Я повернулся и пошёл в свою комнату. Там собрал вещи и инструменты, вышел во двор, уселся в уже знакомый возок, и мы тронулись в обратный путь. Только Густава с нами уже не было.
Теперь ехали медленнее, коней на ямах не меняли, останавливаясь на постоялых дворах да на мызах. Возвращение домой растянулось на десять дней, страшно, до зуда в теле хотелось помыться. Гордятся шведы своей культурой, превосходством над русскими, а сами провонялись, не моются по полгода.
Но чем ближе мы подъезжали к России, тем больше мне не нравилось поведение форейтора, что правил четвёркой лошадей, и сопровождающего стража в ливрее под суконным тулупом на запятках возка. Они бросали на меня исподтишка осторожные взгляды, как бы оценивая, чего я стою как противник.
Скалистая местность перешла в равнину, осталось ехать всего день, а может — и того меньше. Я решил действовать по принципу «кто предупреждён, тот вооружён».
В возке, без посторонних глаз раскрыл сумку с инструментами. Для отпора, пожалуй, могли сгодиться скальпель да ампутационный нож. Лезвия у них поменьше, но зато узкие, без гарды. В ближнем бою они почти бесполезны, учитывая, что мой вероятный противник в толстой зимней одежде. Но не зря же я учился метать ножи. При удачном броске и попадании в глаз или кадык можно рассчитывать на успех. Я сунул оба инструмента в рукава.
Около полудня мы остановились. Сквозь мутноватое слюдяное окошко возка ничего толком разглядеть было нельзя, и я решил выйти. Скорее всего — время обеденное, остановились у постоялого двора.
Я открыл левую дверцу, шагнул от возка, зацепился валенком за полозья, споткнулся. Это меня и спасло. Мимо моей головы со свистом пронёсся тесак, но сбил только шапку, не зацепив головы. Я мгновенно вытряхнул из рукава скальпель и с силой метнул его в лицо стражу. Швед взвыл, схватился за лицо, сквозь пальцы потекла кровь.
Я резко обернулся к форейтору. Видимо, он всецело полагался на стража: как же — лекарь, оружия при себе нет — чего напрягаться? Подобного рода поворота событий он не ожидал, и теперь, путаясь в застёжках, пытался расстегнуть суконный тулуп. Скорее всего, на поясе у него было какое?то оружие.
Я вспрыгнул на облучок саней, вытряхнул из рукава ампутационный нож и приставил его к горлу ездового. Тот замер, испуганно хлопая ресницами.
— Вы чего? Какой комар вас укусил?
— Чего напали?
— Густав, — проблеял перепуганный форейтор.
Я бросил взгляд назад, за возок. Стражника видно не было. Убит или прячется за возком?
Я расстегнул пояс на форейторе, завёл ему руки назад, стянул его же ремнём. Залез под тулуп.
Ага, пистолет и нож. Неплохо! Я заткнул пистолет себе за пояс, взял в руки нож и стал обходить возок.
Предосторожность оказалась излишней. Стражник лежал на снегу, раскинув руки. Из глаза его торчала ручка скальпеля.
Жалко бросать рабочий инструмент.
Я подошёл, выдернул скальпель и обтёр его об одежду убитого. Через открытую дверцу бросил на сиденье оба своих ножа. Всё?таки в моих руках — неплохой шведский трофейный нож. Вернулся к облучку.
Форейтор ёрзал, пытаясь ослабить петлю из ремня на руках. Завидев меня, затих. Я схватил его за ворот тулупа, сбросил на снег и подтащил, помогая пинками, к убитому.
— Видишь?!
Форейтор испуганно глядел на мёртвого стражника.
— Сейчас и с тобой будет то же самое, если не скажешь правды — сами хотели меня убить или кто?то приказал? Ну!
— Густав Шенберг — он приказал. Сказал — довезёте до границы, прикончите в глухом месте, труп забросаете снегом. У лекаря деньги есть — заберёте себе в награду. Вот мы и решились.
— Жить хочешь?
Возничий судорожно сглотнул, кивнул головой. Я бы его убил, да надо границу миновать. Видел я, когда ехал в Швецию, что там шведские ратники стояли. Возок они видели, знают, может быть, и форейтора в лицо запомнили, потому он мне и нужен.
Я схватил убитого за одежду, оттащил в сторону от дороги, забросал снегом. Почти как Густав приказал, только вместо него должен был лежать я. Вернулся, подобрал тесак, оброненный шведом. Хорош тесак — прямое лезвие, хорошая сталь, удобная рукоять. Оставлю себе — ещё, может быть, через границу прорываться придётся.
Я поднял на ноги шведа.
— Где пули и порох к пистолету?
— В возке, под сиденьем.
— Далеко ли ещё ехать до границы?
— Меньше чем полдня.
— Так, убивать я тебя пока не буду. Поможешь порубежье переехать, а там я тебя отпущу. Если вздумаешь порубежникам чего?нибудь сказать или тревогу поднять, застрелю сразу. Я по–любому уйду, но тебя убью из твоего же пистолета обязательно. Веришь?
Швед кивнул. Я развязал ему руки, отдал ремень.
— Приведи себя в нормальный вид.
Швед опоясался.
— Залазь на облучок, поехали. И помни мои слова. Перевозишь меня через порубежье, и я тебя отпускаю живым, поднимаешь тревогу — и ты труп.
— Я понял, господин, всё выполню.
— А Густаву потом скажешь, что я убил стражника в драке и убежал. Ты стрелял, но не попал. Про пленение своё не говори, а то повесят.
— Знаю, не дурак.
— Ну, трогай!
Я захлопнул дверцу. Уселся поудобнее. Оба своих ножа — скальпель и ампутационный — положил в сумку, их место там. Нож форейтора вогнал в ножны и подвесил на поясе. Тесак лежал под рукой. Не сабля, конечно — коротковат, но уж лучше, чем нож, доведись прорываться через порубежников. Не хотелось мне ввязываться в бой — стрельнут из мушкета, и увернуться не успеешь. Это у нас на Руси пищали — хорошо, если у каждого десятого, а у шведов — почти у каждого воина.
Ехали теперь быстро. Форейтор коней не жалел, щелкал бичом.
Вот и порубежье. Мы остановились, форейтор начал говорить на шведском. Чёрт, языка я не знал — о чём он болтает?
Я взвёл курок пистолета, взял тесак в руки. Однако — обошлось, возок тронулся, и мы поехали. Я перевёл дух, кажется — пронесло.
Через полчаса возок остановился, я распахнул дверь и выскочил с пистолетом в руке. Форейтор уже стоял на снегу.
— Всё, господин, порубежье за спиной, ты в России.
— Ты что — хочешь меня на дороге высадить? Вези до ближайшего постоялого двора или города, а потом можешь возвращаться.
Форейтор вздохнул, взобрался на облучок. Я залез в возок, и мы поехали. Теперь двигались медленнее — видимо, лошади выдохлись.
Часа через два возок встал, форейтор распахнул дверцу.
— Постоялый двор, приехали.
Я вылез, осмотрелся. Точно — постоялый двор, деревня рядом — именно русская деревня, а не шведская мыза.
Я вытащил свою сумку и бросил в неё тесак, едва там уместившийся.
— Всё, свободен и волен делать что хочешь — возвращайся домой или ночуй на постоялом дворе. Уж вечер вскоре.
— Нет, я домой, на порубежье заночую.
Форейтор, боясь, что я передумаю, торопливо вскочил на облучок и хлестанул коней.
Я вошёл в трапезную, вдохнул запахи съестного, и слюнки потекли сами собой. Не ел же весь день!
— Хозяин, комнату на одного получше и покушать!
Слуга проводил меня в номер, я оставил вещи и спустился в трапезную. На столе уже исходила паром гороховая похлёбка с потрошками, стояло блюдо с пряженцами. Постояльцев было мало, и хозяин подошёл сам.
— Курицу жареную на вертеле или…
— Курицу, вина доброго — не кислятины — кувшинчик.
Вскоре половой принёс курицу и поставил на стол кувшинчик вина. Хозяин подсел за стол, налил мне в кружку вина. Я отпил — вино оказалось неплохим.
— Я вижу, возок шведский был — от соседей приехал?
— От них, — с набитым ртом ответил я.
— Не слышно там — будет ли война? А то после прошлого года только отстроиться успел.
— Думаю, будет, хозяин. Убирался бы ты отсюда подобру–поздорову, пока время есть. Снег сойдёт, земля подсохнет — жди непрошеных гостей.
Хозяин крякнул, стукнул по столу кулаком.
— Ну что ты будешь делать — кажинный год почали войной на Русь ходить. Скоро совсем разорят!
— Мой тебе совет — продавай постоялый двор, пока тихо–спокойно, и уезжай.
Хозяин в расстройстве налил себе в кружку вина из кувшина и выпил почти залпом.
— И куда податься? Из?под Нижнего сюда перебрался — там татары житья не дают, здесь — шведы. Скажи — где русскому человеку жить?
— Да, — согласился я, — куда не кинь — всюду клин. Думаю, в Вологде самое место. Ни татары, ни шведы, ни ляхи туда не добирались.
— Да? — удивился хозяин. — Надо обмозговать!
— А скажи?ка, любезный, добраться отсюда до Пскова как?
— Проще пареной репы. Каждую седмицу обоз из Архангельска с рыбой через нас проходит, по моим прикидкам — завтра должны быть. Вот и просись в попутчики.
— Раньше никак?
— В ям сходить можно — это на том конце деревни, коли деньжата водятся.
— Спасибо, поразмыслю.
— И тебе спасибо, что про Вологду сказал.
Выспался я хорошо — никто не шумел, да и чувствовал я себя на родной земле спокойно. Проснулся поздно — а куда торопиться? Обоз — если он ещё и прибудет сегодня, в путь тронется завтра.
Я лежал и размышлял. Поездка в Швецию только чисто случайно не обернулась для меня трагедией. Но всё?таки я вернулся на родную землю живой–здоровый и при деньгах.
Я вытащил из сумки кожаный мешочек, прикинул в руке — килограмма полтора, не меньше. Достал одну монету, полюбовался — раньше я никогда не видел шведских далеров. Потом спустился в трапезную, позавтракал. Хозяин на мой вопрос об обозе только руками развёл.
Я поплёлся в ям. Лошади были, цену назвали. Дороговато, правда, но не сидеть же на постоялом дворе, ожидая обоза, — и я согласился.
Пока я ходил на постоялый двор за вещами, лошадь уже была готова. Хм, за такие деньги могли бы и седло получше подобрать — всё потёртое. Но, усевшись, я понял, что был неправ. Седло было удобное, как старые тапочки.
К вечеру я уже подъезжал к Копорью. А после дело пошло веселее — у Яма пересёк по льду Лугу, оставил справа Гдов. Лошадей менял на ямах без задержки, и к исходу третьих суток въехал в Псков, оставив лошадь на станционном яме.
Пока пешком шёл домой, прикинул, во что мне обошлась поездка на ямских лошадях. Выходило — дешевле было бы купить коня. А ладно — ноне я при деньгах. Зато быстро и без забот, даже кормить не надо — на станциях позаботятся.
Вот и знакомые ворота, дом, ставший почти родным. Я каждый раз возвращался к нему, как к якорю. И в самом деле — куда мне идти? Я одинок в этом мире, у меня нет родных — даже собственного дома нет. Хотя даже у собаки должна быть своя конура.
Пока я шёл от городских ворот до дома, стемнело.
На стук в ворота из дома вышла Маша, с крыльца спросила — чего надо, и, услышав мой голос, бросилась открывать дверь. Едва я вошёл и прикрыл калитку, она бросилась мне на шею.
— Вернулся, барин! Живой–здоровый! Проходи, мы как раз трапезничать собрались — прямо вовремя.
Мы прошли в дом, зашли в трапезную. Я поставил в угол тяжёлую сумку, сбросил с плеча мешок. Из?за стола с протянутой рукой уже шёл Илья. Мы пожали друг другу руки, обнялись.
А рядом уже стояла Дарья. Тут уже объятия были погорячее, я бы и поцеловал её в губы — всё?таки соскучился, да сомневался, как это воспримет Илья.
— Ну, садись к столу — потрапезничаем, расскажешь — где бывал, что видал.
Почти в молчании все поели, потом приступили к чаепитию. Чай пока был редок на Руси, завозили его из далёкой Индии, стоил он дорого, и позволить себе его пить могли только богатые люди и знать. Пристрастились к нему купцы, отведавшие напиток в дальних торговых странствиях. В арабских странах чай был распространён наряду с кофе. Те, кто побывал в плену у крымских татар или османов, знали вкус напитка.
Зато сама церемония обставлялась пышно — в центре стола стоял медный самовар, ослепительно сверкая начищенными боками. Рядом — поднос с сахарной головой, которая была размером с футбольный мяч, щипчики для сахара, неизменные сушки или баранки — исконно русская заедка.
А уж попив чаю, приступили к неспешной беседе. Я пересказал события последних трёх недель, а в доказательство вытащил из сумки шведский тесак и мешочек с далерами. Женщины стали разглядывать невиданные ранее монеты, Илья же, только бросив взгляд, определил сразу:
— Свейский далер — вроде нашего ефимка. Серьёзная монета, золото хорошее. Это сколько же тебе отвалили? Постой, не говори — сам попробую узнать. — Илья взял мешочек с монетами в руку, помедлил немного: — Пятьсот монет! Угадал?
— Угадал! — сознался я. — А я бы не смог.
— Опыт — дело наживное, поторгуешь с моё — сам будешь угадывать не хуже. Неплохо. Сколько тебя не было?
— Три седмицы.
— Вот! А мне, чтобы такие деньжищи заработать, надо три года работать. Так что руки у тебя в прямом смысле золотые.
Илья попробовал далер на зуб, кивнул одобрительно, вернул. Женщины же крутили монеты в руках с интересом, потом с неохотой протянули мне.
— Оставьте себе — вроде как в подарок, — разрешил я, коли уж подарка не привёз. От меня не убудет.
Девчонки радостно взвизгнули. За одну такую денежку деревню небольшую с крепостными и клочком земли купить можно.
Надо сказать, что с дороги и после передряг я устал. Илья заметил, что глаза у меня уже слипаются.
— Всё, всё — разошлись, балаболки. Человеку с дороги отдохнуть надо. Иди, Юра, отдыхай.
Я взял сумку, поднялся в свою комнату. Едва раздевшись, рухнул в постель. «Помыться бы надо, да баня не готова. Теперь уж завтра», — мелькнула последняя мысль, и я уснул.
Никто меня ночью не беспокоил, чему я был рад. Встал поздно, с ощущением бодрости в мышцах. Вот теперь и в баню можно, тем более что Маша уже известила, что банька готова.
Я захватил чистое исподнее и вышел из дома. Ярко светило солнце, от блеска снега слепило глаза, стоял морозец градусов пятнадцать — бодрит.
Ильи не было — ушёл по делам, и я направился к бане, что стояла на заднем дворе. С улицы показалось, что от жара в бане дышать нечем.
Я разделся, окатил себя водой и улёгся на лавку. Надо хорошенько пропотеть, чтобы вся грязь наружу вышла.
Хлопнула дверь, и в клубах морозного воздуха появилась Дарья. Она скинула тулупчик, оказавшись в одной сорочке.
— Давай помогу помыться, а то и спинку потереть некому.
Даша окатила меня водой, щедро полила щёлоком из ковшика и принялась яростно тереть мочалкой из лыка.
— Перевернись.
Я перевернулся, и Дарья продолжила. Лицо её было довольным. Неужели это из?за золотого далера?
Закончив с мочалкой, она окатила меня горячей водой, так что я от неожиданности вскрикнул. Потом мы немного попарились. Даша сделала таинственное лицо.
— Хочешь — поделюсь новостью?
— Делись!
— Ноне я тяжёлая.
Я вначале не понял.
— Это как?
— Экие вы мужики недогадливые. Не праздная я — красок уже две седмицы нету.
До меня дошло.
— Беременная, что ли?
— Ага. Ты рад? Уж как я рада, словами не передать. После замужества уж думала — бесплодная. Богу свечку ставила, молилась. Видно, дошли до Господа мои молитвы.
Новость меня и обрадовала, и огорчила. Обрадовала — это понятно, а огорчила — дома своего нет, да и как отнесётся к этому известию Илья? Мы же не венчаны, и кто мне Дарья — сам не пойму. Сейчас бы сказали — в гражданском браке. А тогда называлось короче — блуд. Коли ребёнок родится, надо в святцы записывать, а значит — надо венчаться.
— А отец знает?
— Нет ишшо.
Я выскочил из бани голяком, бросился в снег. После бани снег колол покрасневшую, разгорячённую спину тысячью иголок.
Я снова влетел в баню. Дарья сидела испуганная.
— Ты чего, Юра, — не рад?
— С чего взяла?
— Чего ж тогда нагишом из бани выскочил?
— Это я от радости.
— А… а… а…
— Когда батюшке скажешь?
— Сегодня думаю.
Дарья кинулась мне на грудь, обняла. А у меня мыслями полна голова. Сексом, конечно, занялись, но осторожно — не скинула бы Даша.
Вскоре после бани и сам Илья заявился. Мы сели обедать, и после трапезы Дарья уединилась с Ильёй в комнате. Илья вышел довольный, прямо?таки сиял.