужащих к молодым.
Я, конечно, изрядно нервничал, как перед любым столкновением с чем-то незнакомым и опасным, а потом перестал. Наверное, просто перегорел, поскольку очередь продвигалась не слишком быстро, да и, если вдуматься, ничего особенного произойти было не должно. Все предстоящие действия и в самом деле были не раз отработаны на бесчисленных учебных занятиях, разве что без самого наличия отравляющих веществ, но это не страшно. Просто нужно будет быть предельно собранным, только и всего. Главное, не следует торопиться, делать все как учили, включая набирание воздуха в грудь, задержку дыхания с последующим продуванием маски и тому подобное. Еще можно было сказать спасибо, что командирами было великодушно дозволено надеть противогазы перед входом в палатку, потому что согласно нормативам это, кажется, полагалось делать в самой палатке, что увеличивало шансы надышаться едкой гадости…
Все прошло так, как я и предполагал, то есть вполне удачно. С «перебитой» трубкой я справился успешно, а больше не было ничего сложного, поэтому из палатки я выбрался целым и невредимым. Я не только не наглотался газа ни грамма, но у меня даже не запотели стекла, чего я боялся больше всего, хотя и это, по сути, было ерундой, не более чем моральным неудобством, поскольку все можно было сделать на ощупь. Да и без того все почти так и происходило, поскольку два полупрозрачных палаточных окна являлись источниками света весьма и весьма условными.