Понимаю, что глупо – два года прошло. Понимаю, что нечестно – держать её рядом и делать вид, что всё в порядке. Понимаю, что тварь неблагодарная – она столько терпела мои выходки и загулы, а я…
Не могу.
Вчера ночью она стояла у кровати с широко распахнутыми глазами и медленно стягивала тонкие бретельки полупрозрачного пеньюара по плечам, а у меня даже член не дёрнулся. Вообще – ноль эмоций. Я поначалу даже испугался – уж не стал ли импотентом, но нет – не стал, просмотр видеороликов любопытного содержания показал, что с моим аппаратом всё в порядке.
Дело в ней. Или в моей голове. Я не знаю.
Поужинав, я вызвался убрать со стола, а затем поднялся в кабинет и прямо на полу разложил бумаги, которые нашёл в той квартире. Да, мои старые эскизы – даже кольцо с подписью. Но для чего я их приволок туда? Пытался вспомнить? Или просто показывал кому–то?
И кому?
Невольно усмехнулся – Георг говорил, что два года – срок небольшой. Однако, загадок эти два года оставили столько, что на всю жизнь хватит.
И почему–то не покидает ощущение, что я упускаю что–то. Что–то важное для меня. Что–то, что имело ценность.
Но что? Слишком много вопросов оставил этот «небольшой срок».
***
– Это твои рисунки? – спрашивает женский голос.
Он кажется мне знакомым, но на самом деле я впервые его слышу.
– Красиво, – добавляет она.
Что–то промычав я вижу собственные руки и листки бумаги перед собой. Эскизы. Стол завален эскизами, некоторые из них уже изрядно потрёпаны и испачканы кругами от кружки. Даты, даты, даты – история. Моей семьи, моей жизни.
Эти серёжки отец сделал для матери. Я помогал ему продумывать каждую деталь, подбирал огранку для камней – мы остановились на «принцессе» и хризолите редкого холодного оттенка. Я помню, что он отлично подчёркивал её глаза. Мне тогда было около восемнадцати, или двадцати – я только учился, наблюдая за тем, как папа создаёт украшения со стороны. Но не в этот раз. У мамы юбилей и мы с отцом впервые работали вместе. Серьги назывались просто: «Аврора». Он учил меня никогда не искать сложных названий изделиям, а давать им имена тех, для кого они созданы.
А почему я это помню?
– Ты больше не рисуешь? – продолжает девушка, обхватывая мои плечи руками.
От этого жеста я вздрагиваю, но она словно не замечает. Тёплый поцелуй в шею, а затем её подбородок ложится на моё плечо.
– Ты боишься, – с улыбкой произносит она.
Я не вижу её лица, но почему–то уверен, что она улыбается.
– Ты боишься, что у тебя не получится рисовать, Глеб. Но ты даже не пробовал.
Картинка меняется, в моих пальцах карандаш. Я рисую, правда рисую, словно впервые в жизни. Это – колье. Широкое, но оно не должно быть массивным. Я пытаюсь нарисовать цветы, какие–то цветы – крошечные, с четырьмя лепестками. Думаю, что для него нужно будет использовать крошку, а не камни – что–то нежно–фиолетовое или голубое. Подойдёт топаз. Топазы подходят карим глазам.
Почему именно карим?
Моя рука двигается над бумагой, пока я вывожу каждый штрих. Когда я заканчиваю, я остаюсь доволен своей работой – оно получилось великолепным. Лёгким, невесомым – словно две ветки сирени.
Сирень?
– Глеб, пойдём спать.
Касание руки к моему плечу. Я пытаюсь разглядеть её лицо, а оно как в тумане – размыто. Но я чувствую, что я знаю её. Её прикосновения не отталкивают, вкус её губ кажется знакомым.
– Тебе нравится? – спрашиваю я, показывая рисунок.
– Очень красиво, – отвечает она, и я опять уверен, что она улыбается.
Я снова беру карандаш и вывожу дату в левом нижнем углу рисунка.
30 мая 2015.
Затем я даю название эскизу.
Я вижу, что пишу имя. Но я не могу его прочитать. Буквы словно пляшут.
А, б, с, и…
Не понимаю.
Пытаюсь сосредоточиться, но…
– Как тебя зовут? – говорю я.
Но рядом никого нет.
Тишина.
Темнота.
Я остался один с листком бумаги в руке.
Кто же она?
Из окна льётся голубоватый свет, тонкая тюль шевелится потоком тёплого воздуха. От этого движения на потолке появились причудливые узоры, заставляя меня хмурить брови и гадать – эти сны связаны с воспоминаниями или просто причуды моего больного разума?
Спрыгнув с кровати, я размял затёкшие мышцы. Натягиваю спортивные штаны и подхожу к комоду, чтобы взять чистую футболку.
– Глеб? – сонный голос Анжелы нарушает тишину.
Вздрогнув, я открываю ящик, теперь уже не заботясь о том, разбужу я её или нет.
– Глеб, почему ты не спишь? – мольба в голосе, перекрываемая лёгким раздражением – противоречивое сочетание.
– Не уснуть. Я пойду, прогуляюсь.
– Глеб! – её голос начинает дрожать, – В чём опять дело?
– Лика, – закатив глаза, я натягиваю футболку и поворачиваюсь лицом к кровати, на которой восседает раскрасневшаяся Анжела, – Что ты хочешь от меня услышать? Я просто не могу уснуть и хочу пойти на свежий воздух.
– Почему ты так со мной поступаешь? – шипит она, – Мы с тобой жили два года нормально. Да, были трудности, но…
– Нормально? – теперь я повышаю голос, – Ты считаешь нормальным просто ждать меня, пока я занимаюсь хрен поймёт чем? Ждать, пока я, как ты то сказала – оторвусь? Ты считаешь, что два года у нас была нормальная жизнь?
– Тебе было тяжело, и я поддерживала тебя!
– Ты считаешь это поддержкой? – я скрещиваю руки на груди и одариваю её задумчивым взглядом, – Сидеть здесь, на всём готовом и делать вид, что всё отлично – это ты считаешь поддержкой? Сделать вид, что ничего не было – это, по–твоему, поддержка? Ответь честно – ты поддерживала меня, – я произношу слово «поддерживала» с иронией, пропитываю его ядом, но я хочу знать, – Потому что любишь; или потому что я так выгодно для тебя забыл, как мой лучший друг совал член в тебя, и ты получала от этого удовольствие?
– Я… Я… Я извинилась! – вопит она.
– Я думаю, что на тот момент мне было ни холодно, ни жарко от твоих извинений, – пожимаю плечами и продолжаю буравить её взглядом, – Я же ничего не помнил. Это удобно, чёрт возьми. Можно начать жизнь с чистого листа сыграв роль порядочной женщины.
– Я – не шлюха!
– Конечно, нет. Ты просто оступилась, с кем не бывает. Или я опять сделал что–то не так, – хмыкнул я, – А твои родители знают о твоём грехопадении?
Анжела замолкает, тяжело дыша. Я ухмыляюсь.
– Что ты им сказала, Лика? Что я попал в аварию и потерял память? Ты опустила все подробности, да?
– Они не должны знать, – она мотает головой из стороны в сторону, – Отец… У него сердце…
– Конечно, у него сердце. Единственная дочь не оправдала надежд. Слияние двух семей, общий бизнес… И всё то пошло под откос из–за твоей слабости на передок. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я женился на тебе, сделав вид, что ничего не было?
Тишина.
– Ты хочешь, чтобы я сыграл роль твоего мужа; появлялся на всех светских тусовках с тобой под руку, как раньше, изображая вселенскую любовь и обожание?
Тишина.
– Этим я и занимался последние два года, да?
Ответом мне снова становится молчание.
– Как ты думаешь, я могу это сделать сейчас? – я отворачиваюсь и смотрю в окно на свежестриженный газон и кустарники, которые в ночном свете кажутся зловещими тенями, – Когда я помню. Когда я вижу это перед глазами.
Ти–ши–на.
– Лика, ты не оправдала и моих ожиданий тоже. И я не хочу с этим мириться. Ты была у меня первой. Я был у тебя первым. Но не единственным.
– Я тоже была у тебя не единственной! – вопит она, – Думаешь, мне не передавали, как ты развлекался все эти два года? Как ты снимал потаскух и…
Вот тут я не выдержал и разразился смехом. Нахохотавшись от души, я снова взглянул на неё, на этот раз с жалостью.
– И я должен чувствовать – что? Вину? За то, что не был собой?
– А может быть ты всё помнил и просто мстил! – Лика подошла ко мне, уставив обвинительный перст в мою грудь, – Хотел ужалить побольнее, видя, что я мучаюсь!
– А ты мучалась? – чистый, неразбавленный сарказм вырывается из моего горла.
Я улыбаюсь, глядя, как она пытается переложить ответственность на меня. Это на самом деле смешно.
Но так было всегда, сколько я себя помню. Лика упала с велосипеда – виноват Глеб, не показал, как пользоваться тормозом. Лика поранила пальчик – Глеб старше и должен был сам нарезать яблоко. Лика выросла и стала изгоем в школе – Глеб не поддержал её заносчивость. Лика получила аттестат с одной четвёркой по физкультуре – Глеб не помог подтянуть норматив. Лику не взяли в художественную академию – Глеб мог бы замолвить словечко.
Лике было больно в первый раз – Глеб был слишком грубым. Лика залетела и пришлось делать аборт – Глеб не позаботился о контрацепции.
Почему я вообще был с ней? Потому что – удобно? Потому что я чувствовал себя виноватым? Потому что я её знал, знал все её слабости? Знал, что несмотря на избалованность, она никогда не предаст?
Но ведь предала.
– Я не буду мириться, – повторяю я, – Не собираюсь. Даже в мыслях нет.
С этими словами, я отступаю на шаг и выхожу из спальни. Спускаюсь вниз по лестнице и громко хлопаю дверью. У гаража стоит моя машина, не думая запрыгиваю внутрь и срываюсь с места.
Еду, под громко орущую музыку, открыв окно и вдыхая ветер, гуляющий в салоне авто. На подъезде в город останавливаюсь на заправке и беру стаканчик чёрного кофе. Морщась пью ровно до половины, а потом выливаю терпкий напиток прямо на асфальт.
В бардачке по–прежнему лежат ключи от съёмной квартиры – я последовал совету Ильи и не стал расторгать аренду. Куча бумажек – чеки. Я перебираю их, ухмыляясь и гадая – получал ли я удовольствие от такой жизни? Ночные клубы, алкоголь, секс… Это на меня не похоже.
Я был домашним мальчиком – и этим всё сказано. В детстве носил брекеты и очки, занимался плаванием. Зубрил точные науки, учился на отлично. Годам к четырнадцати вытянулся в росте и плечах, тогда же мать впервые сменила мои страшненькие оккуляры в широкой роговой оправе на контактные линзы. Брекеты тоже убрали, и улыбка стала идеальной. Тогда же появились друзья, увлечения помимо школы и бассейна.
Наши с Ликой отцы учились вместе, вместе открывали бизнес – сначала это была мастерская, потом – первый ювелирный салон, затем – сеть. К двадцати годам я стал сыном одного из самых богатых людей Эстонии. Она – тоже.
Я помню одно из тех старых семейных видео, которые снимали на чёрно–белую плёнку. Пухлая девочка с косичками и мальчик – ей два года, ему четыре. Они играются в песочнице, а голос оператора за кадром смеётся и произносит: «Мы ещё погуляем на их свадьбе». Тот смех сливается с другими голосами, одна шутка перебивает следующую…
Мальчик отрывается от пластикового ведёрка – цвет на плёнке серый, но я помню, что оно было зелёным – и хмурится, глядя в камеру. Потом смотрит на девочку и улыбается ей, помогая вылепить куличик из песка. Он разваливается, девочка шлёпает ручкой по непонятной фигуре и начинает плакать. Мальчик утешает её, размазывая слёзы по красным щекам, а затем они вместе уходят из песочницы, оставив игрушки одинокими и забытыми, никому не нужными.
Кадр всплывает так отчётливо, что я не могу сдержать усмешку. Я ведь всегда был рядом – чего ей не хватало? Поддерживал, старался приободрить. Писал за неё рефераты и делал домашние задания. Дрался в школе, а потом неделями замазывал фингалы маминым тональником и терпел насмешки одноклассников – как я уже сказал, до четырнадцати я был хлюпиком. Появлялся на её встречах с одногрупниками, игнорируя свои – ей всегда было страшно идти одной.
Всё, что я хотел от неё – это верности. Ответной поддержки, я хотел, чтобы она была той самой нитью, что держит меня в этом мире.
Но, даже когда мои родители погибли в авиакатастрофе четыре года назад, возвращаясь из отпуска, всё, что она могла сказать:
– Глеб, ты должен быть сильным. Ты же мужчина.
Вот так просто.
Ключи звякнули в моей руке, когда я поднял ее, чтобы потереть лицо, и у меня в голое что-то щелкнуло. Я развернул машину и поехал прямиком в центр, на Тартусское, туда, где была то ли моя, то ли чья-то еще квартира.
ГЛАВА 17
Flying high above in a magic motion
Nothing holding you so stay away
And may I hold to you only feel devotion
Just let go and let us…
He–al
Loreen «Heal»
В мастерской гулял сквозняк – и дверь, и окно были нараспашку. Я медленно проходил между столами, сцепив руки за спиной, и разглядывал восковые макеты потоковых украшений – те, что продаются в салонах без предварительного заказа.
Мда. А ювелирная мода сильно изменилась. Раньше на кольцах сияли драгоценные камни: бриллианты, изумруды, рубины, а теперь большинство было украшено крошкой, что обычно остаётся после огранки, или вообще… Эмалью.
Хотя, не спорю, в коллекции широких колец из белого и жёлтого золота, с замысловатыми узорами ярких красок (и ни одного похожего), есть что–то интересное. Простота и элегантность.
– Глеб Антонович, – поприветствовал меня один из наших мастеров, – Рад вас видеть.
– И я тоже, Юрий. Я смотрю, вы больше на потоке сейчас работаете?
– Ну да, – седовласый мужчина поправил густые усы и ухмыльнулся, – У нас дизайнеров, сами знаете, по пальцам пересчитать, – произнёс он с укором, и я невольно улыбнулся – почти как отец, – Вы от работы отошли, так что пришлось выкручиваться. Вот, нашли девочку по эмали – что б этот… Как его…
– Имидж, – подсказал я.
– Да. Имидж кампании не терять. Анжела Максимовна талдычит об уникальности каждого изделия, но, – Юра вздохнул и взглянул на заготовки, – Какая уникальность в этом? Вы с отцом создавали шедевры.
Кивнув, я подошёл к его станку и принялся разглядывать серёжки, что по всей видимости принесли для ремонта.
– Замок сломался. Стояла скоба, я предложил заменить на булавку. Хотя, что то, что это снимать на ночь надо, но не слушают ведь, – взмахнув руками, Юрий покачал головой, – А потом жалуются на качество.
– Дай инструмент, – я уселся на его стул, который чуть скрипнул от веса моего тела, и взглянул в микроскоп.
Повертев в пальцах серьги–кольца, я посмотрел на пробу. Классическое розовое золото, с виду изделие массивное, но опытный взгляд не обманешь – внутри пустота. Юра тихо прокашлялся рядом, и я вскинул голову, а затем взял в руки маленькую отвёртку и зажим–пинцет.
Помню, когда я только учился, пальцы дрожали, как у алкоголика, а дыхание само собой прерывалось – страшно было до жути. Сейчас несколькими отточенными движениями я снял крошечный винт и вытащил скобу. Отложив её в сторону, я подхватил пинцетом прямую застёжку и тем же отточенным движением вставил её на место, а потом закрутил винт и проверил надёжность крепления.
– А руки–то помнят, – тихо прошептал я себе под нос, а затем, выпрямляясь, добавил громче, – Готово.
– Талант не пропьёшь, – Юрий хлопнул меня по плечу, и тут же вытянулся и придал лицу выражение серьёзности, когда я недоумённо изогнул бровь, – Рад вас видеть, Глеб Антонович. Вас здесь не хватало.
Молча кивнув, я ещё раз оглядел мастерскую и невольно улыбнулся. Но моя улыбка тут же померкла, когда я услышал звонкий стук каблуков, а затем в помещение вошла Анжелика.
Первым порывом было спрятаться за стеллаж и тихо удалиться, пока она меня не заметила. Но стеллаж стоял далеко, а голубые глаза метнулись прямо в мою сторону.
– Глеб! – громко произнесла Лика и, продолжая вколачивать набойки на каблуках в кафельный пол, подлетела ко мне, – Мы повсюду тебя ищем! Почему ты не отвечаешь на звонки?
– Потому что мне нечего тебе сказать, – я обошёл её и направился к выходу.
– Глеб, ты ведёшь себя, как подросток! – взвизгнула она, – Ты не можешь бросить меня без объяснений.
– Да ну? – я усмехнулся, выходя на улицу и спускаясь по ступенькам, – Я уже это сделал.