После моих слов повисла пауза. Майор обдумывал ситуацию, Коля безразлично смотрел на командира, а лейтенант переводил взгляд с меня на майора и обратно. Судя по выражению лица, моих извинений для него было явно недостаточно.
— Товарищ майор, — наконец проговорил он, — я считаю, что за пререкания со старшим по званию и подрыв авторитета командира в боевой обстановке боец Найденов должен быть примерно наказан.
— Наказан… — повторил майор. — И как ты предлагаешь его наказать? Через строй прогнать или трибунал здесь собрать? А ты, Сердюк, что скажешь?
— Товарищ майор, — после паузы, тщательно подбирая слова, начал Коля. — Во время боя Найденов единственный заметил, что немецкий офицер собирается скрыться в лесу. Он один бросился за ним в погоню. Через открытое место и под обстрелом противника. По рассказу самого Найденова, он не смог догнать офицера и был вынужден открыть огонь. Если б не Найденов, фашист запросто затерялся бы в лесу со всеми документами. Кроме того, в этом бою был убит друг Найденова – боец Митрофанчик.
— И что ты предлагаешь? — спросил майор.
— Я считаю, что, учитывая ценные документы, добытые Найденовым, его состояние после боя, то, что он раскаивается в своем поступке, и то, что ранее он не допускал никаких нарушений по службе, достаточно указать Найденову на недопустимость такого поведения в будущем и ограничиться предупреждением.
Сразу после того, как закончил говорить Коля, в разговор вклинился Митрофаныч. Он говорил долго, то рассказывая, как, с моей помощью, удалось уничтожить вражескую колонну, то перескакивая на воспоминания из своего опыта прошлой войны. Причем, говоря о моих заслугах, Митрофаныч сильно преувеличивал – казалось, что уничтожение двух грузовиков с вражескими солдатами – это целиком моя заслуга, а остальные если и участвовали, то весьма незначительно.
— Товарищ майор… — Бондарь попытался перебить моих «адвокатов», но командир жестом остановил его.
— Значит, так, — подумав, сказал он, — Найденов, если такое еще раз повторится – пойдешь под трибунал. И – по законам военного времени. Тебе все ясно?
Я кивнул.
— Не слышу! — Майор повысил голос.
— Ясно, товарищ майор!
— Вот и хорошо. Свободен!
Я развернулся и пошел прочь, радуясь, что все обошлось так безболезненно. Хороший все-таки мужик майор. Понимающий. Но теперь надо быть осторожнее с Бондарем – у него на меня явно вырос большой зуб.
— Повезло тебе, — говорил мне подошедший через час Коля, — что командир оказался доволен твоей добычей. Настроение у него хорошее было.
— А если б нет? — чисто из любопытства спросил я.
Коля округлил глаза:
— Леша, ты совсем дурной? Гауптвахты здесь нет. И обвинения против тебя лейтенант выдвинул серьезные…
Он направил на меня два пальца, будто пистолет, и «выстрелил».
— Слушай, — я поспешил перевести разговор с неприятной для меня темы, — а что командир про самолет говорил?
— А ты не слышал? — Коля или не заметил, что я ухожу от темы, или сам, с радостью, переключился на более приятные новости. — Все только и говорят! Пока нас не было в лагере, нашли и расчистили площадку под аэродром. Кстати, ночью идем принимать посылку из-за фронта.
— Посылку? — тупо переспросил я. Новость, честно говоря, ошарашила. Ну да, я был в таком состоянии после смерти Лешки, что не слышал ничего вокруг. Я вспомнил, с какой радостью подбежала ко мне Оля. Может, она как раз хотела поделиться со мной этой новостью?
— Нет, ты таки дурак, — резюмировал Коля. — Нам доставят снаряжение, патроны… А еще вроде обещали хороший запас взрывчатки. — Коля мечтательно возвел глаза к небу. — Теперь разгуляемся! Наладим снабжение – так фашистов трепать начнем…
— Начнем, — вспомнив недавно вспыхнувшую во мне ненависть, повторил я.
Мы еще немного поболтали ни о чем, и Коля убежал по своим делам. Мне, после всех недавних событий, он приказал отдыхать и готовиться к приему самолета. Я еще немного посидел, покурил, а потом встал и отправился на поиски Оли. Нехорошо как-то с девушкой получилось. Испортил ей настроение… Я понимал всю глупость подобных мыслей, но все равно чувствовал какую-то вину. Ведь она была так счастлива, а я расстроил ее известием о смерти Лешки. Надо как-то ее успокоить, порадовать новостями. Олю я нашел там, где и предполагал, — возле лазарета. Девушка уже немного успокоилась и споро трудилась, ухаживая за ранеными.
— Оля! — позвал я. — Есть минутка?
Она освободилась только через пятнадцать минут.
До этого мне пришлось ожидать далеко в стороне – бдительная Ксанка совсем не женскими выражениями прогнала меня со своей территории.
— Слышала, — когда девушка подошла, я решил начать с чего-то радостного, — ночью самолет будет.
— Слышала, — кивнула Оля, — мы как раз раненых готовим. Тяжелых будем отправлять за фронт, в нормальный госпиталь.
Я пригляделся к Оле. На ее лице была написана только усталость. Видимо, девушка уже отошла от новости о смерти Лешки и полностью погрузилась в работу.
— Я тебя не отвлекаю? — на всякий случай спросил я. — Если ты говоришь, что работы много…
— Нет, ничего, — прервала меня Оля. — Устала я очень. Отдохнуть надо.
Девушка присела, прислонившись к дереву.
— Ты сам-то как?
— Может, тоже полетишь? — Я оставил ее вопрос без ответа. — За фронт?
— Как полечу? — Оля посмотрела на меня, будто я предложил ей что-то неприличное. — А с ранеными кто будет? Ксанка одна не управится.
— А в полете за ранеными кто смотреть будет? — Я начал подбирать доводы, очень уж хотелось убрать девушку подальше от опасностей партизанской жизни. — А там, за фронтом, пойдешь в госпиталь санитаркой. Там ведь тоже работы много.
— Нет, — практически не раздумывая, ответила она, — там есть кому работать. А я здесь буду. Здесь я нужнее.
Вот ведь упрямая девчонка! Я видел, что переубедить ее не удастся. Похоже, все уговоры здесь бесполезны.
— Как командир? — перевел разговор на другую тему я и, видя непонимающий взгляд Оли, уточнил: – Семен Алексеевич.
— Плохо. Он только пару дней как в сознание пришел. И то бредить то и дело начинает. Ксанка вообще удивляется, как он выжил. Мы его тоже в госпиталь отправим, а то ведь не выживет.
Мы помолчали. Разговор-то не клеился. Я опять не имел представления, что говорить, — все заготовки, которые я придумал, направляясь сюда, куда-то испарились, а другие темы в голову не шли. Так мы и просидели минут пять. Оля, прикрыв глаза, отдыхала, а я пытался придумать, что бы еще сказать. Вдруг я заметил, что девушка достала трофейную сигарету.
— Ты когда курить начала? — спросил я.
— Неделю назад, — чиркнув спичкой, Оля затянулась и резко закашлялась.
— А тебе никто не говорил, что это очень вредно? Тебе ведь еще детей рожать…
Девушка лишь покачала головой, прерывая лекцию о вреде курения, и сменила тему.
— А помнишь, — вдруг сказала она, — как через Горынь перебирались?
— Помню, — я кивнул.
— Я ведь тогда сильно за тебя переживала, — продолжала Оля, — думала, что вы не выйдете…
Я повернул голову и посмотрел ей в глаза. Сквозь усталость в них пробивалось еще что-то. Оля смотрела на меня, будто видела в первый раз.
— А потом ты вышел. Раненый…
— Я тоже переживал, — признался я. — Я же вообще не знал, где ты…
— Как думаешь, скоро эта война закончится? — девушка покраснела и отвернулась.
Скоро? Я точно знаю, когда она закончится. Знаю, и не могу сказать. Да и если б мог – как ей скажешь, что предстоят еще долгие годы этого кошмара? Годы побед и поражений. Годы, каждый день которых будет уносить сотни и тысячи человеческих жизней, неся горе в сотни и тысячи семей. Нет, такое я не сказал бы, даже если б не надо было скрывать, что я из будущего.
— Скоро, Оля. Мы обязательно победим.
Девушка кивнула и снова устало прикрыла глаза.
Мы еще посидели минут десять, говоря о всяком. Мне стоило больших усилий не проговориться о своем знании будущего. Да и что я мог сказать, не опасаясь развеять ее счастливое предвкушение мира? Рассказывать ей о голоде 1946 года и тяжелейшем послевоенном восстановлении страны? О еще долгих годах, которые пройдут, пока не выловят в лесах последнего недобитка? Об остальных «прелестях», ожидающих Советский Союз в будущем? Поэтому мы говорили только о скорой победе и грядущей, идеализированной мирной жизни. О том, кто как встретит эту победу и что мы будем делать после. Оля заявила, как-то стеснительно глянув из-под ресниц, что сразу после победы собирается выйти замуж и поступить на медицинский. Я поддержал ее в последнем, оставив первое без комментариев. А потом ее позвала Ксанка – одному из раненых стало хуже, и ей требовалась помощь Оли, — и девушка, с усталым вздохом поднявшись, убежала.
* * *
Когда начало темнеть, мы, всем взводом подрывников, двинулись к месту встречи самолета. Желающих поучаствовать в этом знаменательном событии было много. Каждый партизан хотел хотя бы одним глазком взглянуть на вестника с Большой земли. Поэтому, чтобы не допустить намечающегося массового паломничества к аэродрому, могущего опустошить лагерь, майор строго-настрого запретил покидать его пределы всем, кто не был задействован в приеме и последующей разгрузке самолета. Хотя покидать без причины лагерь и так было запрещено – наказание за дезертирство никто не отменял, но желающих потихоньку улизнуть было предостаточно. Нашему взводу в этом смысле повезло гораздо больше остальных. Половина, если не больше, снаряжения, обещанного из-за линии фронта, предназначалась именно нам. И, поскольку склад у нас был свой, отдельный от того, которым заведовал Горбунов, нам же было и тащить припасы в свое хозяйство.
Площадка располагалась в нескольких километрах от лагеря. Когда мы вышли на место, ночь уже вступила в свои права. В лунном свете я увидел длинную поляну, на одном краю которой стояло какое-то маленькое деревянное строение – домик лесника, как объяснил мне Коля. На дальней стороне поляны были подготовлены костры, образующие определенную фигуру, по которой пилот должен был понять, что место встречи достигнуто, и две линии костров по краям «взлетной полосы», на которую должен был сесть самолет. Для того чтобы заметить другие подробности, лунного света было явно недостаточно, а костры пока никто не зажигал – все ждали команды.
Здесь же был и майор, лично явившийся встречать вестника с Большой земли. Когда мы вышли из леса, он стоял возле домика лесника и поминутно поглядывал то на часы, то на небо. Время от времени к нему подбегал то один, то другой боец и, получив указания, убегал их выполнять. Мы расположились под деревьями, неподалеку от избушки, и присоединились к всеобщему ожиданию.
Время шло, бойцы горячо обсуждали ожидаемое событие и делились предположениями о новостях, которые должен будет принести нам самолет. Должен заметить, что, несмотря на поздний час, спать никого не тянуло – все были возбуждены от предвкушения предстоящего. Понемногу предвкушение перерастало в напряжение. Сначала робкие, начинали звучать все более громко опасения, что самолет может и не прилететь – мало ли, вдруг передумали там, за линией фронта, посылать нам помощь, или в последний момент что-то сорвалось. Кто-то даже предположил, что самолет могли сбить, но на него сразу зашикали, и подобных версий больше не выдвигалось. Хотя такие опасения прочно укоренились где-то в самом глубоком уголке сознания и пускали свои ядовитые ростки, с каждой минутой ожидания становившиеся все толще и сильнее.
— Уже должен быть, — напряженно произнес Коля, очередной раз взглянув на часы.
Воцарилось молчание. Все задрали голову и вглядывались в ночное небо, пытаясь разглядеть мелькнувшую на фоне звезд тень. Напряженно замерли у костров дежурные, готовые по сигналу вмиг зажечь посадочные огни. Все молчали. Лишь редкие шепотки, казавшиеся чуждыми этому царству тишины, раздавались в ночи. Даже лес, казалось, проникся напряжением момента и не так шелестел листьями. Стрелки часов, будто взбесившись, с невиданной скоростью отмеряли минуту за минутой.
— Летит! — вдруг раздалось от одного из костров.
Я прислушался и только через минуту уловил слабый, еле слышный шум моторов.
— Летит, товарищ командир! — подбежал к майору боец.
— Поджигай! — выкрикнул тот, и практически мгновенно десяток человек чиркнули спичками и зажигалками.
Языки пламени взвились ввысь, в один миг осветив поляну и ослепив привыкших к темноте людей. Кое-кто закрывал глаза рукой, отворачиваясь от огня, но большинство продолжало смотреть в небо. Шум моторов все нарастал. Вот над головами мелькнула и исчезла за деревьями тень самолета. Звук стал потихоньку удаляться, но вскоре снова приблизился. Мерцали звезды, на мгновение заслоняемые летящим самолетом. Тень все увеличивалась.
Я вспомнил некоторые похожие моменты из прочитанного и тихонько дернул за рукав Колю.
— Главное, чтобы не немец, — прошептал я. — Может ведь и «подарок» нам на головы сбросить. Давай отойдем немного в лес?
Коля непонимающе посмотрел на меня, но потом смысл моих слов начал потихоньку доходить до него. Мысль о том, что вместо ожидаемого самолета мимо нас мог пролетать немец с бомбами, который заглянет на огонек и, возможно, сбросит свой груз нам на головы, не показалась ему чем-то неправдоподобным. Все очень хорошо помнили ужас начала войны и опустошение, которое сеяли в рядах Красной армии самолеты с крестами на крыльях. С сомнением он глянул в сторону командира, но решил, что доводить до него мою светлую мысль было уже поздно. Пока докричишься, пока тот поймет, что к чему… Самолет был уже совсем близко.
— Спрятаться за деревьями! — скомандовал он своему взводу.
Ребята недоуменно переглянулись, но команду выполнили. Мы залегли в укрытиях и уже оттуда наблюдали за происходящим. Остальные бойцы, оставшиеся на поляне, ликовали. Похоже, мысль о возможном налете противника пришла в голову только мне. Даже майор стоял задрав голову и наблюдал за все увеличивающимся темным силуэтом в небе.
Но все обошлось. Самолет, точно вписавшись в обозначенную кострами полосу, чиркнул по земле шасси и, замедляя ход, покатился в сторону домика лесника. Мы, видя, что опасности нет, повылезали из своих укрытий и побежали вслед за остальными к тому месту, где тот должен был остановиться. Попутно Коля объяснял недоумевающим бойцам причину, по которой им пришлось прятаться. Заодно я предложил Коле поговорить с майором на эту тему – если нам еще придется встречать самолеты, лучше партизанам сразу уходить от зажженных костров. Можно ведь как-нибудь и на немцев напороться. Самолет остановился. Все медленнее крутились лопасти винтов. Только они замерли и смолк шум моторов, как из открывшегося люка спрыгнули на землю двое, тут же попавшие в объятия обрадованных партизан. Бойцы даже пытались их качать на руках.
— Тише, черти! Задавите!
Но отпустили прибывших только после команды майора, неспешно подошедшего к самолету.
— Лейтенант Уткин, — все еще улыбаясь, бодрым голосом представился один, поправляя одежду.
— Лейтенант Барин! — представился второй.
— Майор Трепанов, — представился командир, останавливаясь напротив, и добавил: – Добро пожаловать в наш отряд.
— Товарищ майор, — уже более серьезным тоном продолжил Уткин, — необходимо спрятать самолет.
— Зачем? — удивился командир.
— До утра до линии фронта долететь не успеем. А пока разгрузимся – и не взлечу до света. Придется у вас день пережидать, а вылетать – уже как стемнеет. И костры загасите, а то вдруг немцы пролетать будут.