В тот черный час вернулись Берен и Лютиэн, и весть об их приходе, опережая их, вихрем ворвалась в наполненные скорбью жилища. Они пришли к вратам Менегрота, и множество народа сопровождало их. Тогда Берен привел Лютиэн к трону Тингола, отца ее, и тот взглянул изумленно на Берена, коего почитал умершим, но не было в его сердце любви к Берену из–за несчастий, которые тот навлек на Дориат. Берен же преклонил пред ним колена и молвил:
— Вот я вернулся, как и обещал. Я хочу получить то, что было обещано.
И ответил Тингол:
— Что же твой поход и твоя клятва?
— Клятва исполнена, — ответил Берен. — Сильмарил сейчас в моей руке.
— Покажи! — велел Тингол.
И Берен протянул к нему левую руку, медленно разжав пальцы, — но была она пуста. Тогда вскинул он правую руку; и с тех пор называл себя Ка?млост, Пустая Рука.
Тогда Тингол смягчился, и Берен сел слева у подножия его трона, а Лютиэн справа; и они поведали с начала до конца всю историю Похода за Сильмарилом, а все слушали и дивились. И показалось тогда Тинголу, что человек этот не похож на прочих смертных и велик в Пределе Земном; любовь же Лютиэн — дело дивное и небывалое; и понял он, что ничья сила в мире не может противостоять их судьбе. И он сдался, и перед троном отца Лютиэн Берен взял ее в жены.
И все же радость в Дориате, вызванная возвращением Лютиэн, была омрачена, ибо, узнав причину безумия Кархарота, все ужаснулись еще более, поняв, что эту опасность питает грозная мощь священного камня и тяжко будет одолеть ее. Берен же, услышав о нападении Волка, узрел, что Цель еще не достигнута.
И так как день ото дня Кархарот все ближе подходил к Менегроту, решено было готовить Охоту на Волка, опаснейшую из всех охот, о которых повествуют предания. На эту охоту вышли Хуан, Пес Валинора, Маблунг Тяжкая Рука, Белег Могучий Лук, а также Берен Однорукий и Тингол, Владыка Дориата. Они выехали на рассвете и переправились через Эсгалдуин, Лютиэн же осталась позади, у врат Менегрота. Черная тень накрыла ее, и почудилось ей, что солнце угасло и потемнело.
Охотники повернули на север, потом на восток и, следуя по течению реки, в сумрачной долине на северном ее берегу, где Эсгалдуин грохотал водопадом по каменным ступеням, отыскали Кархарота. Он лакал воду у подножия водопада, утоляя неистребимую жажду, и подвывал: и так они поняли, что он поблизости. Он же, почуяв их приближение, не стал нападать сразу. Злобная хитрость пробудилась в его сердце, где боль на мгновение была усыплена сладкой водой Эсгалдуина; и пока они приближались, он нырнул в густой кустарник и затаился там. Охотники же расставили вокруг стражу и стали ждать, а тени в лесу росли.
Берен стоял рядом с Тинголом. Вдруг увидали они, что Хуана нет с ними. Затем из зарослей донесся громкий лай — Хуан, потеряв терпение и желая увидеть волка, один отправился поднять его из укрытия. Кархарот, однако, ускользнул от него и, пробравшись через колючие заросли, внезапно прыгнул на Тингола.
Берен бросился на него с копьем, но Кархарот выбил копье и, повалив Берена, вонзил зубы в его грудь. В это мгновение Хуан прыгнул из зарослей на спину волка, и они покатились в яростной схватке; и не бывало в мире подобного поединка пса с волком, ибо в лае Хуана слышны были голоса рогов Оромэ и гнев валаров; в вое же Кархарота были ненависть Моргота и злоба, что беспощаднее стальных клыков; и от шума схватки камни раскололись, обрушились и преградили путь водопаду. Они бились до смерти, но Тингол не видел этого, ибо стоял на коленях перед тяжко раненным Береном.
И убил Хуан Кархарота. Но в сей час в густых лесах Дориата исполнилось давнее предначертание — был он смертельно ранен, и яд Моргота проник в него. Тогда он пришел и, рухнув рядом с Береном, заговорил в третий раз, и простился пред смертью с Береном. Тот ничего не сказал, лишь положил руку на голову пса, и так они расстались.
Тут явились Маблунг и Белег, спеша на помощь Тинголу, но когда увидели они, что случилось, то отбросили копья и зарыдали. Затем Маблунг взял нож и вспорол брюхо волка: внутренности его были словно выжжены огнем, но рука Берена, сжимавшая Сильмарил, осталась нетленной. Когда же Маблунг коснулся ее, рука рассыпалась в прах, и обнажился Сильмарил, и сиянье его наполнило темный лес. С трепетом, не мешкая, взял Маблунг камень и вложил его в ладонь Берена; и Берен, коснувшись Сильмарила, встал, и высоко поднял его, и просил Тингола принять его. «Достигнута Цель Похода, и жребий мой свершился», — молвил он и более не произнес ни слова.
На носилках несли они Берена Камлоста, сына Барахира, и рядом с ним лежал пес Хуан; к ночи вернулись они в Менегрот. Они шли медленно, и у носилок пылали факелы; и у подножия бука Хирилорн встретила их Лютиэн. Она обняла и поцеловала Берена и велела ждать ее за Западным Морем; и Берен взглянул в ее глаза, прежде чем дух покинул его. Звездный Свет померк, и в миг тот тьма снизошла на Лютиэн Тинувиэль. Так окончился Поход за Сильмарилом, но Песнь Лейтиан — Освобождение от Оков — на этом не кончается.
Ибо волей Лютиэн дух Берена ожидал ее в чертогах Мандоса, не желая покинуть мир, пока Лютиэн не придет проститься с ним на мрачные берега Внешнего Моря, откуда смертные уходят, чтобы никогда не вернуться. Дух же Лютиэн погрузился во тьму и покинул ее тело: и оно подобно было цветку, что срезан внезапно и лежит на траве, еще не успев увянуть.
Поседел тогда Тингол, словно вступил в зимние годы старости Смертных. Лютиэн же явилась во владения Мандоса, где вдали от западных чертогов, на краю мира предназначено быть эльдарам: там ожидающие сидят в тени своих мыслей. Но красота ее превосходила их красоту, а печаль была глубже их печали; и она преклонила колена пред Мандосом и запела.
И была эта песня прекраснее всех, что когда–либо слагались из слов, и печальней всего, что когда–либо слышал мир. Неизменная и вечная, поныне звучит она в Валиноре, за пределами мира, и, внимая ей, скорбят валары. Ибо Лютиэн сплела воедино две темы — печаль эльдаров и скорбь людей. Двух Племен, что были сотворены Илуватаром, чтобы обитать в Арде, Пределе Земном, под бесчисленными звездами. Когда же она преклонила колена перед Мандосом, ее слезы пролились на стопы его, как дождь на камни, и дрогнул Мандос, чего не случалось с ним прежде и не случится никогда впредь.
Потому он призвал Берена, и, как предсказывала Лютиэн в час его смерти, они встретились вновь по ту сторону Моря. Но не властен был Мандос возвращать в пределы Мира умерших людей; не мог он также изменять судьбы Детей Илуватара. Потому он пришел к Манвэ, Владыке валаров, что правит миром именем Илуватара; и Манвэ в поисках совета погрузился в сокровенные глубины своего разума, где открылась ему воля Илуватара.
Лютиэн был дан выбор. За труды свои и мученья она могла быть освобождена из–под власти Мандоса, уйти в Валимар и жить там среди валаров до конца мира, забыв все печали, что были ею познаны в жизни. Туда Берен не мог прийти, ибо валарам не дано было лишить его Смерти — дара Илуватара людям. Либо же она могла вернуться в Средиземье, взяв с собой Берена, и снова жить там: но кратки были бы их жизнь и радость. Тогда она стала бы смертной И вместе с Береном умерла бы вторично: навсегда ушла бы она из мира, и память о ее красоте осталась бы только в песнях.
Эту судьбу она и избрала, покинув Благословенный Край и отрекшись от родства с теми, кто жил там, и, какое бы горе ни подстерегало Берена и Лютиэн, судьбы их были соединены, и один путь увел их за пределы мира. И вот Лютиэн, единственная из эльдаров, умерла и покинула мир. Однако выбор ее объединил Два Племени: и она стала родоначальницей многих, в ком эльдары даже сейчас, хоть мир изменился, видят подобие возлюбленной ими Лютиэн, которую они потеряли.
Глава 20 О Пятой Битве: Нирнаэт Ариоэдиад
Рассказывают, что Берен и Лютиэн вернулись вместе в северные земли Средиземья и некоторое время обитали там вместе как живые мужчина и женщина; свой облик приняли они в Дориате. Те, кто видел их, радовались и в то же время ужасались: Лютиэн пришла в Менегрот и касанием своей руки исцелила зимнюю старость Тингола. Но Мелиан взглянула ей в глаза и прочла начертанную в них судьбу, и отвернулась, ибо знала, что они разлучены отныне до конца мира; и не было в сей миг скорби и потери тяжелее, чем скорбь майи Мелиан. Затем Берен и Лютиэн ушли вдвоем, не боясь ни голода, ни жажды: они переправились через Гелион, пришли в Оссирианд и долго жили там на Тол–Гален, Зеленом Острове посреди Адуранта, пока не затихли все слухи о них. Позднее эльдары назвали этот край Дор–Фирн–и–Гуинар, Земля Живущих Мертвых; там–то и явился на свет Диор Аранел Прекрасный, что потом стал известен как Диор Элухил, что значит Наследник Тингола. Ни один смертный не говорил с тех пор с Береном, сыном Барахира; и никто не видел, как Берен и Лютиэн покинули сей мир, и никто не возвел кургана над могилой, где неведомо когда успокоились их тела.
В те дни Маэдрос, сын Феанора, воспрял духом, узнав, что Моргот не так уж непобедим, ибо по всему Белерианду воспевались в песнях подвиги Берена и Лютиэн. Но Моргот уничтожил бы всех поодиночке, если только они вновь не объединились бы и не создали нового союза; и вот начал Маэдрос воплощать свои замыслы и объединять эльдаров для новых побед, созданный им союз был назван Союзом Маэдроса.
Однако клятва Феанора и лихие дела, сотворенные ею, повредили замыслу Маэдроса, и он получил меньше помощи, чем мог надеяться. Из–за Келегорма и Куруфина Ородрет не вышел бы в бой по призыву кого–нибудь из сыновей Феанора; а эльфы Нарготронда все еще надеялись защитить свою сокрытую твердыню тайной и скрытностью. Потому оттуда явился лишь небольшой отряд, ведомый Гви?ндором, сыном Гуйлина, доблестным принцем; против воли Ородрета ушел он на северную войну, ибо скорбел о брате своем Гелмире, сгинувшем в Дагор Браголлах. Они взяли герб дома Финголфина и шли в бой под знаменами Фингона, и лишь один из них вернулся назад.
Мало чем помог и Дориат. Ибо Маэдрос и его братья, будучи связаны клятвой, отправили послов к Тинголу и высокомерно напомнили ему о своем праве, требуя Сильмарил, — а иначе, мол, быть им врагами. Мелиан советовала Тинголу уступить, но речи сынов Феанора были надменны и полны угроз, и Тингол разгневался, вспомнив о мучениях Лютиэн и крови Берена, коими бы завоеван камень вопреки злодейству Келегорма и Куруфина. Да и чем дольше смотрел он каждодневно на Сильмарил, тем больше желал вечно владеть им: ибо такова была власть камня. Потому он отправил послов назад с презрительными словами. Маэдрос ничего не ответил, ибо уже замыслил военный союз и объединение всех эльдаров; но Келегорм и Куруфин открыто клялись убить Тингола и изничтожить его народ, буде они после войны вернутся с победой, а Сильмарил не отдадут доброй волей. Тогда Тингол укрепил рубежи своих владений и не вышел на войну, и никто не явился из Дориата, кроме Маблунга и Белera, ибо не могли они не принять участие в столь великих деяниях. Им Тингол дозволил уйти, но с условием, что они не будут служить сыновьям Феанора, и они присоединились к войску Фингона.
Помогли зато Маэдросу наугримы — и воинской силой, и оружием; и много работы было в те дни у кузнецов Ногрода и Белегоста. И собрал Маэдрос всех своих братьев и все племена, что поддерживали их: собрались люди из племен Бора и Ульфанга и обучались воинскому ремеслу, и призвали с Востока еще много своих сородичей. Сверх того Фингон, всегдашний друг Маэдроса, заключил союз с Химрингом, и на западе, в Хитлуме, нолдоры и люди из рода Хадора готовились к войне. В лесу Бретил Халмир, вождь племени Халет, собирал своих воинов, и они точили боевые секиры; но Халмир умер прежде, чем началась война, и племенем стал править сын его Халдир. Пришли вести и в Гондолин, к Тургону, потаенному владыке.
Однако Маэдросу пришлось до срока испытать свои силы, еще до того, как осуществились все его замыслы. Хотя все северные земли были очищены от орков, и даже Дортонион на время освобожден, но Морготу стало известно о замыслах эльдаров и Друзей Эльфов, и он сделал все, чтобы охранить себя. Он послал к ним множество соглядатаев и предателей, и им было тем легче, что вероломные люди, заключившие союз с Морготом, хорошо знали тайны сыновей Феанора.
И вот Маэдрос, собрав все, какие только мог, силы эльдаров, людей и гномов, решил двинуться на Ангбанд с востока и запада: замышлял он открыто, с развернутыми стягами пройти через Анфауглит. Когда же, по его замыслу, он выманит войска Моргота наружу, из ущелий Хитлума выйдет Фингон: они рассчитывали, что таким образом силы Моргота попадут как бы между молотом и наковальней и будут сокрушены. Сигналом должен был послужить огонь большой сигнальной башни в Дортонионе.
В назначенный день, на рассвете летнего Солнцестояния, трубы эльдаров приветствовали восход солнца: и на востоке взмыл стяг сыновей Феанора, а на западе — стяг Фингона, верховного короля нолдоров. Со стен Эйтель–Сириона смотрел Фингон на долины и леса к востоку от Эред–Ветрина — там было расставлено его воинство, сокрытое от глаз врага, но Фингон знал, что оно велико. Ибо собирались там все нолдоры Хитлума, и с ними эльфы Фаласа и отряд Гвиндора из Нарготронда. Было там и много воинов–людей: по правую руку стояло доблестное воинство Дор–Ломина и вожди его, Хурин и брат его Хуор, а к ним присоединилось множество лесных людей.
Затем Фингон обратил взгляд на Тангородрим. Вершину скрывала черная туча, и черный дым подымался вверх; и понял Фингон, что восстал гнев Моргота и что вызов их принят. Тень сомненья легла королю на сердце, и он взглянул на восток, надеясь острым взглядом эльфа различить пепел Анфаутлита, вздымающийся из–под ног воинства Маэдроса. Не ведал он, что мешкает Маэдрос, обманутый вероломным Ульдором Проклятым, который ложно предостерег его о нападении из Ангбанда.
Но вдруг несомый ветром клич пролетел с юга от долины к долине, и люди и эльфы изумленно и радостно закричали в ответ. Ибо Тургон, непризванный и нежданный, открыл завесу над Гондолином и вышел с десятью тысячами воинов в сверкающих доспехах, с длинными мечами и лесом копий. И когда услышал Фингон отдаленный, но громкий голос труб брата своего Тургона, тень исчезла из сердца его, а дух воспрял; и вскричал он: «Утулиэ'н ауре! Аийа эльдалиэ ар Атанатари, утулиэ'н ауре! День пришел! Узрите, народы эльдаров и Отцы Людей, день пришел!» И все, кто слышал его могучий голос, эхом отдававшийся в горах, ответили криком: «Аута и ломе! Исчезает тьма!»
Тогда Моргот, которому были ведомы многие замыслы и дела врагов его, решил, что настал его час, и, веря, что его вероломные слуги удержали Маэдроса и предотвратили объединение воинств, выслал к Хитлуму силы несметные (и все же бывшие лишь ничтожной частью того, что припас он к тому дню): одетые в черные доспехи, они не обнажили клинков и потому успели покинуть пески Анфауглита, когда их заметили.
Тогда загорелись сердца нолдоров, и их военачальники хотели ударить на врагов на равнине, но Хурин был против этого и молил остерегаться вероломства Моргота, сила которого была всегда большей, нежели казалось, а цель — иной, чем та, которую он явно преследовал. И хотя сигнала о приближении Маэдроса все не слышали, а в войске росло нетерпение, Хурин настоял на том, чтобы дождаться — а орки пусть разбиваются о скалы, пытаясь до них добраться.
Но предводителю западного крыла Морготова войска велено было любой ценой добиться, чтобы Фингон спустился с гор. Потому он вел войско вперед, покуда его передовые отряды не растянулись перед Сирионом от стен Эйтель–Сириона до топи Серех, где впадает в Сирион Ривил, и сторожевые заставы Фиш она уже видели глаза своих врагов. Но ответа на вызов не было, и притихли орки, взглянули на безмолвные стены и горы, таящие угрозу. Тогда военачальник Моргота вызвал всадников — якобы для переговоров: они подъехали под самые внешние укрепления Барад–Эйтеля. С собой они везли Гелмира, сына Гуилина, витязя из Нарготронда, что был захвачен в плен при Дагор Браголлах: его ослепили. Посланцы Ангбанда выставили его напоказ, крича: «У нас дома такого добра много, только если хотите их застать — поторапливайтесь: когда вернемся, сделаем то же самое». И они отрубили Гелмиру руки и ноги, а напоследок голову — и все это на глазах у эльфов — и бросили его.
На беду на укреплениях стоял Гвиндор из Нарготронда, брат Гелмира. Гнев его вспыхнул яростным безумием, он вскочил на коня, и многие последовали за ним; они нагнали и убили посланцев и врезались в гущу вражеского войска. Видя это, загорелись все войска нолдоров: Фингон надел свой белый шлем, и затрубили его трубы; и внезапно с гор обрушилось все воинство Хитлума. Сверканье нолдорских обнаженных мечей подобно было пламени, объявшему тростник; и натиск оказался так неожидан и яростен, что едва не пошли прахом все замыслы Моргота. Ранее чем войско, посланное им на запад, получило подкрепление, оно было отброшено, и стяги Фингона пересекли Анфауглит и взмыли пред стенами Ангбанда. Впереди всех шли Гвиндор и эльфы Нарготронда, и даже сейчас их трудно было сдержать: они прорвались через врата и перебили стражу на самых лестницах Ангбанда; и Моргот затрепетал на своем подземном троне, слыша, как ломятся в его двери. Но там они попали в западню и все погибли, кроме Гвиндора, которого взяли живым; Фингон же не мог прийти им на помощь. Из множества тайных ходов в Тангородриме выслал Моргот свои главные силы, которые прежде, выжидая, скрывал; и Фингон с большими потерями был отброшен от стен.