Сбились кучей за последними столами кабинета. Костя объявил: "Если кто подсказывать, то..." - и сидели не дыша.
И опять, и опять должен я остановиться, прервать рассказ, чтобы напомнить себе самому и читателю напомнить о грандиозных событиях, происходящих в мире, о важнейших проблемах, над которыми бьются умнейшие и значительнейшие люди, о драмах, несчастьях, смертях, трагедиях... И какие книги есть на свете! О великой любви, о тяжелой войне, о высоких людях, о потрясающих душу подвигах... Так стоит ли волноваться из-за Сережи да Игоря, из-за того, что они, жалкие, физику запустили, а теперь сдавать ее должны? Стоит ли превращать ничтожный этот случай из жизни двух мальчишек в событие?
Да ведь событие, дети. Событие! И никто не может предсказать, какие неисчислимые последствия из этого события произойдут, потому что нет людей обыкновенных, каждый из нас - лицо историческое, и вся судьба человечества зависит от того, как будут отвечать сейчас Игорь и Сергей, победит ли ватага "Семь ветров", станет ли больше веры в себя у этих ребятишек, с каким настроением будут дальше работать Каштановы и что от их работы произойдет... А может быть, эта глупая история с Сапрыкиным и Лазаревым будет тем толчком, от которого опять как-то изменятся взгляды Каштанова? А может, он, Алексей Алексеевич, станет великим педагогом? А может, завязывается узелок судьбы Миши Логинова, или Ани Пугачевой, или Наташи Лаптевой, или братьев Медведевых? Ничего этого знать нельзя, но и забывать об этих возможных исходах нельзя, и нам остается лишь одно: с уважением относиться к любому, даже самому незначительному, человеческому поступку и каждый раз, на что-то в жизни решаясь, делая какой-то выбор, выбирать, решаться и поступать так, словно от этого действительно зависит судьба мира. От каждого нашего шага по земле планета наша неизмеримо, на малую величину ускоряет или замедляет свое движение. Но не существует приборов, которые могли бы это ускорение или замедление зарегистрировать, до того ничтожны силы одного человеческого шага. Но они есть, эти силы, и мы не просто ходим по земле, мы еще и вертим ее...
Не знаю, как вы отнесетесь к такому рассуждению, читатель. Но я говорил об этом с Мишей Логиновым, и он сказал: "Совпадает". Потому я и решился написать об этом.
...Физик Лось, бородатый, с веселыми насмешливыми глазами, загадочный для школы человек, потому что про него одни говорили, будто он пишет диссертацию, а другие - будто он сделал важное изобретение, этот самый физик, оглаживая круглую черную бородку, аккуратно со всех сторон подстриженную, с любопытством смотрел на Игоря Сапрыкина.
- При какой температуре холодильника КПД двигателя будет равен единице?
- При абсолютном нуле.
- Почему?
- Ну, там... Ну, формула Карно... Там в знаменателе / первое минус t второе... Если t второе абсолютный нуль...
- Хорошо. А скажи, почему, когда идешь по сырому грунту, следы шагов сразу намокают?
- Ну, мокро же... Грунт-то сырой...
- Грунт сырой, и все же надо наступить, чтобы показалась влага.
Игорь замолчал. И Сергей, рядом сидевший, молчал.
И замерла ватага на последних партах, только Фокин чтото беззвучно шептал - Фокин, ни разу в жизни никому не подсказывавший. Костя тронул его за рукав и показал глазами: молчи!
- А эти... капилляры! - заорал вдруг Игорь. - Капилляры образуются! Ногой наступишь - грунт плотнее, получаются капилляры, и вот - мокрый след!
- Разумно, - сказал Лось, - и похоже на правду.
А скажи мне, Сергей Лазарев, скажи мне...
Сергей напрягся, как в спортзале перед решающей схваткой.
- Скажи мне, ради бога, почему сначала был бронзовый век, а потом железный. Почему не наоборот?
Сергей обмяк. Это же не физика! История! Он историю не учил!
На последних партах зашушукались. Наташа Лаптева посмотрела на физика с гневом. Нарочно с толку сбивает!
Вот все они такие, никогда с ними не договоришься! Всегда назло делают!
"Бронзовый век... железный век..." Игорь тупо перебирал слова, пытаясь сосредоточиться... В голове всплыло никчемное длинное слово "библиотека" и вертелось, мешая.
Сергей все усилия сосредоточил на том, чтобы забыть слово "библиотека", но чем больше он старался, тем прочнее держалось оно: "Библиотека, библиотека..." При чем тут библиотека? Спросил бы лучше закон Гей-Люссака... Шестьдесят вопросов выучил, и все мимо... Бронзовый век... Железный век... Библиотека...
Но, нарушая все уговоры. Костя громко и спокойно сказал в тишине, так что сразу спало напряжение:
- Лобную мышцу, Сергей.
Сергей улыбнулся, преувеличенно нахмурился, потом выпучил глаза, играя лобной мышцей, и тут же сообразил, успокоившись: да это же просто! Что он детские вопросики задает?
- А температура плавления? - сказал Сергей. - У бронзы-то меньше! Бронза-то вон на каком огоньке расплавится, а для железа какой огонь нужен?
- Сами посудите, Виктор Петрович! - крикнул Роман Багаев.
И все зашумели, повскакали с мест, окружили физика - экзамен кончился, не было в нем больше смысла.
Игорь с Сергеем, ватага "Семь ветров" выиграли.
Они пошли из школы гурьбой, перебирая подробности операции.
Роман Багаев посочувствовал Елене Васильевне:
- А вам, наверно, завидно? Хотите, мы вот так же литературу выучим, все!
- Ой, ну пожалуйста, не надо! Я вас умоляю! - смеялась Елена Васильевна. - Это же какой-то... бронзовый век!
Ну и что? Бронзовый! А потом будет железный, атомный и какой там еще! Теперь все будет хорошо, потому что ватага их действительно как коммуна стала!
- Послушайте! - забежал вперед Паша Медведев, потрясенный только что сделанным открытием. - Стойте!
Все стойте! Вот был вопрос: "Кому на Руси жить хорошо?"
Слышите? Но это же и ответ! Никто не слышит? Это же ответ! "Ко-му-на-Ру..." - коммунару!
- Ну, мистика!-рассмеялась опять Елена Васильевна.
- Напрострел, - сказал Костя Костромин.
А что, дети, - коммуной, ватагой жить веселее и легче.
Но где ее взять, ватагу? Самим сделать. Ведь главное а жизни что? Главное в жизни - вовремя спохватиться!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГРОМ И МОЛНИИ
УЖЕ С ПЕРВОГО УРОКА ДЕВЯТЫЙ без буквы класс увидел, что Костя Костромин не в духе.
Давно не было этого с ним, почти с самого начала года, и вот опять сидит хмурый, безучастный или подает резкие реплики, от которых учителей оторопь берет. Пытались понять, в чем дело, пытались его встряхнуть, расспрашивали Машу Иванову, но и она, вещунья и колдунья, ничего не понимала.
- Поссорились вы, что ли? Ты ему нагрубила? - спрашивала Галя Полетаева.
- И нагрубить нельзя вашему Косте? Носитесь с ним! - отвечала Маша.
Но они не ссорились. Если бы поссорились, было бы легче. Поссорились помирятся. А теперь что?
Так продолжалось несколько дней, пока однажды на перемене Костя не постучался к Наталье Михайловне Фроловой, директору, и, как-то странно ерничая - она даже подумала: не пьян ли? - протянул ей листок:
- Так что вот... Прошение... Прошу резолюцию... Вот здесь, наискосок: раз-ре-шаю... Или: не воз-ра-жаю...
Фролова, ничего не понимая, взяла листок и не поверила глазам своим: это было заявление об уходе из школы в связи с поступлением в вечернюю школу рабочей молодежи.
- А мама, отец знают? - машинально спросила Фролова, чтобы оттянуть время и успеть сообразить, в чем дело, подготовиться.
- Во всех инстанциях утрясено.
- А Причины? Мне гороно не утвердит.
- Там объяснено: по личным причинам, по семейным обстоятельствам.
- Какие же у тебя семейные обстоятельства?
- Личные.
Она попыталась превратить дело Б шутку: так лично-семейные или семейно-личные? Но Костя отшутился вежливо и замолчал.
Будь на его месте любой другой ученик 18-й школы, она бы с ним и разговаривать не стала, она просто его за плечи бы обхватила и, болтая всякую чепуху, вывела бы вон из кабинета: иди, иди, милый!
Или накричала бы, или пригрозила бы страшными , карами - в зависимости от настроения и от возраста ученика.
Но Костя, знала Фролова, человек серьезный... Что случилось в классе? Только что она видела Каштанову - вроде бы все в порядке. Перехвалили они этого Костромина! А всегда он говорит с ноткой нахальства - и придраться не к чему, и задетой себя чувствуешь.
И тут Костромин раскрылся:
- Ну, это так говорится - семейные, личные... А просто я пораскинул мозгами, Наталья Михайловна... Кончу школу, поступать буду. А школьный балл? Здесь у меня от силы четверка будет, а в вечерней я свободно медаль получу. Или хотя бы пять баллов средних. Все так делают, кто поумнее. Будете мне мешать?
Фролова и поверила Косте и не поверила, но так обиделась! Что бы за этим ни крылось - правда, розыгрыш или что-то серьезное, - все равно обидно! Бессмысленная, безнадежная, унизительная жизнь! Трудишься дни и ночи, вертишься дни и ночи, а потом приходит лучший из них, гордость школы, и вот так - словно в лицо плюнул.
Взрослому, нужному школе работнику она сказала бы, что надо подождать, подумать, и всеми силами дала бы понять, что он нужен,- и конфликт был бы исчерпан. Но уверять этого мальчишку, что без него школа не обойдется?
Наталья Михайловна была очень добрым человеком, но обида взяла верх, и она подписала заявление.
- Вот. Иди.
Костя удостоверился, что обмана нет, помахал листочком в воздухе, попрощался и ушел.
Фролова отыскала Каштанова в учительской, отозвала в сторону:
- Ну вот, Алексей Алексеевич. Что это?
Больше всего она боялась, что Каштанов станет выговаривать ей, зачем подписала заявление. Но он посмотрел в окно, поцарапал пальцем по стеклу и сказал, что поступила она правильно, что и он поступил бы точно так же.
А что касается Кости Костромина - что сейчас скажешь?
Надо посмотреть, как развернутся события дальше.
- Костромин-то не один, - сказал Каштанов. - За ним ватага стоит. Они теперь никого так просто, за здорово живешь, не отпустят от себя... Подождем. А может, затея какая-то. Мэйкапар.
Маша прибежала в класс со звонком, вся в слезах и стала собирать портфель.
- И не спрашивайте! - почти закричала она подругам.
- Как же не спрашивать?
- А так! - отрезала Маша. - Ухожу из школы. В вечернюю перехожу! Медаль золотую получать! Я тоже хочу золотую медаль!
Мигом смекнули ребята, в чем дело! Тут еще вездесущая Гоша прибежала с новейшими сведениями, и, когда Каштанов вошел в класс, почти на каждой парте лежал белый листок, Игорь спрашивал, как пишется слово "заявление", а Сергей кричал на весь класс: "Фролова - Н. М.? Или полностью?"
Не успел Каштанов и рта открыть, как у него на столе выросла стопка заявлений от желающих получить золотую медаль в вечерней школе.
Каштанов перебрал листки.
- Сапрыкин? - говорил он. - Судя по физике - вполне может получить... Лазарев тоже... Киреева? Киреева обязательно получит... Козликов Владимир? Ну что же, и Козликов получит, если постарается... Желание, во всяком случае, похвальное.
Ребята переглядывались. Никогда нельзя было угадать реакцию Алексея Алексеевича! А что он сделает в следующую минуту? А вдруг пойдет и подпишет все эти заявления у директора. Костромину-то подписали! А тогда что? Если подпишет? Завтра придут в школу - и что? И куда?
- Желание похвальное, и сплоченность приятная, - продолжал Каштанов. А за что, собственно, боролись?
За это самое... Куда один - туда и все, так? Так мы будем жить? Каштанов помолчал. - Вы мне лучше скажите:
кто из вас знает, почему Костромин ушел? Я не спрашиваю - почему, и вы можете быть уверены, да вы и так уверены в том, что я не стану спрашивать, в чем дело. Мне интересно: знает кто-нибудь или не знает? Поднимите молча руку.
Ни одна рука не поднялась. Все оглядывались на Машу, но и она не могла поднять руки, нечестно было бы.
- Ну что ж, тогда будем считать - потянулся человек за медалью... Гусей крикливых караван тянулся к югу...- Каштанов помахал стопкой заявлений.
- Да не слушайте вы их, Алексей Алексеевич! Им бы только посмеяться! Сколько можно смеяться? - поднялась с портфелем в руках Маша. - Сколько? повторяла она. - Мне просто интересно!
И она выбежала из класса.
Каштанов сидел опустив глаза. Образовалась пауза. Все ждали, что он скажет. Но он не спеша открыл журнал, заложил в него заявления, прихлопнул ладонью и поднялся:
- Учиться!
И начал объяснять урок.
Тут лишь дошло до ребят, что с Костей Костромой, наверно, очень плохо. Дело не в том, знают они или не знают.
Что-то ему очень плохо...
Семейно-личные обстоятельства Кости, действительно, были трудными.
Гена, старший брат Кости, на пять лет старше, никак не мог пристроиться к жизни. Работал на заводе плохо, пил, гулял, оскорблял маму, с отцом почти не разговаривалвернее, отец с ним не разговаривал, обиделся отец на Гену.
Так было давно, и ничего с этим не поделать. Когда Геннадий куражился, Костя уходил из дому к товарищам или старался задержаться в школе, - в такие дни все ребята удивлялись, какой он веселый человек. Костя, и как страстно хочет он, чтобы все у них в ватаге было хорошо. И Сережу с Игорем он первый бросился спасать, потому что падение Гены началось как раз с того, что его оставили на второй год в седьмом классе, - Костя тогда совсем маленький был, но помнит, что с тех пор в доме стало неспокойно. А как еще может быть, если отец отвернулся от старшего сына?
А однажды случилось так, что Костя услыхал ночью разговор отца с матерью. Отца позвали в отдел кадров и предупредили, что Геннадия выгоняют с завода - да еще со статьей.
- Со статьей! - повторила мама и, наверно, прикрыла рот рукой, потому что дальше ее было почти не слышно. - А ты? - спросила она отца.
- Я? - сказал отец. - Я сглотнул вот тут комок - и пошел.
Эти слова отца, особенно интонация, с которой они были произнесены, не давали покоя Косте.
Они тогда долго говорили, а Костя лежал и слушал, держал в уме: "Сглотнул вот тут комок - и пошел".
Отец объяснял матери:
- А что они еще с ним могут сделать? Смена, а он у батареи лежит спит. С похмелья. Был бы еще умелец, мастер. У нас кто умеет - все простят. А он никчемный в цеху, так, балаболка. Его иначе не называют, я слыхал. Наш сын - балаболка... Это ведь кажется, что на заводе тысячи. Подумаешь, один у батареи спит. А каждый на счету.
Это же не бульвар, это цех, - неторопливо говорил отец не столько, видимо, матери, сколько самому себе, стараясь обелить людей, прогнавших его сына. Костя понимал его:
ему нужна справедливость. Если справедливо - то что ж...
Вот он и доказывает: - Это же не бульвар, нет... Один спит у батареи, а план на него идет, кто-то его обрабатывать должен. А у нас новый директор, за дисциплину взялся...
Мама что-то спросила.
- А! Петух, - насмешливо сказал отец. - Прокукарекал по радио на весь завод: сверхурочных больше не будет, по субботам будем отдыхать, как положено, как все люди...
Ну, неделю - помнишь? - продержался, а потом опять.
План не потянули. Ну, бывает... Завод, и поставщики подводят... А не получается - не кукарекай! Я к нему пошел...
Костя и не слыша знал, что мама сейчас говорит. Она говорит отцу, как всегда:
- Из всех людей - людей сделать хочешь?
- А что? Ему авторитет государство дало, а он его роняет. А страдать кто будет? Все равно рабочий. Мы с государством повязаны: оно страдает - и мы в той же мере... Нет, я что хочешь кому хочешь скажу, хоть ты директор, хоть кто... А теперь? Теперь мне каждый заткнет рот.
Ты, скажут, сына своего пойди поучи, у тебя сына со статьей выгнали... Что ты нас учишь? Теперь я пешка...
Был король, да не долго. Пешка. По Геночкиной милости.
И что такое? Двух парней родила, а они как день и ночь...
Костя больше не слушал, а стал размышлять: похожи ли они с Геной? И чем больше думал, тем больше, как это ни странно, находил, что похожи они характером и вдвоем на отца похожи. Так же нужнее всего на свете им справедливость, и так же из всех людей хотят они людей сделать, и так же терпеливы - до большой обиды, и так же вскипает у них сердце... Брат! Брат!