Так Елена Васильевна и думала; ее муж, она знала, несколько гордился тем, что не делает карьеры, что и завучем не стал и директором школы предлагали ему, было.
Независимость сохраняет и про свой класс всегда говорит "кафедра".
- Я на своей кафедре - хозяин. А там? И не могу я заниматься делом, которого не знаю. И кстати, никто не анает.
- Так уж и никто.
- Никто. Я скоро пятнадцать лет в школе и ни разу не встретил специалиста по воспитанию. Да и откуда они возьмутся? Чтобы появились спехщалисты, должна быть наука, а науки такой - науки воспитания - нет.
- То есть как это - нет? - изумилась Елена Васильевна. - Что ты размахался? Уже и науки нет, и ничего нет, и никого нет!
- Хорошо. Тогда скажи мне, как называется эта твоя наука. Все науки как-нибудь называются: химия, кибернетика, этимология, сурдопедагогика. А как называется наука воспитания? Ну?
- Так и называется: теория воспитания.
- Теория! - Каштанов хмыкнул. - Теория - это теория, а наука - это наука. Не-ет, миленькая, нет!
"Ну все, - подумала Каштанова. - Уже и миленькая".
Елена Васильевна могла бы и ответить ему, нашлась бы, но она знала, что отвечать не стоит. Переломить бы его какнибудь, а там он и сам будет доказывать обратное тому, что сейчас говорит, и с такой же убежденностью... Только бы переломить! Но собственно, зачем ей-то нужно, чтобы ее Алексей Алексеевич в воспитатели пошел? Зачем она старается, зачем рискует? А рисковала, потому что еще ни разу не было в семье Каштановых, чтобы Елена Васильевна сказала - и не по ее слову вышло. На том и держалась Каштанова... Алеша умнее, начитаннее, талантливее - это признавалось безоговорочно, но все делалось у них в доме так, как Елена Васильевна решила, - по крайней мере, до сих пор делалось. Каштанова знала, что ее муж не умеет ссориться, - но ведь и мириться он не умеет... Зачем же она рисковала?
...Было у Каштановой одно воспоминание, один миг мимолетный, один случай, даже и не случай, а впечатление,- но оно до того поразило ее, что многое в ее жизни определялось этим впечатлением. Когда-то давала она урок о лирике Пушкина. Пушкин вообще удавался ей, но в этот день она была в ударе, читала стихи, говорила с воодушевлением, раскраснелась и чувствовала, что ее слова доходят до ребят, волнуют их. А потом уроки кончились, она пошла домой, полная удачным своим уроком, и тут, буквально за школой, за углом ее, вышла ей навстречу компания незнакомых ей семьветровских ребят. Их было человек десять, они шли торопливо, какая-то цель была у них, и они не обидели Елену Васильевну, не толкнули, и ничего в их поведении не было вызывающего; просто шли шестнадцатилетние парни по своим делам, и не каждый ли день, не на каждом ли шагу встречала Елена Васильевна такие компании? Но тут... Ребята обошли ее с двух сторон, не обратив на нее внимания, а Елена Васильевна долго стояла и смотрела им вслед, потрясенная. Лица ее поразили, лица! То ли по контрасту с теми лицами, которые видела она перед собой на удачном своем уроке, то ли потому, что день был теплый, солнечный, то ли еще по какой-то причине, но Елену Васильевну до колотья сердечного поразили лица неизвестных ей ребят - темные, закрытые, непроницаемые лица людей, которых не коснулось образование. "Несомненно, - думала Елена Васильевна, - они все ходят в школы и проучились лет восемь, и, наверное, оказались бы совсем неплохими ребятами, если бы с ними познакомиться поближе или если бы увидеть их в другое время, - например, когда они смеются или разговаривают". Но Елене Васильевне показалось, что она не увидела, а подсмотрела, подглядела нечто тщательно скрываемое, этот непроницаемый занавес, отделяющий лица от мира, это отсутствие света в глазах... Елена Васильевна поймала себя на том, что стоит недвижно, словно среди ясного, светлого, легкого дня увидела она мрачный призрак или услышала страшное предсказание.
Глубокое отчаяние охватило ее тогда, тоскливое сомнениеда на что же уходит ее жизнь? Да к чему же все усилия ее, и ее мужа, и их коллег, если возможны эти промелькнувшие, как тень, темные лица...
Потом все прошло, Елена Васильевна посмеялась над собой, сказала себе, что она стала похожа на ворчливых пенсионеров, проклинающих по каждому поводу всю молодежь. Наваждение прошло и забылось... Но нет, не забылось, и часто на уроках она вдруг замолкала и всматривалась в лица учеников, с ужасом замечая в них признаки той самой непронии.аезяой темноты, которая когда-то поразила ее при уличной встрече.
Елена Васильевна тогда же и рассказала мужу о пережитом страхе и сейчас напомнила эту историю - вот почему хотела бы она видеть его воспитателем! Чтобы не было этой темноты в лицах!
- Ты что-то путаешь, Алена, - ответил ей Каштанов. - Меня не министром собираются назначить, а заместителем директора одной только школы. И хоть растянись я на этой предполагаемой работе, завтра ты зайдешь за угол - и увидишь такие же темные лица. И вообще мне не нравится эта твоя идея спасать мир. Кстати сказать, мир в спасении и не нуждается, он не гибнет, так что успокойся, пожалуйста.
Переспорить мужа Елена Васильевна не могла, но и отступить не могла.
Сочинения Володя Фокин, местный злодей, списывал прямо из учебника, не затрудняя себя изготовлением шпаргалок. Елена Васильевна ставила ему двойки, потом ей все это надоело, и она объявила:
- В следующий раз, Фокин, будешь сидеть за моим столом, а я рядом стоять буду, весь урок.
Слово свое она сдержала. Вот Фокин смирно пишет на председательском месте, спиной к классу, и Елена Васильевна рядом стоит для верности, глаз с него не сводит. Класс пыхтит над городским сочинением. Козликов смотрит в окно. Каштанова улыбнулась, вспомнив учительницу из их школы, которая объявила в первом классе: "Сейчас напишем диктант. А ты, Бутаков Петя, не пиши, не порть мне нервы". Вот и Козликова лучше бы не трогать, не портить себе нервы, но нельзя же...
- Козликов, Володя, ты почему не пишешь?
- А у меня ручки нет.
- Возьми мою.
- А зачем она мне?
- А ты сообрази, зачем люди ручку изобрели.
- Делать им было нечего.
Пусть хоть что-нибудь напишет, а то и писать к выпускным разучится. Каштановой встречались и такие. Первые два или три года она мучилась, обвиняла себя в том, что она плохая учительница, но потом не то чтобы привыкла, а как-то смягчилась, и тот же Козликов, как и Фокин, согнувшийся за столом, перестал раздражать ее, и она больше не сердилась, когда с ней пререкались.
- А чернила-то красные! - с возмущением откинул ручку Козликов.
- Тс-с... Володя!
- И стол трясется! - уже не прокричал, а проворчал Козликов и утих.
Не отходя от Фокина и краем глаза поглядывая на него, Каштанова с удовольствием смотрела на свой класс, неглножко отдыхая, пока пишут сочинение. Ей нравилось, что в этой новой школе ей достался не "а", не "б", а просто девятый, к тому же и старший - десятого пока в школе нет, они будут первым выпуском, и Саша Медведев исподволь по ее просьбе готовил фотографии для альбома "Они были первые". У Каштановой было немало выпусков, но девятый без буквы казался ей особым, новым, важным в ее судьбе, и предложение Фроловой говорило о том, что ее предчувствие сбывается. Но как уговорить Алексея? В отличие от мужа Елена Васильевна любила работу классного руководителя, ей нравилось, что у нее кроме обычных учеников есть и свои дети, свой класс. Вон Сережа Лазарев и Игорь Сапрыкин... Сережа списывает, отвернувшись к стене, изображая крайнюю степень задумчивости и вдохновения... Пусть... Что у них на уме, у Сережи с Игорем? Мотоциклы, дзюдо, гитара... И все сами делают, своими руками - и электрогитару могут сделать и чуть ли не мотоцикл... Медведевы, Паша и Саша. "Морячок" Паша смотрит на всех маленькими глазками так, будто требует:
"Скажите мне определенно". А что ему надо? Что ему сказать определенно? Он и сам не знает... Но хочет чегото - хорошо! Больше всего Елена Васильевна боялась за ребят, которые ничего не хотят, решительно ничего! Саша Медведев, местный донжуан... Когда Елена Васильевна нечаянно назвала красавца Сашу Дон-Жуаном, она немного испугалась - еще обидится, эти ребята плохо понимают юмор и могут обидеться по самому пустяковому поводу. Но Саша был польщен.
- Саша! Медведев! - негромко сказала Каштанова. - Опять контакты налаживаешь? Такой коммуникабельный человек.
- Кому... Чего?
- Никому и ничего. Общительный слишком, говорю.
Пиши сам!
Рядом с Сашей сидел Миша Логинов, кандидат на медаль - наверно, о нем так с первого класса говорили. Большой, медлительный, с модной прической где у них в Электрозаводске так стригут? Наверно, в Москву, на Арбат ездил, полдня в очереди сидел. Михаил удобно устроился у окна, писал неторопливо. Если его оторвать от дела, он спокойно вступит в разговор, потом так же спокойно продолжит работу. Елена Васильевна называла его "лорд-толкователь": любое слово объяснит, да так неожиданно, посвоему! Отец - строитель, монтажник, мать на заводе работает, станочница, а сын? Как развит, как держится, какие точные, неторопливые, изящные движения... Весь класс перебери - почти у всех родители на заводе, только у Гали Полетаевой мама в парикмахерской работает да у Ларисы Аракеловой отец инженер, в КБ. А то все - электрики, да слесари, да литейщики, да сталевары, да типографские рабочие. Вон Костя Костромин: отец-ремонтник, в неостывшие печи первым идет. Ночью к подъезду Костроминых машину подгоняют, и сам начальник цеха просит выручить.
Наутро об этом все Семь ветров знают: Костромин-старший очень гордится, что сам начальник цеха... "А Костя не хвастун, нет, - подумала Каштанова. - Может быть, потому, что о его подвигах лучше не распространяться, он это понимает".
Костя поднял голову, Каштанова посмотрела в веселые его глаза и пожалела, что нельзя ей с Костей о муже своем посоветоваться. Он дал бы дельный совет! Но тут ее взгляд упал на Романа Багаева, и она подумала, что надо ему помочь. Неграмотен... А деловой человек! Любое дельце провернет, что хочешь достанет. Спекулирует, наверно? Иначе откуда такие деньги?
Ну вот, пожалуйста: перед тетрадкой красуется сторублевая бумажка. Ну-ка, старая педагогика, что ты посоветуешь в таких случаях делать? Встречалась ли ты с учеником, у которого сторублевая бумажка д л я игры положена, для того, чтобы посмотреть на реакцию Елены Васильевны?
- Что это. Роман? - спросила Елена Васильевна, попрежнему не спуская глаз с Фокина, чтобы потом не ругать себя за минутную оплошность.
- Так, мелочишка, - лениво сказал Роман.
- Убери.
Роман свернул ассигнацию и уголком засунул в верхний карман пиджака. Елена Васильевна посмотрела в его тетрадь.
- Какая это согласная, глухая или звонкая?
- Звонкая... Нет, глухая...
Елена Васильевна могла бы сказать Роману, что это правило во втором классе изучают, но она давно научилась не попрекать учеников незнанием и потому терпеливо сказала:
- Глухая. Запомни: "Степка, хочешь щей? Фу!" - девять глухих согласных. Запомнишь?
- Степка, хочешь щей?
- Фу-у! - отозвался Фокин со своего председательского места, и Елена Васильевна поспешила напомнить:
- Володя! Фокин! Я здесь! Я с тобой!
- Спасибо, - сказал Фокин. - Вы настоящий товарищ, Елена Васильевна.
Ладно, пусть дерзит. Если бы только дерзость, еще ничего бы. Другая беда с Фокиным - злой он. Почти каждый день кто-нибудь от него плачет. А в художественной школе учится, и, говорят, там он первый. Но зол! Или, может быть, злость нужна художнику? Может, что-то зреет в этом Фокине, пробивается?
- Разрешите сдавать? - учтиво спросил Фокин.
Каштанова посмотрела на часы.
- Написал?
- Разумеется.
- И проверил? - Елене Васильевне от души хотелось, чтобы в этом состязании победителем вышел Фокин. От нее не убудет, за свой авторитет она не боялась, потому что никогда не думала о нем. Но Фокин... Пусть будет его верх!
Некоторые люди оттого и злы, что ни в чем не могут добиться верха.
- Хорошо проверил?
- Разумеется. - Фокин смотрел прямо в глаза. Учителей оторопь брала от этой его привычки хладнокровно смотреть в глаза старшим.
Елена Васильевна взяла тетрадь и открыла ее. Фокин бесстрастно следил за ней. Класс - Каштанова спиной почувствовала - насторожился. Елена Васильевна приготовилась к худшему.
Так и есть! Слово в слово из учебника, и запятые все на месте, потому что и запятые из учебника.
Елена Васильевна на мгновение испугалась, как при встрече с мистикой. Потерла лоб.
- Как же так, Фокин... Я же глаз с тебя не сводила...
Я же весь урок...
- А я вам говорю, что я никогда не списываю. У меня зрительная память, - холодно сказал Фокин и, не спрашивая разрешения, пошел на свое место.
- С этого дня, - бросила тетрадку Елена Васильевна, - с этого дня и до конца школы хоть на стол учебник клади, мне все равно!
- Степка, хочешь щей? - повернулся Фокин к классу, и класс, конечно, тут же и предал свою учительницу, весело и беззлобно.
- Фу-у-у! - дружно ответили Фокину.
- Вот именно, - отомстила Каштанова. - Вот это вы и есть: глухие и согласные. Фу! - И сама же и улыбнулась, почувствовав, как хорошо жить в окружении неусталых людей. И поскольку ее все время не отпускала мысль о назначении Алеши, она вдруг подумала, что, если бы он видел ребят ее глазами, он наверняка согласился бы, и тут же, почти неожиданно для себя самой, пригласила весь девятый класс - ну, кто хочет, ребята! - к себе домой.
Костя Костромин весело прищурил глаз:
- Военный совет?
А разве скроешься от них? Всё они знают, что в школе происходит.
Ребят к Каштановым пришло много, человек пятнадцать. Они сразу заполнили обе комнаты и кухню. Елена Васильевна подвела "морячка" Пашу Медведева к проигрывателю, показала пластинки, и вот в доме на полную мощь гремела музыка, и все танцевали, сидели по углам парами или вертелись вокруг Алексея Алексеевича - с ним любили разговаривать.
- Взрослый только рот откроет, - говорил Костя Костромин, - а я уже знаю, дело он собирается говорить или не дело. Если дело - то пожалуйста, а если не дело, то...
- Так ведь и все люди так, Костя, - улыбнулся Каштанов. - И все люди различают дело и не дело и относятся соответственно.
Галя Полетаева, танцуя с донжуаном Сашей Медведевым, спрашивала: зачем же их все-таки позвали сюда?
- Чтобы мы сегодня могли с тобой потанцевать, - со значением отвечал Саша и наклонял голову так, чтобы кудри его касались Галиной щеки. - Ты очень красивая...
И лицо у тебя такое...
- Какое?
- Продолговатое, - только и смог придумать Саша. - Ты, наверно, очень страстная!
Вот нахал!
- Ну что ты за человек, Саш? Правильно про тебя Елена Васильевна говорит: Дон-Жуан!
Но Саша, довольный произведенным эффектом, стал уверять Галю, что он не врет, что он всегда говорит только правду, что он давно заметил, какие у Гали глаза, и что в доказательство своей искренности он готов землю есть, - с этими словами Саша схватил с окна горшочек с цветком и отколупнул щепотку земли.
- Фокина здесь нет, он бы тебе показал, - вставила Наташа Лаптева групорг и культорг, человек очень строгих нравов.
- А что Фокин? Что Фокин? - возмутилась Галя. - У нас с Фокиным уже всё!
Каштановы теперь сидели в углу, рядышком, одни, потому что Костя, перехватив взгляд Елены Васильевны, понимающе кивнул головой и незаметно увел от Каштанова ребят.
- Так что, Елена Васильевна, - спросил Каштанов, - так что? Зачем же ты устроила эти посиделки? Начинай!
- А я не таюсь, у меня все открыто. Вот ты посмотри на них, посмотри внимательно, посмотри моими глазами, а потом уж отказывайся. Собери хоть сто взрослых, какую хочешь компанию - разве будут у всех подряд такие прекрасные лица?
- И такие хриплые, грубые голоса...
- А ты сам-то кто? Алешка-голубятник... Подумаешь, институт кончил... У тебя мама учительница, вот и кончил...
А они? С ними что будет? - говорила Елена Васильевна, не глядя на мужа. - Игорь! Сапрыкин! - позвала она. - Прости за несвоевременный вопрос, но скажи: почему ты вечно с уроков уходишь?