- Вот я и посмотрю, как это - не совсем хорошо, - отвечала Аня Пугачева, известная в классе тем, что все на свете хотела испробовать сама, и притом первой.
Миша Логинов, лорд-толкователь, растирал руки:
- А то все зарядка, зарядка... Всю жизнь собирался делать зарядку - и никак. А давайте вообще каждый день с работы начинать!
Костя подхватывал идею и развивал ее, говоря, что от работы и мысли у всех стали какиэ-то конкретные, все меньше болтать стали, говорят по существу.
Они так увлеклись однажды чаепитием, что не услышали звонка на урок и не заметили, как появился в классе Алексей Алексеевич.
- Алексей Алексеевич, чай! Хотите чайку?
- Спасибо. Чем хорошо в школе? Каждый день новое.
Приходишь на урок, а тебя чаем угощают.
- Можем и покрепче найти, - сказал Роман.
Алексой Алексеевич отхлебнул чаю из стаканчика, посмотрел в окно:
- Удивительный русский язык! Какие в нем тонкие различия! "Дерзать" и "дерзить": корень один, и звучит почти одинаково, а какие далекие понятия, а?
* * *
Наконец День Икс настал.
Директор школы Наталья Михайловна Фролова, как всегда, пришла очень рано, думая, что она первая. Толкнула стеклянную дверь - и попятилась. При ее появлении грянул туш! Духовой оркестр пятиклашек играл громко и старательно.
- Что? Что случилось?
Галя Полетаева, ответственная за речевки, сочиненные Сашей Медведевым, подала знак, и компания девятиклассников провозгласила:
- Девятый дежурный приветствует вас! Сегодня вся школа в сиянии глаз!
Наталья Михайловна прослушала этот текст, не зная, куда ей деться и что все это значит. Костя выступил вперед и сказал, что ничего не случилось, а просто они сегодня дежурные.
- Ну, дежурные мы, поникаете? Что тут такого?
Саша Медведев, с узенькой наклейкой пластыря на переносице, но вполне уже здоровый, изогнулся галантно, помогая Наталье Михайловне раздеться, а когда она пошла в кабинет, произнес, глядя ей вслед и немножко громче, чем следовало бы:
- Ах, какие ножки!
Очевидно, это не входило в программу, потому что девочки тут же начали дубасить бедного Сашу по спине;
но Наталья Михайловна оглянулась и поблагодарила за комплимент, словно ничего не случилось, - и отчего-то с этой минуты и весь день было у нее прекраснейшее настроение.
Дети! Учителя ведь тоже люди, мужчины и женщины.
Не забывайте этого!
Возле дверей восседала в глубоком старом кресле с подлокотниками нянечка тетя Наташа, под ногами у нее был маленький коврик. Тетя Наташа была сегодня не нянечка, а швейцар! Хотели ей еще и медаль повесить, как положено швейцару, но от чужих медалей тетя Наташа отказалась, говоря, что у нее своих три штуки, а свои надеть постеснялась, говоря, что никак не могла взять в толк: какой же сегодня праздник такой, что медали надевать надо?
Между тем оркестр играл туш не переставая: встречали учителей и разных выдающихся учеников из младших классов, по прихоти оркестрантов. Учителя входили в свою учительскую раздевалку и ахали: чистота, всё блестит, аккуратные и одинаковые вешалки на крючках, и зеркало - зеркало! И табуреточки, чтобы переобуться!
- Наконец-то! - сказала биологичка Раиса Федоровна Костина. - А то прыгаешь тут, как первоклашка! - И в самом прекрасном настроении, какое редко бывало у нее за все тридцать пять лет работы в школе, она пошла на первый в этот день урок, в девятый класс.
И тут ждала ее радость! Ученики встали при ее появлении без обычных понуканий и пререканий!
- Вот так и должны вести себя ученики девятого класса, - сказала Костина, - без никаких разговоров!
Она подошла к столу и обмерла: в тонкой вазочке цвели красивые тюльпаны, первые в этом году... Класс замер, наслаждаясь эффектом, а Раиса Федоровна слегка испугалась: почему такая тишина? Ей даже показалось на мгновение, что у нее сегодня день рождения, но она об этом почему-то забыла. Она не могла знать, что в эту минуту и во всех классах школы ахают учителя, обнаружив цветы на своих столах, и все теряются в догадках, по какому случаю, и первоклассники невразумительно объясняют своей учительнице, что сегодня дежурит старший девятый класс, и всем, а не только Костиной кажется, будто у них сегодня день рождения.
Раиса Федоровна очень разволновалась из-за цветов, ей давно цветов не дарили, но она взяла себя в руки и строгим голосом сказала:
- К доске пойдет...
- Я! - вскочил Володя Козликов.
Все замерли.
- Ну что это. Козликов, - сказала Раиса ФедороЕна, - ученик должен открывать рот с поднятием руки, а не кричать с места... В девятом классе пора бы это знать!
Козликов послушно и упрямо поднял руку, положив локоть на парту, как учили его в первом классе, и держал так руку до звонка, но Раиса Федоровна не хотела ее замечать.
А на перемене начался каскад чудес!
"Колхоз" Клавы Керунды тоже был встречен музыкой, и потому девочки, сами не заметив, как это случилось, втянулись в общую суматоху. Они помогли Ане и Наташе расставить цветы в школьной столовой и теперь обслуживали малышей с вежливостью официанток и строгостью гувернанток при благородных семействах. По школьному радио учителей пригласили покинуть свои кабинеты и собраться в холле первого этажа, где им обещан был небывалый сюрприз. Когда все пришли и оркестр был наготове, Миша Логинов объявил:
- Уважаемые товарищи! В каждом театре обязательно имеется галерея артистов. Такие красивые все на этих портретах! А чем наша школа хуже театра? Чем наши учителя хуже знаменитых артистов? Короче говоря - Паша!
Паша Медведев дернул край простыни, заменявшей покрывало, и на месте старого нудного стзнда "Ими гордится школа" открылся длинный ряд фотопортретов всех учителей, директора, завхоза и всех нянечек до швейцара тети Наташи включительно. По знаку Гали Ползтаевой устроители галереи провозгласили:
- Девятый дежурный приветствует вас! Красивы вы в профиль, красивы анфас!
Оркестр играл туш беспрерывно, учителя разглядывали свои портреты, и не было ни одного недовольного, Паша и Саша Медведевы всем сумели польстить своими фотографиями, выполненными в хорошо оборудованной мастерской возле сцены.
Второй урок у девятиклассников был история. На этот раз Козликов решил не терять времени.
- К доске хочу! Отвечать! К доске! - вопил он, высоко подняв руку.
- Вот беда, - сказал Каштанов. - И я хочу... отвечать. Может быть, уступишь мне кафедру, Володя? А завтра я тебя спрошу.
- Ну никто не вызывает! Я жаловаться буду! - вскричал Козликов.
- Я согласен, это произвол, - сказал Каштанов, - но что делать, Володя, а? Терпи!
И Каштанов приступил к своей речи. Неизвестно, готовил ли он ее, или сказал экспромтом, но только слушали его в полной тишине, хотя говорил Каштанов о трудных вещах.
Каштанов говорил о том, что мы иногда употребляем понятия, не вполне понимая их смысл, и в качестве примера привел понятие о политическом образовании. Какого человека стоит называть политически образованным и почему это так важно - быть политически образованным человеком?
Он говорил, что слово "политика" греческого происхождения и означает "государство" и дела, относящиеся к государству, имеющие государственное значение.
- Для политически темного, безграмотного человека,- говорил Каштанов, государства как бы и на существует.
Такой человек знает только лично знакомых ему людей, свою работу, свои удовольствия и заботы. Он просто не замечает существования государства. Напротив, человек политически грамотный чувствует жизнь государства, вдумывается в нее, ищет свое место в этой жизни. Государственные дела очень волнуют такого человека, и потому про него говорят, что у него развито политическое чувство. На это вы обратите внимание, - сказал Каштанов. - Есть политическая деятельность, политическая мысль и политическое чувство. Оно-то уж доступно каждому и в полной мере.
Естественно, - продолжал Каштанов, - что у одних людей политическое чувство развито меньше, у других - больше, так всегда было и всегда будет. Но интересно, что в одни времена политическое чувство захватывает огромные массы людей, а в другие времена наступает охлаждение; интерес к государственным делам отчасти утрачивается.
В связи с этим меняется и общее представление о том, что такое образованный человек. Давайте пройдемся с вами по векам, - говорил Каштанов. - В позапрошлом, восемнадцатом веке, чтобы считаться образованным человеком, надо было знать языки, литературу, философию. К концу девятнадцатого века картина изменилась: теперь образованным, мыслящим человеком стали считать того, кто интересуется естественными науками. Кого же считают образованным в нашем, двадцатом веке? Заметим, что это век самых бурных политических потрясений, начатых Октябрьской революцией. Наш век называют атомным веком, ESKOM научно-технической революции или еще как-то, но, - сказал Каштанов, - на мой взгляд, следует назвать его веком политики, политических бурь. Поэтому в нашем, двадцатом столетии, по преимуществу политическом, трудно назвать образованным человека, не имеющего политического образования, политического чутья.
Каштанов говорил негромко, неторопливо, прохаживаясь перед доской и не глядя на учеников, - он не имел при вычки взглядом приковывать к себе внимание и говорил всегда только потому, что ему самому было интересно то, что он говорит. Он уже давно научился использовать время на уроках для развития собственных мыслей, для их проверки и уточнения, и потому, хотя и казался спокойным, на самом дало всегда немножко волновался на уроке, словно он не в классе и не учитель он, а, скажем, адвокат на судебном процессе и каждый раз говорит нозоз для себя и важное для подзащитного. И если читатель, настроенный особенно скептически, не поверит, будто ученики могли выслушать с вниманием такую долгую и такую отвлеченную речь учителя, то будет нелишним напомнить, что для ребят подобные речи учителя Каштанова были не в новинку, они уя;е не одну такую речь выслушали, привыкли слушать и научились следить за ходом развивающейся мысли.
Наконец Каштанов перешел к главному: где и как получаем мы политическое образование? Тут он, конечно, нс преминул подчеркнуть значение истории она помогает нам понимать государственную жизнь, государственную необходимость.
- Но достаточно ли знания истории и вообще чтения соответствующих книг? Нет, - говорил Каштанов, - политическое образование совершенно невозможно получить без политической деятельности. Только тот, кто сам попытается организовать какое-то объединяющее людей дело, сможет сам убедиться в том, насколько это трудно. Только тот, кто научится добиваться успеха и там, где успех не во всем зависит от нзго лично, сумеет развить в себе политическо-э чуть". Иначе его суждения всегда будут поверхностными, пристрастными. Он будет судить о жизни превратно, он будет думать, будто в политике все можно, стоит лишь кому-нибудь захотеть, и пройдет мимо самых существенных движений мира. И во многих ситуациях, даже если природа дала человеку ум и талант, а школа - знания, он, такой челозэк, будет выглядеть недалеким и неумным, - сказал Каштанов в заключение. Потом подумал немного в тишине и добавил: - Я знаю, ребята, вы по-разному относитесь к тому, что называют общественной работой. Но заметим, что общественная работа - это и есть по существу политическая деятельность, поскольку она объединяет людей и отвечает сути государства, в котором мы живем.
Так закончил свою речь Каштанов, но лишь поздно вечером, вспоминая события дня и обдумывая их, он понял, что этой своей странной речью он отвечал самому себе, на глубокие свои сомнения отвечал.
Сомнения же были такого рода: а не занимается ли он, Каштанов, никчемным, мелочным делом? Его друзья и соседи по дому разрабатывают новые марки стали, проектируют и делают электроизоляторы; натянув на себя всевозможные одежды, лезут в горячую печь, чтобы починить ее... А он? Чем он занимается? Чему радуется? Что считает великим открытием?
Да мужское ли все это дело? Не смешно ли он выглядит? Мог бы, например, он с увлечением рассказывать о своих открытиях друзьям?
И хотя он произнес целую речь, отвзчая себе, и хотя на каждое предполагаемое возражение была у него и своя мысль, все же сомнение не покидало Алексея Алексеевича, и оттого охватывала его тоска. Он не до конца еще верил в свою работу, с ним происходило то же самое, что происходит с каждым писателем, художником, режиссером: им ТРУДНО до конца поверить в свою работу, пока они не увидят результата.
Но все эти сомнения приходили к Каштанову по ночам.
Днем же он все время проводил с ребятами, и ему было с ними хорошо, до того хорошо, что он порой обвинял себя в эгоизме, жалея всех других людей, которые лишены счастья целый день проводить с детьми и отдаваться им до конца.
На большой перемене учителей ждал еще один сюрприз:
учительская была превращена в уютную чайную. Девочки колдовали у электрического самовара, мальчики внесли огромный торт, хор девятиклассников провозгласил:
- Девятый дежурный приветствует вас! Забудьте о детях хотя бы сейчас! И устроители чайной скромно удалились, оставив учителей спорить, удивляться и мечтать о том, что, может быть, так теперь в школе будет всегда?
- Нет, не будет, - говорил Каштанов, которого все поздравляли, словно он-то и был настоящим именинником в этот день.- Всегда так, к сожалению, не будет,- повторял Каштанов. - Но что-то из этого дня запомнится и нам и им, не так ли? И согласитесь, что мы сегодня видим какихто других ребят, так давайте не забудем этого, давайте и всегда видеть их такими или по крайней мере помнить, что они могут быть и такими!
А в это время к Игорю Сапрыкину, ответственному за сбор информации, сбегались гонцы с сообщениями из классов:
- Двоек нет!
Игорь хмуро принимал сводки, боясь радоваться заранее, и, оглянувшись, на всякий случай показывал каждому посланцу кулак: смотрите там!
Но если читает эту книжку кто-нибудь из учителей, то скажите, коллега: поднялась бы у вас рука поставить двойку в такой день? Не захотелось бы вам вызывать одних только отличников? А если кто и оказался бы не на высоте, то разве вы не отпустили бы душу грешника на покаяние, не сказали бы: "Ладно, сегодня я тебя прощаю, но в другой раз..."?
Вот так же и учителя 18-й школы Электрозаводска поступали в этот день. Всем ведь хочется передышки, нельзя воевать бесконечно.
Елена Васильевна Каштанова, заканчивая урок литературы, тоже произнесла речь перед девятиклассниками, хотя и не такую обстоятельную, как ее муж.
- Я хотела бы поделиться с вами одной мыслью, ребята, - сказала она. В мире нет больших и малых дел, это различение совершенно неверно. У всех добрых дел одна основа, и потому они принципиально неразделимы.
Движение человеческого сердца навстречу другому человеку - малое дело? Утешение в горе, помощь в затруднении, украшение хотя бы одного дня человеческой жизни - разве это малые дела? Всякое добро - великое дело. Добро, как и любовь, не бывает малым, добро, как и любовь, всегда велико!
- Вы обещали меня вызвать! - прервал учительницу Козликов.
- Я не забыла, Володя. Иди к доске.
Добился! Добился! Козликов пулей вылетел вперед - ко тут, увы, раздался звонок с урока.
- Как жаль, - сказала Каштанова. - Но завтра уж я тебя спрошу, завтра я тебя первым спрошу!
У Козликова оставался один шанс - химпя, и он решил ни за что не упускать его. Учительницу химии Инну Андреевну он встретил у доски и так и стоял, пока класс здоровался с учительницей.
- В чем дело, Коаликсз? - спросила Инна Андреевна, отметив отсутствующих.
- Хочу отвечать, - сурово сказал Козликов.
- Ну, девятый дежурный... Вот ато действительно чудо - Козликов хочет отвечать! Прекрасно! Сейчас я тебя спрошу...
Класс ахнул.
Костя Костромин смотрел на Козликова невозмутимо.
Маша Иванова шепнула: "Не бойся!"
- Нет, я ему покажу! - не вытерпел Саша Медведев.
Даже Фокин с Романом Багаевым смотрели с интересом - что теперь будет?
- Снайпера кадо, - сказал Фокин и прицелился в Козликова.
Инна Андреевна посмотрела на класс, потом на Козликова.