Я всегда любила простую арифметику. Считать числа, или отмерять обратный отсчёт до какого–то события. Это отвлекает и наводит порядок в мыслях. Я считала, сколько себя помню. Ступеньки, квадратные плитки пола, количество разноцветных леденцов на столе в кабинете педиатра.
Цветы, которые дарили маме. Их всегда было много – не меньше двадцати штук. В основном розы – огромные букеты роз всевозможных оттенков. Лепестки на этих цветах – от восьми до двадцати–тридцати, в зависимости от сорта. У белых, кстати, лепестков всегда больше.
Сейчас я считала дни.
Тридцать два дня.
Тридцать два дня и двадцать часов, если быть точной. Именно тридцать два дня и двадцать часов назад я почувствовала, что, возможно, в моей жизни появился тоненький лучик надежды. Что, может быть, ещё получится. Что ещё не всё потеряно.
«Мы ничего не можем сделать» – прозвучало, как приговор.
Мне хотелось крикнуть врачу, завопить во всё горло: «Ну вот же деньги! Знали бы вы, как низко пришлось опуститься, чтобы…».
Но я промолчала.
«Мы ничего не можем сделать. Процесс уже необратим, огромное количество метастаз и… Мы можем только облегчить страдания пациента. Мне очень жаль».
В переводе это значит: «Мы можем давать только обезболивающие». Ну, хоть и на том спасибо.
Сидя в холодной палате, я глажу худую, морщинистую руку, поражаясь, как сильно стали выпирать вены, костяшки и хрящи – ведь ещё недавно она была… Нормальной.
Как и наша жизнь.
А теперь, всё под откос.
И я ничего не смогла сделать.
– Мне так много хочется сказать тебе, – бормочу я, уставившись на истощённое предплечье, – Я говорила, что нашла работу? Не уверена, что место тебе понравилось бы, но на самом деле оно вполне приличное. И зарплата хорошая, – пришлось перевести дыхание и выдохнуть – в зобу опять спёрло, так, что каждый вздох отдавался острой болью в рёбрах, – Если продержусь на испытательном сроке, то смогу снять жильё получше. Я не жалуюсь, нет, но соседи… Никогда не любила пьяниц, ты же понимаешь.
Замолкнув, я поглядела на безжизненное лицо, посеревшее от болезни. Пригладила тоненькие волоски, что стали пробиваться на облысевшей от облучения и химиотерапии голове, и устало улыбнулась.
– Я знаю, что ты меня слышишь. Можешь не притворяться. Тебе нравится, когда я много болтаю.
Поправив одеяло, я принялась рассказывать о своих новых коллегах, упустив некоторые любопытные подробности, естественно. Пообещала, что восстановлюсь в университете, как только всё наладится.
Я говорила, говорила, говорила… Слушая в ответ писк аппаратов и тихое, едва уловимое дыхание.
Медсестричка в белом халате посмотрела на меня с жалостью, когда меняла очередную капельницу с лекарствами.
– Я принесу тебе обед, – тихо шепнула она, выходя из палаты.
Конечно, посетителям еда не полагается. Я это знаю. Она это знает. Но, так или иначе, меня подкармливали. Мало кто из родственников оставался с пациентами на весь день, вплоть до окончания времени посещений. Я стараюсь экономить, поэтому пользуюсь возможностью не тратиться на еду – в конце концов на эти же деньги можно оплатить эту палату и лечение, которое всё равно уже не поможет.
Осмотревшись, я подумала о том, что неплохо было бы принести сюда какие–нибудь цветы. Как–то всё безжизненно в этих четырёх стенах; серо – даже несмотря на зеленоватый оттенок краски и голубой линолеум на полу.
Размазывая гречневую кашу с жидкой подливой по тарелке, я поела и вытащила книжку с потёртой обложкой из сумки. Кусочек белой бумаги, чуть помятой, привлёк моё внимание.
Я обязательно его выброшу…
Я выброшу, честное слово. Выброшу. Когда отпустит со спокойной душой отправлю этот листок в помойку. Может быть даже разорву его. А ещё лучше – сожгу и пепел по ветру развею. Выброшу.
Но не сегодня.
Убрав закладку в сторону, я устроилась на пластиковом стульчике поудобнее и начала читать:
«Глава двадцать четвёртая. Терпимость. Запашок от меня шёл ещё тот, что правда, то правда, – я невольно улыбнулась странице и продолжила читать, – Я потеряла счёт проведённым здесь дням: сколько прошло? Больше недели или больше двух? Всё это время я ни разу не сменила одежду, в которой отправилась в тот злосчастный поход по пустыне. Хлопчатобумажная жёлтая футболка так пропиталась солью, что задубела, собралась гармошкой и покрылась тёмно–бурыми разводами, в тон скальной породе. Мои короткие волосы встали дыбом и покрылись твёрдой коркой грязи; они беспорядочно торчали во все стороны, склеившись на макушке в жёсткий гребень, как у какаду. Я не помнила даже, как выгляжу, и теперь лицо моё представлялось мне в двух оттенках бурого: бурая грязь и бурые заживающие синяки.»
В небольшом подвальном магазинчике, куда я ходила за книгами, эта выделялась из всех. Она была объёмной, в твёрдой обложке, а под названием была небольшая подпись: «Новый роман от автора бестселлеров New York Times». Я не читала бестселлеры, но имя автора казалось знакомым. Книга была последней, с большой скидкой, и я купила её, понадеявшись, что читать буду долго, а моя сумка станет немного легче – обычно приходится носить тонкие дамские романы с собой. Всё, на что хватает денег. Но в тот раз, когда открыла «Гостью», я так увлеклась, что унесла её домой, чтобы прочитать до конца. Наверное, если я ненароком потеряю её, я смогу озвучить каждую главу по памяти, но читать, держа в руках бумажные страницы приятнее.
Закончив на двадцать восьмой главе, я глубоко вздохнула и поняла, что пора уходить на работу. День пролетел как обычно, но я не жалуюсь. Хорошо, что пока я могу сюда ходить. Хорошо, что пока есть к кому.
ГЛАВА 20
And nothing else matters now you're not here
So where are you?
I've been calling you
I'm missing you
Naughty boy «Runnin’» feat Beyonce & Arrow Benjamin
– Сабина, сегодня обслуживаешь столики, – бесстрастно произнесла Аня, – Ты в порядке?
– Да, все хорошо, – я выдавила из себя улыбку и принялась переодеваться у своего шкафчика, косясь на полуголых танцовщиц, разгуливающих в раздевалке.
Странно, но я испытываю неловкость, глядя, как они натягивают сетчатые чулки, поправляют все эти ремешки и цепочки на своих костюмах. Девочек у нас работает немного и сегодня вечером, судя по всему, особенная программа – у всех одинаковые наряды из черной кожи и металла.
– Как твоя мама? – голос Ани звучит так неожиданно, что я вздрагиваю.
Молчу несколько секунд, а затем пожимаю плечами и прячусь за белой хлопковой тканью майки, которую надеваю ее через голову.
– Ну, ты держись. Если захочешь поговорить, то обращайся, – неуверенно говорит она, дотрагиваясь до моего плеча.
Я делаю вид, что расчесываюсь и ничего не отвечаю. Мои руки безвольно повисают вдоль тела, когда в зеркальном отражении спина Ани удаляется, и она с широкой улыбкой подходит в девочкам. Слышу приглушенный смех, и снова вздрагиваю, но обернувшись, понимаю, что на меня никто не смотрит и это девичье хихиканье никак не связано со мной.
Поправив то подобие одежды, что мне приходится носить в этом заведении, я устало вздохнула и вышла в коридор. У входа привычно маячила фигура Расмуса – нашего охранника. Я махнула ему рукой и улыбнулась, он ответил сдержанным кивком, но, когда один из первых посетителей отвернулся и пошел в сторону бара, игриво подмигнул мне в своей привычной манере.
Музыка стала чуть громче – шоу начинается. Из зала послышались свистки и довольное мужское гуленье. Набрав в грудь побольше воздуха, я собираюсь с силами и мысленно даю себе пощечину, чтобы собраться. Отодвигаю тяжелую черную штору и вхожу в зал, заполненный людьми.
Мне больше по душе работа в баре – стойка словно отделяет меня от зоны стриптиза и обычно публики за ней немного. В основном либо те, кто уже насмотрелись на девушек; или те, кто просто зашел сюда выпить под утро – клуб в городе один из немногих, что открыт до пяти утра. Конечно бывают и не совсем адекватные клиенты, перебравшие или слишком разгоряченные от созерцания танцовщиц, но за такими всегда бдит пристальное око охраны в лице наших парней.
В зале же всегда все по–другому. Могут и облапать, и визитки за пояс шорт подсовывают, и приглашают присесть за столик. О более непристойных предложениях я вообще молчу, хотя на одно я все–таки согласилась – сумма была баснословная. Я просто не могла отказать, потому что в моей голове сразу возникли цифры – счета за лечение, кредиты и долги, в которые пришлось залезть. Да, это неважное оправдание, я знаю. Но как поступили бы вы, если бы ваш родной человек был при смерти и пара сотен евро могла бы хотя бы оттянуть момент неизбежного?
– Девушка, принесите шампанского, – басит мужчина, сидящий за столиком в паре метров от меня.
Я подхожу ближе и улыбаюсь обольстительной, как мне кажется, улыбкой:
– Какое именно шампанское вас интересует?
– Что–то сладкое, – он заметно нервничает, ерзая на стуле и постоянно косится на вход, – Скоро приедет моя жена – у нас годовщина и это, – обведя рукой зал, он возвращает взгляд ко мне, робко улыбаясь, – Это все подарок. А у вас есть какие–нибудь закуски?
– Я что–нибудь придумаю, – я подмигиваю ему, – Фрукты подойдут?
– Да, будет отлично, – он немного приободрился и протянул мне кредитную карту.
Продолжая улыбаться, я удаляюсь в бар и подготавливаю ведерко со льдом для шампанского. Затем я открываю холодильник и возношу глаза к потолку, благодаря всевышнего за то, что сегодня доставили свежую нарезку фруктов и сыров. Быстро выбив чек, я снимаю пленку с пластикового блюда, погружаю пузатую бутылку в лед и подхватываю все это в руки. Лавируя между столиками, ставлю заказ перед клиентом и отдаю ему чек.
– Подскажите, а к кому можно обратиться за этим… Ну, вы понимаете, – в полголоса спрашивает мужчина, озираясь по сторонам.
Смешной такой. Находится в стриптиз–клубе и стесняется спросить о допуслугах.
– Приватный танец? – я пытаюсь сдержать улыбку, но выходит паршиво, потому что даже в приглушенном свете его щеки начинают краснеть.
Мужчина кивает и поправляет галстук, словно он его душит в этот самый момент.
– Обратитесь к Стелле. Ее выход будет вторым, после она пройдет по залу, – информирую я, краем глаза замечая взмах руки в дальнем углу у сцены, – Она любит обслуживать семейные пары.
– Спасибо, милая, – мужчина посылает мне улыбку и откашливается, быстро поднимаясь на ноги.
– Хорошего вечера, – желаю я со всей искренностью и удаляюсь к тому столику, где только что кто–то активно размахивал конечностями.
Когда я подхожу ближе, ноги перестают меня слушаться и сердце пропускает пару ударов. Поначалу мне даже хочется развернуться и убежать, но я не могу этого сделать, поэтому продолжаю идти.
Он сидит, положив локти на стол и сверлит меня взглядом все те двадцать секунд, пока я, покачивая бедрами, изображаю из себя уверенность. Мне становится жарко, когда его глаза медленно опускаются вниз к моим ногам; майка начинает противно липнуть к телу, словно я пробежала стометровку.
– Добрый вечер, – бормочу я.
Ни капли не приветливо. Меня вполне могут уволить за такой тон, а еще за то, что я не улыбнулась стандартной голливудской улыбкой «покажи все тридцать два зуба».
– Привет, малышка, – игриво произносит незнакомый голос, и я только сейчас понимаю, что за столиком сидят двое, – Hennessy V.S., бутылку, – он делает заказ и широко улыбается той самой улыбкой, которой должна улыбаться я.
Все еще пребывая в шоке, я киваю и резко разворачиваюсь, мечтая провалиться сквозь землю. Слышу тихий свист за своей спиной и резкое:
– Заткнись, Илья.
От этого голоса я вздрагиваю и фактически бегу к бару, словно высокая стойка может меня защитить или спрятать. Мои руки трясутся, когда я стаскиваю бутылку с полки и ставлю ее на поднос вместе с двумя стаканами. Пока я несу заказ к их столику, стекло противно дребезжит на поверхности, выдавая мои расшалившиеся нервы.
– Пожалуйста, – сдавленно говорю я, ставя напиток на столик.
Для этого мне пришлось наклониться и тот, второй, даже не скрывает того, что пялится на мою пятую точку немного отклонившись на стуле. Кровь приливает к моей шее и лицу, пока я пытаюсь не разбить дорогущую посуду и бутылку, разливая коньяк по широким стаканам.
Глеб все это время неотрывно смотрит на меня, потирая подбородок рукой. Он мягко улыбается, словно пытается приободрить меня своей улыбкой, но я слышу, как стены шепчут:
«Шлюха, шлюха, шлюха».
Желчь резко поднимается из желудка прямиком к горлу и следующее мгновение я отчаянно молюсь, чтобы меня не вырвало прямо на их столик.
– Вы принимаете карты? – говорит Глеб ровным голосом.
Он то ли издевается, то ли… Я ничего не понимаю.
А стены, тем временем, уже просто скандируют: «Шлю–ха. Про–сти–тут–ка».
– Да, конечно, – пищу я и хватаюсь за кусок пластика, – Сейчас принесу счет.
– Скажите, – это говорит его друг, – А кто из девушек лучше всего танцует?
Он словно пытается разрядить атмосферу, но тот взгляд, которым он облапал меня выдает его с потрохами. Он знает.
Он знает…
Мне хочется забиться в угол и заплакать, словно я пятилетняя девочка. Мне хочется провалиться от стыда.
– У нас все хорошо танцуют, – автоматом отвечаю я, и ретируюсь, чтобы скрыть свои пылающие в адовом огне щеки.
Выбив чек, я возвращаюсь и швыряю его на стол вместе с картой. Сразу же ухожу к другим клиентам, пытаясь заглушить отвращение к себе за фальшивыми улыбками и учтивостью. Я даже не обращаю внимания, когда чья–то рука нагло лапает меня за бедро, и всячески игнорирую дальний столик у сцены.
Когда начинается шоу, я скрываюсь за своей стойкой, радуясь, что публика отвлечена тем, что происходит на пилоне, и на меня никто не обращает внимания. Расмус просит чашку кофе и пристально разглядывает меня, пока пьет его, но не говорит ни слова. Он догадывается; он видел, как я уходила той ночью с Глебом, но ему хватает такта не спрашивать и не трепаться.
О чем я думала? Сказка про Золушку – всего лишь выдумка. После двенадцати карета превратилась в тыкву – это знают все. Вот и моя стала оранжевым корнеплодом. Еще и в навозе измазалась по самое не хочу…
Я замечаю движение у сцены и вижу, как они оба поднимаются из–за стола. На секунду меня отпускает эта мешанина чувств, но тот второй, Илья кажется, уходит с одной из танцовщиц в приватную комнату, а Глеб направляется в мою сторону.
«Пожалуйста, пусть он идет на выход» – взмолилась я.
Но нет, он ровным шагом подошел к бару, держа в руке стакан с коньяком. Отодвинул высокий стул и устроился поудобнее, не сводя с меня взгляда.
– Привет, – вот так просто изрек он.
Я промолчала, делая вид, что протираю бокалы и ставлю их на место. Поискала глазами Расмуса, но, похоже, он сейчас стоит на улице – в это время фейсконтроль строже.
– У вас все сотрудники такие неприветливые? – насмешливый тон заставил меня резко повернуть голову и вскинуть бровь.
– Тебе принести книгу жалоб? – язвительно бросила я, скрестив руки на груди.
Глеб поставил стакан на стойку и покрутил его несколько раз, глядя, как напиток гуляет вокруг стенок от его движений.
Меня точно уволят. Знакомая паника пробегает внутри от этой мысли; страх, что снова придется искать работу или браться за уборку туалетов в торговых центрах, чтобы хоть как–то сводить концы с концами. Я открыла рот, чтобы извиниться и предложить что–нибудь из выпивки за свой счет, но Глеб тихо хмыкнул и поднял глаза, чуть склонив голову набок:
– Я тебя обидел?
– Ты рассказал своему другу о нас? – ответила я вопросом на вопрос, чуть понизив голос.
Он вскинул руки в оборонительном жесте и немного нахмурился:
– Без подробностей. Я просто сказал, что тебя знаю, – неуверенно пояснил он.
– А невеста? Почему ты не сказал мне про невесту? Я места себе не находила, пыталась узнать, что с тобой, пока ты был в больнице, но меня мягко отшили. Как ты думаешь, ты меня обидел?
– Прости, – он пожимает плечами и допивает остатки своего напитка, ставит стакан на стойку и толкает его мне, – Повтори, пожалуйста.